Владимир Скиф

Пластинка

1

Пластинка моя, как судьба, долговечная.
Пластинка моя – вечеринка моя.
Вдруг ты появилась – девчонка беспечная,
Упавшая с неба, чтоб высмотрел я

Живые глаза, в коих огнь вылетающий
Сжигает дотла, призывает любить.
Я, жизнью избитый и сердцем не тающий,
Не смог ни пластинки, ни глаз позабыть.

Пластинка, будь нежной и долгоиграющей,
Как в юности жизнь, что нельзя покарать…
Мне в жизни греметь.
Жизнь беспечная та ещё,
Где мне веселиться, в любви угорать.

Пластинка из детства пропавшего катится,
Где летнего запаха пряный настой.
Там песни и боль, там желаний сумятица,
Там солнца пластинка и сон золотой.

2

Пластинка, пластинка. Звучали то Глинка,
То Григ, то Вивальди. Утёсова хрип.
Но в тёмной ночи разрывалась пластинка,
И дыбилось время, как атомный гриб.

Я время царапал в скучающем классе,
Крутилась земля, просыпалась семья
И пела: «Давно не бывал я в Донбассе»,
Хрипела: «Тянуло в родные края…»

И первые рифмы сквозили так рано,
В ночи учащённо дышала земля…
Пахнуло горящей резиной с Майдана,
Жабрей, как татарин, стремился в поля.

Что стало с Донбассом, скажи мне, пластинка?
На съезд верлибристов я ездил в Донецк,
А нынче другая предстала картинка:
Там бомбы и танки. Неужто конец

Тебе, моё доброе воспоминанье,
Тебе, мой усталый и верный Донбасс?
И где ты, из детства живое дыханье,
И где ты, пропавший во времени класс?

3

Пластинки не стало, и поля не стало,
Качаются в небе стихи и цветы…
И льются дожди… Кто-то скажет устало:
– Ты пишешь ещё и влюбляешься ты?!

Мне верится, что возродится пластинка,
Могучий Утёсов взойдёт, как утёс…
И ласковый колос взойдёт из суглинка,
И явится Родина та, что я нёс

На сердце и в сердце с любовью, тревогой,
Какие в себя ещё в детстве вобрал…
Просторы земли были верной подмогой,
Чтоб свет нашей Родины не умирал…

У края судьбы появилась тычинка
И стала цвести. Это ты или я?!
Но чу! Некий звук… Зазвучала «Калинка»…
Вернулась пропавшая даль бытия…

Запели Шульженко и поздний Вертинский,
И, вздрогнув, ожили родные края.
И крикнула ты: – Прикатилась пластинка!
Пластинка твоя – журавлинка твоя…

* * *

Белошвейка-зима над полями застыла,
Белым инеем жухлые травы зажгла,
И к погосту пришла, тёмный храм засветила,
И в туманных полях скорбный крест прибрала.

У природы нет зла и глухой укоризны,
Тишина и печаль, как водицы бокал.
Здесь Рубцов проходил по изменчивой жизни
И в болотах последнюю клюкву искал.

Белошвейка-зима, мы покличем Рубцова,
Чтобы он – тихим днём – в русском поле ожил.
Вдруг туманы ушли. Стыла клюква пунцово.
И на небе Рубцов или месяц кружил…

* * *

Я знаю, я чувствую, вижу:
Эпоха сжимается вновь.
Я время набухшее выжал –
И брызнула алая кровь.

Я где-то во времени долгом
Свой путь, свою долю искал…
Я пел, как Некрасов на Волге,
Как Чехов – смотрелся в Байкал.

Но время меня торопило,
Пытало железом меня,
На знойном ветру прокалило,
Вдохнув в меня силу огня.

Во мне первородно, глубоко
Любовь трепетала моя…
И страждущим, веющим оком
Искал я таких же, как я.

…Светило лицо молодое,
Горя вдохновенным огнём…
И солнце вставало гнедое,
И я становился конём,

Тем самым отчаянным, красным,
Которого мальчик купал…
Ты реяла девой опасной
Среди купидонов и скал.

Взрывались в Нью-Йорке высотки,
В ночи колебалась земля…
Коня рисовал Петров-Водкин,
И тот уносился в поля.

 

Вергилий

Чтó возле ада нам скажет сегодня Вергилий,
Ставший для Данте прославленным поводырём?
Мы с ним соратники, адовы слуги, враги ли?
Данте в аду, а кого мы ещё подберём?

Ждут нас Горгона, и Цербер, и фурий преграда,
В коих таится последнего вздоха цена.
Данте и девять кругов злополучного ада,
Круг замыкался, и падала в бездну стена.
Помнил Вергилий все камни и все закоулки,
Где проходил неземной, неизведанный путь,
Но всякий раз запинался в безвременье гулком,
Мыслил обратно в пустынную брешь повернуть.

Стану Вергилием жизни, а кто станет Дантом?
Как страстотерпца, подобного Данте, найду?
Где же мне взять эту бездну ума и таланта,
Чтобы Вергилием быть в современном аду?

* * *

Я в бессознательном искал – себя.
Я полоумья гений.
Ломал, зачёркивал себя,
процеживал сквозь дно.
И находил себя в дыму, в чаду стихотворений,
Они сгорали на ветру, не оживало – ни одно…

Я в бессознательном живу.
Здесь нет ни наслаждений,
Ни светлой осени, ни слов, ни злобы, ни тоски.
Лишь космы строк торчат
и остовы стихотворений,
Которым прочил я любовь безумству вопреки.

Жить в бессознательном теперь – увы!
моя услада,
Гоню живое из себя, где проживала ты.
И полоумный крик во мне –
предельная награда
За все безумства и за дым сгоревшей чистоты…

Поэты России

Анатолию Аврутину

Мы – скитальцы, мы возле небес, мы такие…
Нас по тёмным трущобам, по свету несёт.
Мы – усталая жизнь, мы – загадка России,
Но мы всё-таки те, кто Россию спасёт.

О бесстрашии помним, о времени помним,
Мы себя из себя каждый день достаём,
Святорусскую отчину музыкой полним,
Ту, которую в звонких стихах создаём.
Мы стоически держим земное пространство,
Замирая порой над погибелью дней.
Мы – российская мысль, мы её постоянство,
И она не исчезнет, поскольку мы в ней

Вечной сутью и русской судьбою пребудем,
Неотступно идём по священной земле.
И в бою, и в скитаньях её не забудем
И не сможем предать в наступающей мгле…

* * *

Тамаре Бусаргиной

Премудрости жизни не выучишь разом,
Не выстоишь воином в поле святом…
Когда вдруг заилятся сердце и разум,
Охота придти в твой обласканный дом.

Я чтил твои встречи, слова, разговоры,
К тебе направлялся мой вектор стихов.
В России валились дома и заборы,
И тлела деревня среди угольков.

Грома затихали, а войны гремели,
Былое в веках уставало от дум…
А помнишь, как с Глебом вы слушать умели,
И, кажется, рядом сидел Аввакум.

Князь Игорь вбегал Аввакуму на смену,
Забыв, что он половца бил на скаку…
Глазами Кончак пробуравливал стену,
Как только я «Слово» читал «о полку».

Я знанья свои в вашем доме упрочил
Когда святорусскому слову внимал,
Я в вашей семье обретал средоточье,
И веру, и правду, и честь принимал.

…И мне никогда не забыть в этом доме,
Как свет и любовь полыхали в крови,
Где жил Аввакум в чёрно-бархатном томе…
И мне не избыть благодарной любви!

ЕЛАБУГА

В бумагу кровью вляпано:
«Трагически погибла…»
Елабуга… Елабуга –
Маринина могила.
Михаил Успенский

1

Ты сбита влёт, ты влёт убита,
Гнездо над Родиною свито,
Но нет Отчизны, нет гнезда,
И ты до Страшного суда

Дошла в любви непостижимой
К России, к дочери любимой
И к сыну – посреди невзгод…
…Но грянул 41-й год…

2

И словно выдохлась Марина,
В душе означился исход…
Врагов и близких не корила,
Взошла на шаткий эшафот…

Простилась с миром и с кумиром
(Сын был кумиром для неё).
Маринин крик стоит над миром:
«Родное дитятко моё…»

3

Я был в Елабуге, Марина,
Я видел чёрный, смертный гвоздь.
Твой сын погиб… Он пулю принял,
Над ним горит рябины гроздь…

Ты пала раньше – в сорок первом –
В бою неравном, как в бреду.
…Я по Елабуге, по нервам,
Как будто по гвоздям, иду.

* * *

Ветер байкальский меня не спросился,
Ветер свихнулся, ударил в лицо
И по тревожной земле покатился,
Будто бы жизни моей колесо.

Вот она, круглая жизнь! Приникая
К мимо летящему полю, где рожь,
Я ей кричу: – Ах ты, жизнь растакая!
Как ты меня по ухабам несёшь!

По златокудрым и чувственным бабам,
По крутоярам и дырам земли,
По деревенькам и рощицам рябым,
Где мои лучшие годы прошли!

Круглая жизнь, где твоя остановка?
Пламенем к небу взметнулись года…
Осень. Погост. Зазвенела подковка,
Будто упавшая с неба звезда…

* * *

Мир тяжёлый вокруг, он и новый и древний,
От орудий глубокие в нём колеи.
А я снова во сне навещаю деревню,
Крутояры мои, глухомани мои.

Светит грустная даль, и угрюмится осень,
По откосам дорог конский щавель стоит.
Терпкость прошлого дня
тёплый воздух приносит
И щемящую боль в птичьих криках таит.

Запахнула печаль до китайской границы
Пустоту одичавших и жухлых полей.
Снится им или нет золотая пшеница,
Молодых колосков сладкий запах и клей.

Но лежит пустота целиной поднебесной,
И молчит пустота над деревней моей,
Обернулась земля нескончаемой бездной,
И не стало в России лугов и полей.

Мне охота кричать, чтобы лоно земное
Стало жить и рожать, пить дожди и ручьи.
Слышу – стонут во тьме, убегая за мною,
Крутояры мои, глухомани мои…

* * *

Я вижу неподвижные деревья,
Они смогли во сне захолонуть.
Весь в грёзах лес за спящею деревней,
Туда ведёт мой заповедный путь.

Слетают с неба хлопьями вороны,
Немеет дней осенних череда.
Пустеют лица и пусты перроны,
С пустых небес свисают холода.

Уже цветы упали в день вчерашний,
Пожухли травы, обмелела даль.
И сумерки бегут по чёрным пашням,
Как поздняя осенняя печаль.

 

Байкал

И развернулся, расточил Байкал
Свои немыслимые воды.
В нём столько глуби, донных скал
И столько ветреной свободы.

В нём кочевали облака,
Из века в век свой дом искали
И застревали на века,
Чтоб белой пеной стать в Байкале.

Бессмертные роились сны,
Шли волны будто бы на дыбу,
И когти молнии-блесны
Кромсали тучу, словно рыбу.

И несмотря на битвы гроз,
В Байкале нежились бакланы,
И волн целебный купорос
Залечивал у тучи раны.

* * *

Спросонок выйду в молодую осень,
В ней золота и алости сполна.
Поёт синица или хлеба просит,
Подсолнуха ей брошу семена.

Ещё калитка в лето приоткрыта,
Малиной опадающей манит.
Дорога к солнцу в небесах прорыта,
Под ней Байкала синего магнит.

Ещё ничто не предвещает стужу,
На солнце сушит лапки иван-чай.
И почернел, как будто занедужил,
Торчащий у заплота молочай.

Ещё в Байкале радуга искрится,
Когда в затон моторка пробежит.
В пустом гнезде скукоженная птица
День уходящий будто сторожит.

Хотя и камень, и земля нагрета,
Я дров несу и крепкий чай варю…
В лесу прошла рябина мимо лета
И на прощанье запеклась в зарю.

* * *

Молчит сосна, молчит осина,
У леса обнажённый вид.
И за околицей рябина
Багряной ягодой кровит.

Но всё ещё восходит ярко
Сноп поднебесного огня,
И ярко-красная боярка
Иглой впивается в меня.

Спешу за осенью из лета,
Лечу вперёд или назад.
Как выстрелы из арбалета –
За мною ласточки летят.