Натали

Лев Нецветаев

Родился 6 июня 1940 года в Ульяновске, в 1957 году окончил школу с золотой медалью, в ­1963-м – Московский архитектурный институт, где занимался в кружке офорта. С 1967 года – член Союза архитекторов России, с ­1985-го – активный участник зональных, республиканских и всероссийских выставок. Отдельно хочется выделить персональные выставки в Государственном музее А. С. Пушкина в 1991, 2010 и 2015 годах. В 1999 году награждён золотой Пушкинской медалью творческих союзов России в номинации «Изобразительное искусство».


…Снова она в мазурке
с баловнем дам Дантесом.
Нету для света слаще
лакомства, чем скандал.
Тут и слепые зорки;
с истовым интересом
Только на них таращит
очи столицый зал.

Ах, как она царила!
Вот её раб и пленник.
Вновь из полка отпущен
рыцарь её, герой.
Грустное всё уплыло –
даже нехватка денег,
Даже угрюмый Пушкин,
даже разлад с сестрой.

«Глупенькая – влюбилась!
Господи, как трепещет,
Видя кавалергардский
белый его колет.
Чья это злая милость,
вечный закон зловещий:
Чуть зародилась радость –
тут же свести на нет?

Вот же, Коко, глупышка:
он же тебя моложе;
Ты не боишься в свете
выказаться смешной?
Дать пересудам пищу?
Вслух не скажу, но всё же
Этак не так заметно,
как он увлёкся мной.

Будто бы в Петербурге
это давно известно.
От языков проворных,
Господи, огради!
Вяземский как-то буркнул:
«Светишься, как невеста.
Гнев Ганнибалов чёрных
в Пушкине не буди!»
Дамский ответ обычен –
зависть в глазах искрится.
Хоть опускают очи –
жгутся из-под ресниц.
Он ведь небезразличен
даже императрице –
Что ж говорить о прочих?
Зависти – нет границ.
Да и кому не лестно –
первый поэт России!
Право, я не тщеславна
(век бы жила в тени);
Но на небесных весях,
видимо, так решили –
Так что теперь исправно
лямку свою тяни!

Баловнею удачи,
верно, меня считают:
Золушка, мол, явилась –
сразу – и в высший свет.
А посмотреть иначе,
годы назад листая –
Сколько мы протомились
юных тюремных лет.

Да, как в тюрьме мы жили –
бедные три сестрицы;
Прятались, словно мыши,
чуть зашумит скандал.
Наши светлицы были,
прямо сказать, темницы.
Кто наши вздохи слышал?
Слёзоньки – кто считал?

Папенька – сумасшедший,
только и жди сюрпризов;
Как он с ножом погнался –
жуть и сейчас берёт…
Мать по щекам нахлещет –
там уж не до капризов:
День бы скорей кончался;
этак за годом год.

Пушкиным мать стращала:
он, мол, такой крамольник,
Пишет про неприличья,
женщин не перечесть…
Так уж и испугала:
клетке своей невольник
Волю (в любом обличье!)
сможет не предпочесть?

Да и ему напрасно
столько грехов вменяли.
Пушкин – не злонамерен;
в чём преступленье, где?
В том, что стихи прекрасны?
В том, что в него влюблялись?
В том, что остался верен
тем, кто сейчас в беде?

В свет я вошла несмело –
в это людское море,
Где распускают перья,
рядятся в пух и прах…
Пушкин!.. Я так робела,
но прочитала вскоре
Искренность и доверье
в ясных его глазах.

Сложен он, нету речи:
может сидеть набычась
Иль закипеть от пыла –
не отольёшь водой.
Он, как дитя, доверчив,
как африканец, вспыльчив;
Но как легко с ним было
раннею той порой!

То золотое лето
больше не повторится.
Спутались дни и ночи,
как понаехал двор.
Были полны привета
очи императрицы
И государя очень
ласковый, тёплый взор.

Был он совсем не страшен,
а симпатичен – очень.
Как говорил он, мило
голову наклоня…
Пушкин сказал: «Наташа,
вспомни царёвы очи –
Ты ведь, боюсь, сразила
не одного меня».

Он же потом смеялся:
«Ты мне теперь как пропуск;
Буду с тобой таскаться
в Аничков на балы…»
Так и случилось: вальсы
и комплиментов пропасть;
Только не все, признаться,
были ко мне милы.

Я хладнокровна вроде
и на стихи не падка –
Это внушает ужас
нежным натурам тех,
Кто от стихов доходит
чуть ли не до припадка –
В их утончённых душах
мне ли иметь успех?

Ревность его поклонниц
спрятать бывает трудно:
По-за улыбкой милой
острый кинжал притих.
В вежливом их поклоне
тайных проклятий груды.
Только своей могилой
можно утешить их.
Детство – куда печальней.
Радостный брак? Нимало.
Пушкин, конечно, страстен –
и не ко мне одной…
Но на миру и в спальне
сердце моё дремало;
Я не узнала счастья,
ставши его женой.

Пушкина превозносят,
к небу вздымая очи;
Только по нежной лире
судят всегда о нём.
А не меня ль он бросил
после той первой ночи
Плакать в чужой квартире
зимним ненастным днём?

Кто ж во мне грех находит?
Мне хорошо – и только.
Нет преступленья в вальсе –
разве я не права?
Сам он всегда свободен:
то Хитрово, то полька –
Он и сейчас, как раньше,
знает одни права.

Если б ещё не карты –
будто б он много должен…
Ох, эта жажда сходу
сделаться богачом!..
Мне не понять азарта;
в прадедов темнокожих,
В пылкую их породу
кровушкой вовлечён.
Не оттого ль всё чаще
стал он бывать угрюмым
И зазывать в дорогу
сразу же по весне:
Скрыться во псковской чаще
от городского шума…
«Там он напишет много» –
а каково же мне?

Той монастырской скуки
я нахлебалась в детстве.
Заново повторится
доля весь день скучать?
Плетью повиснут руки,
и никуда не деться…
Да и царя с царицей
надо ли огорчать?

От городского шума
передохнуть вначале –
Можно, до урожая,
светом и пренебречь…
Больше – нельзя и думать:
дети б не одичали,
С дворней весь день играя,
слыша её же речь…

Дети – моё призванье,
радость моя и мука.
Нет из пяти ни года,
чтоб не рожала я.
Выкидыш – в наказанье,
горестная наука:
Беды дарит свобода,
лечит – одна семья.

…Но наплывают снова
лёгкие звуки вальса…
…Смотрит вокруг… Смеётся…
Снова идёт ко мне…
Я и не жду иного;
лишь бы не догадался
Пушкин, как сердце бьётся
и голова в огне…»

 

«Медная бабушка»

Мать Натальи Николаевны в качестве приданого предложила Пушкину статую Екатерины II, отлитую в середине XVIII века в память о
посещении императрицей имения Гончаровых.

Усмешкой мудрого провидца,
Что не уйдёт от кары грех,
Глядела медная царица
В сарайном склепе снизу вверх.

В прохладной каменной утробе,
Вдали от всяческих тревог
Она лежала, как во гробе,
Сурово глядя в потолок.

Здесь глохли все мирские звуки
И тишины царила власть,
И очень странны были руки,
Не пожелавшие упасть.

Как бы низвергнутая с трона,
Она всё продолжала бой
И, как оружье обороны,
Держала руки над собой.

Забудут дверь закрыть – так куры
Тотчас начнут делёжку мест
И разукрасят всю фигуру,
Принявши скипетр за насест.

Откуда здесь, в глухом подвале,
Куда не вхож житейский гул,
Та, перед коей трепетали
Берлин, и Вена, и Стамбул?

… А было так: царицын поезд
Из доброй дюжины карет,
От долгой тряски успокоясь,
Остановился на обед.

Царица, с позевотой вместе
Перекрестив державный рот,
Спросила: «Это чьё поместье?
Не Полотняный ли завод?

Не Афанасий ли Никитич
Здесь размахнулся, как король?»
А из ворот уже спешили,
Несли с поклоном хлеб да соль.
И чтобы на века восславить
Сей исторический момент,
Хозяин-льстец решил поставить
На этом месте монумент.
Ваялся он в самом Берлине,
Отлит усердно и умно…
Но отчего ж, простите, ныне
Он в месте тёмном и срамном?
С чего почтение пропало,
Чтобы царицу – в мрак тюрьмы?
Тому виной – правленье Павла,
Четыре года кутерьмы.
Оно, конечно, против правил –
Сменять забвением почёт…
Но знали все: к мамаше Павел
Имеет самый гневный счёт.
Изгой, мамашей не допущен
До трона сорок с лишних лет…
Какие мысли о грядущем
В нём накопили скорбный след?
Не раз, не два он слышал в спину –
Как кирпичом из-за угла –
О том, что внуку, а не сыну
Она корону стерегла.
Как в ссылку, в Гатчину отправлен,
И даже там, вдали дворца,
Боялся всё же быть отравлен
Иль повторить судьбу отца.
И вот он – царь! Уж то-то страху
Меж лизоблюдов и льстецов:
А ну как он поставит плаху,
Как грозный прадед для стрельцов?
Настало время дней суровых
Для преданных царице слуг.
Вот и в семействе Гончаровых
Случился крупный перепуг.
Такие начались фортели!
Столь многих гнев его достал!
Как хорошо, что не успели
Поставить даже пьедестал!
На дню меняется погода
Сто раз… Следи за языком!
Молчок на все четыре года
О тайном кладе под замком.
Курьёзов смачную копилку
Могла отныне украшать
Царица, сосланная в ссылку,
От сына спрятанная мать.
«Сик транзит глория», царица.
Едва ль ты думала о том,
Что будет образ твой пылиться
В прямом соседстве со скотом.
…В сарай таинственный допущен
В серьёзной роли жениха,
Смотрел на это диво Пушкин,
И странных мыслей вороха
Его томили… В самом деле,
Как на развилке трёх дорог
Здесь всё сошлось: нехватка денег,
Любовь, история и торг.
Поклон всем почестям, возданным
Фелице в давние года.
Но этот памятник приданым
Считать – увольте, господа!
А ведь считает дед Натальи,
Идеей этой озарён,
Что остаются лишь детали:
Обговорить её с царём –
А он иль выкупит (поставить
В достойном месте), иль на медь
Позволит статую расплавить…
Но как сказать о том посметь?
«Коль монументу места нету,
То медь всегда была в цене.
А вдруг и впрямь удастся мне
Перевести её в монету?
Ах, то бы был исход счастливый!
Хотя, меж нами говоря,
Вопрос довольно щекотливый:
Расплавить бабушку царя?!
Похоже на злоумышленье,
На дерзкий вызов: на виду
У всех предать уничтоженью
В горящей топке, как в аду…
Ну что толочь, как воду в ступе?
Пора надежды отложить:
На медь не сдать, а царь не купит.
Сумела тёща удружить!»

…Вот так и гениям – чего там! –
Своё диктует быта власть.
К его бесчисленным заботам
Ещё и эта приплелась.

Натали: 2 комментария

  • 02.06.2022 в 16:00
    Permalink

    Лишь здесь заметил пропущенную «н» в «транзите» («проходит»)…

    Ответ
    • 01.07.2022 в 21:31
      Permalink

      Здравствуйте Лев, опечатку уже исправили, приносим свои извинения…

      Ответ

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован.