В сотах памяти… Стихотворения Василия Краснова
Василий Краснов
Василий Анатольевич родился в 1958 году в Воронежской области. В 1975 году окончил Жердевскую среднюю школу № 2,
в 1980-м – историко-английский факультет Тамбовского государственного педагогического института. В 1980–1986 годах работал учителем истории Ивановской восьмилетней школы, затем, в течение нескольких месяцев, – инспектором РОНО.
С марта 1987 года по настоящее время – преподаватель Жердевского колледжа сахарной промышленности.
Кандидат исторических наук, основатель и руководитель музея истории колледжа. Автор многочисленных публикаций по краеведению. Первооткрыватель тайны гибели известной исполнительницы цыганских романсов, графини Т. К. Толстой, случившейся во время подавления антоновского мятежа 25 сентября 1921 года.
Стихи публиковались в областных газетах, коллективных сборниках, журнале «Подъём». Автор двух сборников стихов – «Алый гром» (1988) и «Красное солнышко» (2001).
В настоящее время к изданию готовится книга, посвящённая истории села Сукмановка Жердевского района (в прошлом – Борисоглебский уезд Тамбовской губернии).
* * *
Павлинье перо обронила заря
В остывшего озера лик темноокий.
Тамбовщина. Осень. Конец сентября.
Как ржавые лезвия, листья осоки.
Луны недокованный тусклый бердыш
Опять занесён надо мной для удара,
Да глупая кроха – летучая мышь –
Зачем-то раскинула крылья-радары.
Ах, если бы можно в охапку сгрести
И этот закат, и его отраженье,
Чтоб в тёплую избу навек принести,
Не встретив совсем твоего возраженья.
И руки испачкав в малиновый цвет,
И охрою бледные щёки измазав,
Забыть, что наутро наступит рассвет,
Что солнцу, как людям, не будет приказа.
А после упавшую в невод звезду
Подвесить в углу вместо старой лампадки.
Забыть про корысть. И не требовать мзду.
И рыбой не биться в последнем припадке…
А просто курить, протирая стволы,
На шомпол нанизывать дымные кольца
И думать, как люди ничтожно малы,
Коль нет за закатом прийти добровольца.
* * *
В черновиках, как в облаках,
Течёт река.
Струится в горестных строках
Издалека.
Спешит она, который год
Исток храня.
Не перейти реки той вброд,
Соединя
Два разных берега судьбы,
Эпохи две,
Где там – рабы
И тут – рабы
В её канве.
Река черновиков горька,
Но дни пройдут,
И утечёт она в века –
Счастливый путь!
Ну а пока, за разом раз,
Стиха эскиз.
То скроется, то напоказ –
Души стриптиз!
Веду годам тяжёлый счёт
Наверняка,
Пока река черновиков течёт.
…Пока!
* * *
Две разных родины у нас
В душе с рождения теснятся.
Одну мы вспомним в смертный час,
Её не следует стесняться.
Другая – чёрная вдова,
Что холодна и равнодушна.
О ней недобрая молва,
Но с нею каждому не скучно.
И весь отпущенный нам век
Мы разрываемся меж ними,
Пока не оборвётся бег,
И в прах исчезнет наше имя.
* * *
Крест направо,
Такой же – налево.
А ещё – имена, имена…
Агриппина, Любовь, Параскева –
Их читать от темна до темна.
Можно долго ходить по погосту,
Где смешались эпохи впотьмах.
Там, где бренные русские кости
Превращаются медленно в прах.
Здесь лежат Василисы, Меланьи,
Здесь Нелид и Аксиний краса.
Сократились веков расстоянья,
Не сбылись на Руси чудеса.
Рядом с ними в земной колыбели –
Дети, матери, внуки, мужья…
Вместе слушают всхлипы метелей,
Бесшабашный прилёт воронья.
Крепостные, дворовая челядь,
Однодворцы, солдаты – они,
Жизнь делами привыкшие мерить,
Отзвенели их лучшие дни.
Здесь отчизны детей, поколенья
Перед Русью и Богом чисты…
Зарастают могилы сиренью,
Навзничь падают, охнув, кресты.
В сотах памяти
Время полмига
Отвело, наглумившись сполна…
Но в церковных метрических книгах
Я Красновых найду имена!
Ночь в Ивановке
Над барским полем тусклая звезда
Мигает мне, как крепостным, столетья.
И месяц-всадник облаком, как плетью,
Мне угрожает. Что за ерунда!
В ночи бормочет глухо Карачан
По-скифски, по-сарматски и по-русски.
Он из ручьёв, извилистых и узких,
В озёра выливается, как в чан.
Их чернота пугает и манит.
Я воду зачерпну и ей умоюсь,
И, распрямившись, вмиг забеспокоюсь –
Почудилось, что тетива звенит.
А Карачан по-прежнему не спит,
С селом переговариваясь глухо.
В избе убогой древняя старуха
Скупой слезой подушку окропит.
И будет долго-долго вспоминать
По именам ровесников ушедших,
В краю чужом себе приют нашедших.
…А после – неожиданно зевать…
Как много судеб здесь произросло!
Как много здесь сбылось и не свершилось!
Здесь время для меня остановилось,
Но я обрёл желанное весло.
А может быть, крыло.
Не в этом суть.
Хотя никто не знает, в чём конкретно.
…Собачий лай над полем безответный
Кому-нибудь указывает путь.
Ивановка! Престранное село,
Где начался мой путь. Теперь уж взрослый.
Здесь в школе-храме пролетели вёсны,
Мне на людей здесь крупно повезло…
Я много лет в полях твоих бродил
И воздухом свободы наслаждался.
И каждый стих здесь по любви рождался,
Поверь, я время это не забыл!
…Уж многих нет. Я знал их и учил.
По-пушкински, простите, понемногу,
Они ушли последнею дорогой –
Не я их в этот край благословил…
…Над головою бледный Млечный Путь
Извечный разворот свой завершает.
Он будто солнцу снова разрешает
Восход свой совершить.
А жизнь – как ртуть!
И ядовита, и освящена
Огнём борьбы.
И не даёт мне спуску…
…Но Карачан теперь на чистом русском
Мне называет предков имена…
Кочевник
Курганы на поле, как девичьи груди,
Ещё высоки и упруги на вид.
Зачем воздвигали их гордые люди,
Не спросишь у тех, кто под ними лежит.
Земля не ответит, и трав не услышишь,
Давно им не снятся сказанья степей.
Лишь точат зерно в норах серые мыши
Да вынес побеги колючий репей.
Всё это – рутинная проза столетий,
Покрыты замшелой землёй имена.
А в горле – запёкшийся ком междометий,
Как будто моя в этом тоже вина.
Но древний кочевник счастливей мильонов,
Что лягут в квадратные ниши кладбищ.
Он, видевший степи в убранстве зелёном,
Рожденье и гибель чужих городищ.
Над ним не унылые серые плиты,
А собранный тысячью рук чернозём.
К нему археолог придёт знаменитый,
И мир в одночасье узнает о нём.
Пронзённый копьём иль летучей стрелою,
Поведает тайны исчезнувших стран…
А нас экскаватор смешает с землёю,
Когда архитектор начнёт котлован.
* * *
Слова чернее ворона
Порой слетают с уст,
На все четыре стороны
Навеивая грусть.
Кружатся и куражатся,
Как пьяная толпа.
А если уж привяжутся –
Тогда зови попа!
Кручёные, верчёные,
Летят во все концы
Веками прокопчённые
Изгои-сорванцы.
Крепки, как водка русская,
И даже в смертный час
Спешат тропинкой узкою,
Оплакивая нас.
Слова эти не книжные.
В довольстве и нужде
И дальние, и ближние
Их обретут везде.
Не каждый вслух отважится…
Но позабудь на миг –
И евнухом покажется
Отечества язык!
* * *
Месяц в стойло зарю
Заведёт под уздцы,
Перед тем как отправиться
В путь свой беспечный,
Но осколки лучей – облаков изразцы –
Мне напомнят, что жизнь, к сожаленью, не вечна.
Я не стану писать философский трактат
О вещах очевидных и столь же банальных.
Будет месяц грустить, кривобок и щербат,
Обречённый исчезнуть к утру изначально…
Посижу на завалинке, словно старик,
Окунувшись в раздумий бездонное русло.
Освежу дряхлой памяти скорбный дневник,
Он такой же, как я, от потерь заскорузлый.
Закричит на насесте горластый петух,
Отгоняя нечистую силу надёжно.
И заря, разметав облака в прах и пух,
Новый день обозначит. Такое возможно.
Надо только найти этот дом под горой
И завалинок, за день неспешно нагретый…
А пока я – пропавший без вести герой,
Одиссей, никогда и никем не воспетый.
