«БЫВАЮТ СТРАННЫЕ СБЛИЖЕНЬЯ…», ИЛИ ОДНО ИЗ ПЕРВЫХ ПОСМЕРТНЫХ ПОСВЯЩЕНИЙ А. С. ПУШКИНУ

185 лет… Такой срок отделяет нас от кончины Александра Сергеевича Пушкина после его роковой дуэли на Чёрной речке. И ровно столько же лет прошло с тех пор, как было написано одно из первых стихотворений в память о русском гении. Принадлежит оно поэту пушкинской поры Андрею Ивановичу Подолинскому (1806–1886).


Они – Пушкин и Подолинский – были знакомы с тех пор, как случайно встретились в Чернигове 4 августа 1824 года: автор «Руслана и Людмилы», «Кавказского пленника», «Бахчисарайского фонтана» ехал из Одессы в михайловскую ссылку, а восемнадцатилетний начинающий поэт направлялся из Петербурга в Одессу (А. И. Подолинский получил место секретаря при директоре Почтового департамента Н. Д. Жулковском).
Встречались они и позже. Пушкин, видимо забывший о случайном знакомстве в пути, выразил желание в августе 1827 года познакомиться с Подолинским, уже получившим известность как поэт. Они виделись осенью 1827 года, общались в течение двух лет у А. А. Дельвига, в литературных салонах Санкт-Петербурга. Последняя встреча относится к началу 1829 года (по сведениям В. Э. Вацуро. Избранные труды.  – М.: Языки славянской культуры, 2004).
Пушкин и Подолинский знали творческие новинки друг друга, проявляя те или иные реакции на них в поле литературной критики. Считается, что по своему дарованию Андрей Подолинский был отнесён «аристократами литературы» ко второму кругу поэтов того времени. Но это не помешало Андрею Ивановичу верно оценить масштаб и значение дарования Пушкина, относиться к поэту-мэтру с уважением.
Уже являясь помощником почт-инспектора 7-го почтового округа Новороссийского края, Андрей Подолинский несколько раз бывал в Крыму, описал в талантливых стихотворениях свои впечатления, полученные в поездках по Тавриде. Именно здесь, в Крыму, застигла его весть о гибели русского гения. Вероятнее всего, скорбное известие Подолинский получил в Кореизе, на южном берегу Крыма, где находилась почтовая контора и куда, как известно, первоначально пришла из Одессы в Крым весть о гибели Александра Сергеевича Пушкина.

Она всколыхнула чувства Подолинского. Он тут же написал стихотворение «Переезд чрез Яйлу на южном берегу Тавриды». В стихо­творении, посвящённом А. С. Пушкину, Андрей Подолинский с большой поэтической силой отразил горечь утраты, скорбь любящего сердца и определил значение творчества безвременно ушедшего гения для русской культуры. В подстрочнике посвящения Подолинский указал: «Памяти Пушкина по получении известия о его гибели». Стихотворением «Переезд чрез Яйлу» Андрей Подолинский (в единодушном союзе с Михаилом Юрьевичем Лермонтовым с его стихотворением «Смерть поэта») открыл поэтическую Пушкиниану в отечественной поэзии.

Перевал Шайтан-Мердвен.

Стихотворение Андрея Подолинского было напечатано в «Современнике» (1837, т. 7). Андрей Иванович вспоминал: «В журналах было мною помещено только в 1837 году в «Современнике», издаваемом тогда Жуковским, посвящённое памяти Пушкина стихотворение «Переезд чрез Яйлу», в котором, благодаря цензуре, были заменены точками многие стихи, в том числе и относившиеся прямо к Пушкину: «Он избранник, увенчанный в народе» и пр.».

Татарин-проводник на крымской лошади

Подчеркнём ещё раз, что одно из первых посмертных посвящений Пушкину было написано в Крыму, то есть там, где ещё за семнадцать лет до трагических событий побывал будущий литературный светоч России, только достигший совершеннолетия. Подолинский построил мемориальное стихотворение в виде диалога старого татарина-проводника и путешественника. Как некогда юный Пушкин, путники поднимаются через перевал Шайтан-Мердвен (Чёртова лестница) на Яйлу, беседуя во время подъёма. Проводник делится своими гурзуфскими воспоминаниями о некоем юноше, которого сопровождал по Южнобережью много лет назад:

Проводник

Немного мне твоих единокровных
Случилось знать в судьбе моей убогой,
Но одного ещё я живо помню.
Он жил тогда в Юрзуфе, и меня
Он жаловал и брал в проводники;
Бывало, с ним в такую глушь заедем,
Что мудрено и птице залететь;
Зато тебе и не приснятся виды,
Какие нам встречалися порой:
И как тогда он был доволен, весел,
Он тешился от сердца, как дитя,
То погружён глубоко, долго в думу,
Терялся весь в забвеньи, в созерцаньи,
То звал меня и заводил со мной
Душевную и умную беседу…

Путешественник понимает, что речь идёт о Пушкине, и восклицает:

Так это он! Я узнаю поэта!
Везде любовь он по себе оставил.

Проводник:

Кто ж он?

Путешественник:

Отечества и слава, и любовь!..
В его груди был песен мощный ключ…
Твой Крым он пел, быть может, в эту пору.

Далее путешественник со скорбью сообщает проводнику печальную новость:

Угаснуло блестящее светило,
Порвалася могучая струна –
Недавнею на севере могилой!..

Рассказ старого проводника, обуреваемого нахлынувшими воспоминаниями, завершается смятением чувств:

…С улыбкою не соглашалось свежей
Чело его, наморщенное мыслью.

Андрей Подолинский своим стихотворением печаль о погибшем поэте распространил на большое расстояние от Петербурга до Крыма, а через образ проводника-татарина принёс в его лице скорбную весть о гибели поэта и другим народам России. Тем самым А. И. Подолинский поддержал уверенность гениального поэта в том, что самые разные народы навсегда будут причастны к его творческому наследию и «к нему не зарастёт народная тропа».
В своём стихотворении А. И. Подолинский выразил личное отношение к погибшему поэту, подчеркнув всенародное значение его творчества.

Отечества он слава и любовь!
Он избранник, увенчанный в народе!
В его груди бил песен мощный ключ,
Он чувством прост и мыслию могуч.
Всё, что влечёт, что радует в природе,
В своей душе глубоко заключил
И звуком мысль волшебным облачил!

Дмитрий Трилунный в книге «Поэты 1820–1830-х годов. Том 2» пишет: «»Переезд через Яйлу», носящий подзаголовок «Памяти А. С. Пушкина», даёт наглядное представление о характерном для Подолинского методе романтического абстрагирования. Любопытно, что из опыта личного общения с Пушкиным он здесь решительно ничем не воспользовался. Стихо­творение переносит читателя в горы Тавриды, то есть опять в атмосферу «восточной» экзотики. Образ Пушкина внезапно оживает посреди девственной природы, в дымке легенды».
И. И. Петрова в эссе «Гостеприимные дубровы» приводит важные факты: «Конечно, его (Пушкина. – Т. Ш.) яркий, ни на кого не похожий образ должен был запечатлеться в памяти жителей окрестных с Гурзуфом селений, тем более что горцы в этом плане особенно памятливы, да и приезжих тогда, в 1820-м, было не так много. Письменным свидетельством этому является давняя публикация Анны Караваевой «Находка в горах» («Прожектор», 1934, № 12). На неё обратил внимание в статье «Почтительный сын… моря» Леонид Сомов («Слава Севастополя», 10 февраля 1999). Оказывается, гурзуфский старик Ибрагим в 1927 году поведал писательнице о том, как его прадед Гассан (это имя мы у Пушкина встречали – «сады роскошные Гассана»!) был в 1820-м сопровождающим («суруджи») молодого Пушкина в его блужданиях по окрестностям».
«Удивительный это был человек, – сообщает татарин легенду о Пушкине Анне Караваевой. – Едут, едут они, бывало, вскарабкаются куда-нибудь высоко. Пушкин глядит во все стороны, на небо глядит, а потом начинает говорить быстро-быстро, а на глазах слёзы… Любопытный был… обо всём выспрашивал… Женщины ковры ткут, вышивают – и он тут же сядет, просит песни петь… Потом поклонится в землю и пойдёт себе. Любил он со стариками говорить, а те его называли «почтительный сын»».
Сомнений нет, что Подолинский знал о пребывании Пушкина в Крыму в 1820 году. Знал, что юный пиит, покидая южный берег Крыма, поднялся по циклопическим ступеням перевала Шайтан-Мердвен: эта вьючная высокогорная тропа была единственным в то время проходом с крымского Южнобережья в юго-западное предгорье полуострова. Пушкин и генерал Николай Николаевич Раевский направлялись из Гурзуфа в Свято-Георгиевский монастырь, что находится на мысе Фиолент (Feolent – в написании первой трети XIX века). Не ясно, было ли известно Подолинскому содержание письма Александра Сергеевича А. А. Дельвигу, отправленного в 1824 году, с описанием этого подъёма. Зато потомкам оно известно хорошо. Приведём отрывок из письма, объясняющего причину выбора поэтом Подолинским именно этой темы для стихотворения в память Пушкина.
«Я объехал полуденный берег… но страшный переход его по скалам Кикенеиса не оставил ни малейшего следа в моей памяти, – писал Пушкин. – По Горной лестнице взобрались мы пешком, держа за хвост татарских лошадей наших. Это забавляло меня чрезвычайно и казалось каким-то таинственным восточным обрядом.
Мы переехали горы, и первый предмет, поразивший меня, была берёза, северная берёза! Сердце моё сжалось: я начал уж тосковать о милом полудне, хотя всё ещё находился в Тавриде, всё ещё видел и тополи, и виноградные лозы».
Наверное, будет уместным остановиться на том, что собой представлял переход Шайтан-Мердвен для путников. Существуют десятки, если не сотни его описаний, в том числе и современников Пушкина, но процитируем одно: «Подъём кружился узким, змеиным ходом в трещине горы. Всход Мердвеня состоит из 96 оборотов на всём протяжении около версты. Подъём этот назван лестницей потому, что тропинка идёт насечками в скале. Насечки эти образованы частью самою природою, частью же заботливостью татар, которым ислам вменяет в священную обязанность каждому, как истинно правоверному, устроивать и починять дороги в местах непроходимых. Но сильные потоки дождевой воды нередко превращают эту работу правоверных на Мердвене в труд Сизифа; те же потоки иной раз весьма значительно увеличивают и опасность Мердвенского прохода. После сильных дождевых стоков тропинка наполняется мелким щебнем, который легко скользит под ногами путника и грозит поскользнувшемуся несчастному падением…» (Силуэты Крыма. Из путевой книжки А. Н. Нилидина. – СПб., 1884).
Будет справедливым остановить внимание читателей статьи и на необычных свойствах татарской лошади, которые наблюдал поэт при своём восхождении. Многократно Пушкин совершал конные прогулки и по окрестностям Гурзуфа, где прожил две недели в конце лета – начале осени 1820 года. И наверное, юный поэт смог бы подтвердить такое заключение одного из кавалерийских офицеров: «Крымская лошадь вообще, а горская в особенности, кажется мне достопримечательностью на нашей земле не только по способности её к трудам, сносливости, лёгкости и ловкости; но также по редким нравственным качествам – кротости, понятливости, воздержанности и проч.» (из трактата «О крымских лошадях (практические изучения): из походного портфеля кавалерийского офицера», 1857 г.). Об удивительных качествах татарских лошадей написал в своём стихотворении «Переезд чрез Яйлу» и Андрей Подолинский.

Путешественник:

Упрямое животное твой конь.
Не сладить с ним ни ласкою, ни плетью…

Проводник (старый татарин):

Конь хоть куда, а сам ты виноват…
Вот видишь, ты поводья натянул,
А горец мой привык идти на воле,
Ведь и коню мила его свобода.
Попробуй – брось поводья – будет мир!..
Теперь сиди спокойно: добрый конь,
Я голову отдам, не спотыкнётся,
На ногу верен, чуток на опасность,
Для седока надёжный он слуга.
Случалось мне, в глухую ночь не раз
В Бахчисарай проездом из Гурзуфа
Спускались мы по этой же тропинке –
Я сплю себе, качаюся, как в люльке,
А он идёт усердно подо мной,
На скалы с скал ступает осторожно
И бережёт и жизнь мою, и сон…

Крымскую лошадь мы встречаем и в стихах Пушкина:

Когда луны сияет лик двурогой
И луч её во мраке серебрит
Немой залив, и склон горы отлогой,
И хижину, где поздний огнь горит,
И с седоком приморскою дорогой
Привычный конь над бездною бежит…

В легенде татар об Александре Сергеевиче сохранилось и такое свидетельство: «Пушкин ездить верхом не умел, а сам горячий, на месте стоять не хочет… Но только он хотел научиться ездить верхом». Ирина Петрова сделала к данному факту такой комментарий: «Тут, как мне кажется, дело обстояло так: в народной памяти запечатлелся, вероятно, первый выезд Пушкина, который привык к равнинным лошадям. Здесь же ему пришлось иметь дело с лошадью особой породы, горной, крымской. Этот «умный конь» (В. Бенедиктов) хорошо знал местность и не терпел неумелого командования, из-за чего поначалу у многих русских возникали недоразумения. Он привык идти без поводьев и сам решать «стратегические задачи» в опасных ситуациях, что потом отмечали многие поэты, оказавшиеся в Крыму. Вероятно, было первоначально недоразумение и у Пушкина, особенно если учесть упомянутую горячность его натуры (и окружение барышень Раевских!). Но потом он, видимо, много ездил верхом, а своё уважение к этому животному дважды (в стихотворении «Кто видел край…» и в финале «Бахчисарайского фонтана») подчеркнул словами «привычный конь», который и в темноте «над бездною» безопасно перенесёт седока».
Не исключено, что татарская легенда о Пушкине, сохранившаяся через 107 лет после пребывания поэта в Крыму, была известна Андрею Ивановичу Подолинскому, но не в форме предания, а в виде живых воспоминаний, так как в конце 1820-х – 1830-х годах (время посещения Подолинским Тавриды) ещё вполне здравствовали те южнобережные татары, которые общались с молодым Пушкиным.
«…Из семейного предания получилось эпическое произведение, имеющее ценность общенародную, – резюмирует И. И. Петрова, пересказав крымско-татарскую легенду о пребывании А. С. Пушкина в Крыму. – Тот факт, что она сохранялась многими десятилетиями… говорит о понимании масштаба события, которое имело место на крымской земле. В этом, как мне кажется, а не в точности деталей, её главная ценность, её значимость в сокровищнице общечеловеческой культуры и памяти».

«Бывают странные сближенья…» – оставил А. С. Пушкин в «Графе Нулине» одно из своих парадоксальных наблюдений за жизнью людей. Позволим себе приложить это замечание поэта к некоторым фактам, связанным и с Пушкиным, и с Крымом, и с Подолинским, но не только.
Пушкин прошёл по перевалу Шайтан-Мердвен снизу вверх. А за двадцать лет до него (точнее, в год рождения Пушкина) спустился по Горной лестнице (что ещё опаснее подъёма) Владимир Васильевич Измайлов (1773–1830) – писатель-сентименталист, переводчик, педагог. Измайлов посетил Тавриду в 1799 году, издав книгу «Путешествия в полуденную Россию» в четырёх частях (1805). Книгу Измайлова Александр Сергеевич читал. В этой книге Владимир Измайлов написал слова, которые оказались пророческими для Пушкина: «…В сем уголке света хранится новая жила Поэзии, рождение нового царства в мире Фантазии и, может быть, тайный ключ Русской литературы».
Спустя годы после крымского путешествия зоркость сердца Владимира Васильевича, педагогический опыт и любовь к таланту позволили разглядеть в пятнадцатилетнем отроке Саше Пушкине многообещающее зерно литературного дарования. Пушкин, впервые выступивший в печати в 1814 году, получил поддержку именно писателя Измайлова. Стихи юного Пушкина В. В. Измайлов напечатал в журнале «Вестник Европы», а в следующем, 1815 году 17 стихотворений Пушкина напечатано в журнале Измайлова «Российский Музеум».
Владимир Васильевич Измайлов станет свидетелем того, как поэт Пушкин после посещения Крыма проявит в полноте свою гениальность, и, надо думать, старший собрат по перу порадуется, что его, измайловское, пророчество относительно «тайного ключа Русской литературы» сбылось.
Пройдёт сто лет, и Мстислав Цявловский в «Книге воспоминаний о Пушкине» напишет: «Через несколько лет после того, как одни начали толковать о молодом Пушкине, некоторые всё ещё не верили его дарованиям и очень нередко приписывали его стихотворения другим поэтам… Владимир Васильевич Измайлов первый достойно оценил дарования Пушкина; он напечатал многие из его пьес в своём журнале «Музеум»».

Необычный ход, избранный Андреем Подолинским при написании стихотворения «Переезд чрез Яйлу», невольно заставляет читателя вспомнить Тавриду 1820 года, обстоятельства пребывания Пушкина на юге с семьёй Раевских и слова Александра Сергеевича того времени: «Суди, был ли я счастлив…»
Пушкин много размышлял о жизни и смерти, посмертной участи души, что нашло отражение и в его творчестве. Удивительно, что, выбирая (на умозрительном уровне) место для своей души в потустороннем мире, он наметил не Москву, где родился сам, не Петербург, где появились на свет его дети, не Одессу, где он испытал любовь-страсть, чудовищную по своей силе и муке, а… Тавриду с указанием точного адреса:

Так, если удаляться можно
Оттоль, где вечный свет горит,
Где счастье вечно, непреложно,
Мой дух к Юрзуфу прилетит.

Не потому ли одно из первых стихотворений в память о поэте Пушкине появилось в Тавриде?
Не потому ли одним из героев этого стихотворения является гурзуфский татарин-проводник?
И случайно ли поэт Андрей Подолинский оказался в нужном месте в нужное время и (вольно или невольно) чутко уловил явление духа гения на крымском Южнобережье?
Здесь стоит задуматься и о «странных сближениях» в судьбе поэта, и о стечении обстоятельств появления одного из первых стихотворений о русском гении, и о значении Тавриды в раскрытии гениальности Александра Сергеевича Пушкина, и о таинственном в нашем мире.

Татьяна ШОРОХОВА,
январь 2022 года, Севастополь

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован.