Татьяна КОРНИЕНКО

Татьяна Корниенко

Прозаик, поэт. Член Союза писателей России. Член Содружества детских писателей (Екатеринбург). Автор 18 книг прозы и поэзии. Имеет многочисленные публикации в альманахах «Истоки» (Москва), «Севастополь».
Автор сценария документального фильма «Книги и судьбы», составитель и редактор книг «Удивительные встречи» и «Они приближали Победу» серии «Севастопольские писатели – детям». Вторая премия IV Международного конкурса имени Сергея Михалкова на лучшее произведение для подростков (2014) за повесть «Херсонеситы». Лауреат III Международного конкурса имени Сергея Михалкова на лучшее художественное произведение для подростков (2012). Обладатель специального диплома Международной детской литературной премии имени В. Крапивина (2011). Финалист Всероссийского конкурса на лучшее художественное произведение для детей и юношества «Книгуру» (2012). Обладатель Гран-при Международного литературного фестиваля «Альгамбра-2001». Лауреат литературной премии имени Л. Н. Толстого. Лауреат «Корнейчуковской премии» (Одесса, 2013) в номинации «Проза для детей младшего возраста» – 1-е место.


Спички

Возможность горенья хранили спички.
Но… не горели.
Одни – по удобной привычке,
другие – ещё почему-то.
В означенных рамках уюта
ценилось весомое кредо
соседа,
на почве обыденной лени
взрастившего впечатленья.
Когда в глубину коробка
проникла рука,
спокойствие кануло в Лету.
И это
сочли проявленьем Судьбы,
отдав без малейшей борьбы
одну из несчастных подруг.
Но жизнь удивительна!
Вдруг,
изранив бока
о наждак коробка,
она обрела силу, смелость
и… загорелась!
Пылая, она увидала
так нескончаемо мало,
но так ограниченно много!
Огарком, в момент эпилога,
она наконец поняла,
что в ЭТУ секунду жила.

* * *

Временем обглоданный фасад
В наслоеньях копоти и пыли…
Исподволь притягивает взгляд
Дом, в котором мы когда-то жили.
Милый жест растерянных ворот,
В оспинах отбитой штукатурки
Каменный забор, облезлый кот,
Может быть, потомок нашей Мурки.
Шевельнулось тщетное «вернись».
Дворик, клумба, лестница… Похоже,
Превратило время нашу жизнь
В жуткую «шагреневую кожу».
Как всегда, споткнулась о крыльцо.
Надо же, привычки неизменны!
Замыкая в памяти кольцо,
Вдруг заныло правое колено.
Тёмным жерлом гулкий коридор.
Там, внутри, мои родные двери.
Странно, почему крадусь, как вор?
Что ищу здесь? И в какой же мере
Детство может через толщу лет
Звать дыханьем каждого момента?!
Вот он, незатейливый секрет –
Камушек, глядящий из цемента.
Тополь у крыльца, он тоже цел.
– Видишь ли, мой друг, какое дело,
Дом-то наш нещадно постарел.
Ну а я? Я, скажем… повзрослела.
Вон моё окно – пустой провал…

И в ответ заливисто и звонко
На весь двор оттуда зазвучал
Дивный смех малюсенькой девчонки!
Я ловила миг, взахлёб дыша:
Сверху, из оконного проёма,
Хохотала юная душа
Самого родного
в мире
дома!

* * *

Двор
захлебнулся холодным дождём.
Вечер.
Ветер
забытое треплет бельё –
флаги расцвечивания.
Дождь
истязает морзянкой карниз
зло, торопливо: «SOS!»
Небо
по капле стекает вниз,
в мутный, кипящий соус.
Хаос!

Грань –
и под пальцами млеет ноктюрн.
Припоминая что-то,
старый оранжевый абажур
смотрит в ноты.
Книги, лирические стихи,
корочки апельсина…

Переплетение разных стихий,
собранных воедино.

* * *

Трепещет на ветру последний лист,
Не понимая: он теперь не нужен.
Он – жизнь. А мир с утра стерильно чист,
И тоненький ледок не тает в лужах.

И, как в больнице, мягкий свежий снег
Уже забинтовал земное тело.
Уже зима из-под набухших век
Глядит на то, что за год наболело.

Но ярок, непокорен, золотист,
Сегодня точно так, как и намедни,
Трепещет с сердцем в такт последний лист,
Не соглашаясь с тем, что он – последний.

* * *

Рыжая хризантема…
Харизмы – тьма!
Тема
хокку и танков.
Жаркая растрёпанная путана?
Тайна?!
Огонь?!
Святая?!
Ах, как лживо,
как лживо тает,
едва касаясь живого тела,
снег,
такой «безопасно» белый,
гипнотизируя шёпотом:
– Не важно, что было и что потом…
А и действительно, к чему раздумья?
Для тех, кто «загодя»,
ты – безумие.
Их много –
с кривыми сучьями
в краю сугробов
(гробам созвучие).
В инферно снежном
ты – воин Истины,
такая хрупкая,
с простыми листьями.

Рыжая хризантема…
Харизмы – тьма!
Пусть не мастью,
я рыжая и сама.
Мне тоже свойственно
идти сквозь стылое.
Нас много, воинов.
Прорвёмся, милая!

 

* * *

Пегас стремился полетать, увидеть свет,
Но для полётов слишком был тяжёл поэт.
Конфуз. Бывает, что поэт взлететь не может,
Но, вот беда, такой летать желает тоже.

Тогда – а что, он хуже всех? – холёной массой,
Взнуздав, поэт в земную твердь вдавил Пегаса,
Пришпорил, крылья общипал
(мешают взгляду).
Вздохнул Пегас и поволок… куда не надо.

 

* * *

Кто-то ловкий и меткий,
У кого-то есть слух.
Мой талант самый редкий –
Рисование мух!

Вот вам муха в полёте,
Вот она на окне,
Притомилась в компоте
И грустит на стене.

Моет лапки, чистюля,
Посмотрите, ещё
Изучает кастрюлю
Со вчерашним борщом.
Разве это не чудо?
И осанка, и стать…
Я, конечно же, буду
Мух всю жизнь рисовать.

Пусть взорвётся планета
От нахлынувших чувств…
Мухотворчество – это
Пик изящных искусств!

* * *

Я пленных не беру.
Ко мне приходят сами,
Как росы поутру,
Как зимы, как шторма.
Не чувствуя себя
Фемидою с весами,
Я пленных не беру,
Но… пленена сама!

Где жалкие щиты
Из шуток и бравады?
Не выдержал «металл»
Бесхитростную ложь,
И я тебе сдалась
В тот самый миг, когда ты,
Лукавя, прошептал,
Что пленных не берёшь!

* * *

Неровное дыханье октября.
То дождь, то снег с претензией на стужу.
То судорогой за ночь сводит лужи,
А утром отпускает…
Говорят
О чём-то, расставаясь, журавли,
Быть может, наконец дойдя до сути.
И в реках тоже нет весенней мути,
И меньше притяжение Земли.

 

* * *

Вьюжный невесомый снег
На мою любовь ложится.
Ты всего лишь человек –
Я сегодня стала птицей!

Между небом и землёй
Только боль да саван белый.
Сшила «мёртвою петлёй»
Я стихии неумело.

И любовь, как в тяжком сне,
Компромисса не приемля,
То стремилась вверх, ко мне,
То к тебе рвалась, на землю.
Мой бескрылый человек,
День наш холоден, но светел!
Может, лучше белый снег,
Чем остывший белый пепел?

* * *

У Томы – симптомы весны.
Тому преследуют странные сны.
Взгляд – то с чёртиком, то тоскливый.
Глаза – две огромные влажные сливы
с загадочной поволокой.
Томе особенно одиноко
янтарными вечерами,
когда по растресканной раме
царапает веточка вербы.
«Это погода и нервы», –
думает Тома.
В отзвуках дальнего грома
слышатся перемены.
Кровь распирает вены.
Трепещут ресницы и губы-чайки.
В клетке отчаянно
мечется сердце.
Но Тома живёт всё ещё по инерции
в радужном детстве. И ей не ясны
симптомы уже наступившей весны.

 

* * *

Перекрестие рамы
разделило пейзаж на квадраты.
Выше – зябкий простор
в незатейливых галочках птиц.
Ниже – двор:
на асфальте косые заплаты
и фигуры без лиц.

Как, казалось бы, просто
из тяжёлого топкого клея
вертикальным лучом
пронестись по оси ординат,
ни о чём
из того, что ушло, не жалея,
не желая назад.

Почему же упрямо
мы скользим и скользим по абсциссе?
Принагнулся – дурак,
распрямился – пророк или псих.
Как пятак,
мы меняем заветные выси
на баллады о них.

* * *

Ах, если б кто-то ТАМ предусмотрел
Такую незаметненькую дверцу
Для тех, кто день встречает с ночью в сердце,
Кто обнаружил собственный предел.

Прикроешь робко или пнёшь ногой,
Покуришь, может, просто повздыхаешь.
Ну… и вернёшься, если пожелаешь,
Всё тот же, но уже чуть-чуть другой.

Чтоб дальше жить влюблённым в целый свет.
Вот только дверцы, к сожаленью, нет.

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован.