Уйти не смогу…

* * *
Вся жизнь как мучительное прикасанье:
чужою судьбой обжигаю себя я.
О, сколько мне раны, как в притче, власами
друзей отирать, воздух жадно глотая?
До самого мая.

Я думала, что всё наладится скоро.
Как я ошибалась, наивная дура.
Всё так же прямою наводкой по школе,
всё так же от взрыва горит арматура.
Открытое настежь распахнуто поле.
Глаза тех людей, что сейчас под обстрелом,
вы видели?
Это такой сгусток боли.
Смещается сердце куда-то сквозь тело.
Глаза – два огромные озера словно.
Глаза словно два «О полку» вещих слова.
Глаза – жуть ледовых побоищ, что возле
Вороньего камня, на Узмени слёзы.
Глаза – Марианские впадины. Жёлоб
как будто космического измеренья.

По полю иди! Под обстрелом тяжёлым,
а после, старушкою, встань на колени.
А ноги как ватные, как деревяшки
негнущиеся! Мышцы, косточки, хрящик.

Мне Ольга Арент говорила, как братство,
слова её были. Как к тётке добраться
моей, что на линии фронта. Да, фронта!
И фильм снял про зайцевский храм Полубота.

Красивы люди! Алёша и Ольга.
О, сколько они пережили! О, сколько!
А в Харькове – в городе доброго сердца –
подруга живёт у меня Владислава.
Стихи её –
космос сумел бы согреться,
стихи её –
в Арктике сделали б лаву.

Так вот: написала, что укрофашисты
стихам не открыли проход и границы!
Доколе, доколе, доколе, доколе
идти нам сквозь пули по этому полю?

Стреляй, гад! Я здесь в шёлке из Магеллана.
Ты целился плохо.
Вот – рана.
Она никогда не затянется боле,
рву пуговки я на груди: целься, что ли!
Здесь церковь сгорела. Детсад разбомбило
с игрушками – мячик, медведь, бегемотик.

Огромное в небе сияло ярило –
горячее солнце всеобщих прародин.
Теперь нам куда? В совпадение музык
на этом открытом всем пулям пространстве?
Уйти не смогу, я – тот смертник, тот лузер.
Уйти не смогу.
Так же как и остаться.

ВЕРХНЕПЕЧЁРСКАЯ ИПОСТАСЬ
(отрывок)

1.

Пускай я не спою, так хоть оплачу
откос крутой, нависший над рекой,
где одуванчик золотой, цыплячий
растёт сквозь сердце, рвёт корнями слой,
двенадцать пар моих упругих рёбер.
Пусть не спою, но выношу в утробе
дорогу вверх, в Печёрский монастырь.

И если вам сподобится однажды
приехать в Нижний Новгород, где вширь
разлёгся город – древний мой, отважный,
характер у него многоэтажный,
он слеплен из эпох – «карман, банкир»
Руси всея. Храбры нижегородцы.
И если всё же, всё же вам придётся
здесь побывать, сходите вы в Печёры,
как будто огненная пещь, пещеры, норы,
пещное действо. Выпекает так
из времени, огромного, как сердце,
из прошлого, наивного, как детство,
Печёрский монастырь – большой, как песня,
весь белый, как морской архипелаг.

Земля Франца-Иосифа как будто.
Неважно, вечер, полдень или утро,
но ваша жизнь становится прямей.

Не трогай руку мне. Мне без тебя больней,
высокий луч, что полон перламутра…

 

2.

Сперва вся бытность ваша, как ступени
не вниз, а вверх! О, сколько поколений
вот эта церковь – церковь Вознесенья,
обитель тихая – увидела сполна?
Кто вы перед огромным, небоскрёбным,
вы – мотылёк, зверёк ли, птичье пенье,
песчинка, нитка белого рядна?
И даже гвозди острые, стальные
(вы помните ли строчки «не вобью»?),
а мне вбивали, свете тихий, клинья
в мои ладони! Камни ледяные.
Тогда мне было между тридцатью.
Сейчас июль. Итак, иди по тропке,
«ради усопших братий» в загородке,
что ближе к городу. Когда с откоса храм
сошёл от молний грозных, что в слободке
звучали, к помощи взывал к своим сынам.

Но, как известно, без казны какая стройка?
Как глыбы выдолбить, вросли что в гору стойко,
как выровнять упрямые холмы?

Подточенные родниками брёвна,
кусок земли ополз и лёг неровно,
и «паче осыпатися», страшны
с тоской и грохотом. О Господи, что сны,
ужель возможно наказание сие нам?
Молитесь, братия! Остались лишь нетленны
Иоасафа мощи, ризы льны,
гроб, что сколочен был из досок деревянных.
Всё это вынесено было на поляны,
цветущие ромашкою с весны.

 

3.

Так расстилается Печёрский монастырь
с четырнадцатого, посчитай, столетья.
От царствия Ивана Калиты, как дети
мы все его!
Мы без него – пустырь.
А с ним мы – дом.
А с ним мы – правда, снизу
одна из башен здесь, как будто в Пизе
наклонная.
После нашествия татар
обитель всю разграбили. Как в дар
отдали сокровенное, мол, нате!
На пятьдесят сажень спустившись ниже. Братьев
схватив с собою!
Но не быть ярма.
Царь Михаил был добр и щедр весьма,
и одарил казной он для строений.

Но до сих пор сквозь листья и траву
здесь можно видеть основание во рву
уже как шесть столетий и шесть бдений.

Мирское словно порознь: в книге книг,
в синодике есть имена и списки,
владетельных домов боярских снизки
и грамоты, и имена ярыг,
посадских дьяков и простых слободских.
О, сколько, сколько там нижегородских
из рода Репиных, из Бельских!
В вечность миг
за мигом так проскальзывает тихо,
на цыпочках. Но не будите их вы,
уснувших там, в монастыре, где доски,
где стены, где лепнины белой стык.

 

4.

 

Дал на поминок восемьсот рублей он:
служить собором, поминать келейно
хлебами, рыбой, калачами, мёдом,
не порознь, списком помянуть синодным.
О, так же точно мя бы помянуть!
Почасно ли, подневно, годовало.
Вот здесь вчера я, братья, побывала.
Таким благословенным был мой путь…
Я заросла веками вся, как есть.
По всей Руси меня так растянуло
до моря Белого от Чёрного, как весть
трубящую, взывающую в гулы
и гуглы, в отклики старославянской вязью.
О, как мечтала я об отклике, о связи
такой обратной, проще, как фидбек.
Я из ребра, из правды имярек.
Из слёз твоих слеза.
Из чрева – матерь.

И пел мне хор моих печёрских братьев.
Теперь я стала Божий человек.

 

5.

Человек жив обратною связью лишь, отзывом, откликом, если хотите.
А теперь хоть арабскою вязью откликнись, хоть под алые шли паруса,
да хоть рыцарем храбрым, что встал на защите,
да хоть смертником-воином в поле, сошедшим с холста.
Не отмоешь от старости город, и это количество лестниц
не уменьшишь уже. И количество солнц
не сморгнёшь, и количество лун.
Я прошла максимальную точку немыслимой боли той, местной,
что струилась вот здесь, между рёбер,
как будто бы струн.
Мне любой теперь отзыв и отклик, звонок,
смс ли, общение,
восхищенье, тибетские письма, арви
и китайские «лы»,
руны, куонкнги слышатся так,
как сплошное прощенье,
словно на распродаже: базарные дни
так светлы.
И кармические все узлы растрепались,
ослабли.
Из горящего дома не надо, не надо занозы
из сердца, что вглубь проросли,
сколько ни наступай – иступились лопаты
и грабли,
я прошла максимальную точку всех горестей тех, что руин
не оставили, что не оставили камня на камне,
что письма на письме, что река на реке.
Ты пойми,
человек совершенен прощеньем, разрывом,
рыданьем.
Я так несовершенна! Я так не рыдала о них!
Я жалела всегда стариков и собак тех,
что бросили люди,
я жалела котят, переживших хозяина. Им
так нужна эта связь, что обратна,
что руны, что руды,
проангличенный «фид», сокращённый
до цифры, как нимб.
Скоро станем мы все кодом, цифрами,
шифрами, видом,
хоть века несём в генах. А во мне столько их,
столько их!
Аномалий, солярисов, скважин космических, ибо
я прошла эту точку, сакральную точку любви.
И теперь живу так, как в младенчестве,
старости, в детстве,
на реке, где жуки, водомерки бегут,
как стихи по воде.
Не нужна эта связь мне обратная, лайки,
отдачи, реестры.
Лишь жалею собак, стариков. И хороших
жалею людей.

Светлана ЛЕОНТЬЕВА