Чёртовы куклы закабалённой России
(ЛЕСКОВ – ОБЛИЧИТЕЛЬ «ЧИНОВНИЧЬЕЙ ШУШЕРЫ»)
Блажен муж, который не ходит на совет нечестивых
и не стоит на пути грешных,
и не сидит в собрании развратителей» (Пс. 1: 1).
Часть 2
Пылкий человек с пламенной душой, с трудом сдерживающий праведный гнев и негодование, Лесков задыхался в удушливой, затхлой атмосфере «умеренных и аккуратных» канцелярских ничтожеств, угодливых лизоблюдов, продажных подлецов, по-лакейски заискивающих перед вышестоящими и готовых при всяком удобном случае пинать нижестоящих.
Понятия «чиновник» и «подлец» в русской классической литературе составляют один синонимический ряд. «Будешь ты чиновник с виду / И подлец душой», – писал в «Колыбельной песне» Н. А. Некрасов. В поэме «Кому на Руси жить хорошо» (1866–1876) он сложил о чиновниках такие строки:
В груди у них нет душеньки,
В глазах у них нет совести.
На шее – нет креста!
О безбожных, бессовестных, бездушных бюрократах, об их жизни, «полной трагикомических скачков от наглости к пресмыкательству (XI, 24), не раз говорил и писал Лесков. Марионетки, заводные живые механизмы получили у писателя многозначащее именование «чёртовы куклы».
О замысле романа с этим названием Лесков сообщал 3 августа 1875 года в письме А. П. Милюкову, говоря о подхалимах и прихлебателях из Министерства народного просвещения, славших министру графу Д. А. Толстому приторно-льстивые восхваления: «Ещё ли не деятели? А того нет, чтобы сказать графу о стоне, который стоит по всей стране за неразрешение переэкзаменовок за одну двойку… Кто же будет с ними? – Конечно, только они сами, пока их чёрт возьмёт куда следует. Они мне и здесь и воду, и воздух гадят, и на беду их тут много собралось.
В заключение скажу, что вся эта пошлость и подлость назлили меня до желания написать нечто вроде “Смеха и горя” – под заглавием “Чёртовы куклы”, и за это я уже принялся» (VIII, 627–628).
Комитет, в котором работал писатель, вызывал у него отвращение: «“Комитет мерзил” Лескову ещё с 1875 года, а учёного председателя его Лесков, опасаясь своей вспыльчивости, почитал за счастье “не видеть” вовсе» (2, 177).
Согласно лесковской эпиграмме, государственный контролёр Т. И. Филиппов – «мерзкий сводня, / Льстец презренный и холоп» (2, 187).
Упоминая в письме о министре Делянове, писатель добавлял: «к которому я питаю только презрение, вполне им заслуженное» (2, 195).
Этот министр народного просвещения налагал путы на дело просвещения народа и прославился недоброй славой, когда издал нормативный акт, прозванный в России «циркуляром о кухаркиных детях», в котором предписывалось не принимать в гимназию «детей кучеров, прачек, мелких лавочников и т. п.». Лесков немедленно откликнулся статьёй «Гимназический крах» (впоследствии – «Темнеющий берег»). Он писал издателю А. С. Суворину: «Ивана Делянова с его последним распоряжением, кажется, позволяется сажать на кол тою частию его тела, которая у него более прочих пострадала» (XI, 351).
Той же участи можно было бы пожелать современным руководителям российского просвещения – затейникам ЕГЭ и ОГЭ, преднамеренно оглупляющим учеников, заранее поделившим на касты детей, с младенчества встраиваемых в государственную машину по закабалению и подавлению личности на всех социальных уровнях.
На протяжении последних постперестроечных десятилетий планомерно проводится изуверская политика разрушения и уничтожения полноценного образования. Страх чиновников от образования перед честным словом русских писателей столь силён и так велика ненависть к отечественной литературе и её «божественным глаголам», призванным «жечь сердца людей», что до настоящего времени христиански одухотворённая отечественная словесность заведомо искажается, преподносится с атеистических позиций в подавляющем большинстве учебных заведений России. Варварское притеснение русской словесности в школе привело к катастрофической тотальной безграмотности во всех областях деятельности, вплоть до высших властно-чиновничьих сфер. Чудовищно то, что в России повальной неграмотности уже мало кто удивляется и почти никто её не стыдится. Это приметы нашего времени, неоспоримые факты.
Сегодня только толстосумы могут дать своим отпрыскам достойное образование, стоящее больших денег. Но дети бедняков и родителей из так называемого среднего класса вынуждены учиться «чему-нибудь и как-нибудь». В лучшем случае их ждёт удел обслуживающего персонала для сильных мира сего, в худшем – они становятся просто «рабочей силой» или «человеческим материалом», которым власть имущие могут распоряжаться по своему усмотрению.
Очень «опрятный в душе человек», Лесков никогда не поступался своими принципами. В одном из писем он заявлял: «Прошу вас на меня никогда не смотреть как на пешку, которую можно двинуть без разбора во всякий след. Это всегда будет ошибочно и мне несносно» (2, 195).
Наиболее актуально звучат слова Лескова, который устами своего героя-правдолюбца Василия Богословского в повести «Овцебык» (1862) обращался к тем «благодетелям» народа, у кого слово расходится с делом: «О, горе сим мытарям и фарисеям! <…> А вижу я, что подло все занимаются этим делом. Всё на язычничестве выезжают, а на дело – никого. Нет, ты дело делай, а не бреши. <…> эх, язычники! фарисеи проклятые! <…> Таким разве поверят! <…> Душу свою клади, да так, чтоб видели, какая у тебя душа, а не побрехеньками забавляй» (I, 52).
«Возненавидел я сборище злонамеренных и с нечестивыми не сяду» (Пс. 25: 5), – словами псалма можно было бы передать отношение писателя к государственной службе. И всё же он, неуживчивый в гнусной среде бездарных и бездушных министерских чинуш, вынужден был тянуть эту тяжкую лямку.
Терпение Лескова вызвало удивление у его сына – автора биографии писателя: «Почему-то сам он, как это ни странно, точно не задумывался над тем – совместимо ли с занимаемым им служебным положением год от года становившееся все менее “благонамеренным”, если не “потрясовательным”, направление всей писательской его деятельности? Почему-то не собрался пересмотреть вопрос – нужна ли ему вообще на что-нибудь эта нудная служба с её жалким окладом, отнимающая так много рабочего времени от писательства, со всеми её досаждениями! Что могла она сулить в будущем, если до сих пор приносила только одни уязвления, недвижимо держа его на самой низшей оплаченности в восемьдесят рублей в месяц, не повышая в чинах даже “за выслугу лет”! Шел планомерный измор. Как можно было его не замечать и терпеть!» (2, 176–177).
В письме к А. С. Суворину у Лескова есть знаменательные слова: «я не мщу никому и гнушаюсь мщения, а лишь ищу правды в жизни» (Х, 297–298). Такова была его человеческая, гражданская и авторская позиция. «Законникам разноглагольного закона», подменяющим заповеди Божьи лукавыми социально-политическими установлениями, Лесков противопоставил Христа, «который дал нам глаголы вечной жизни». В рассказе «Под Рождество обидели» (1890) писатель предложил поразмышлять: «Читатель! будь ласков: вмешайся и ты в нашу историю, вспомяни, чему тебя учил сегодняшний Новорождённый <…> ты разберись, пожалуйста, сегодня с этим хорошенечко: обдумай – с кем ты выбираешь быть: с законниками ли разноглагольного закона или с Тем, Который дал тебе “глаголы вечной жизни”…»
В лесковский текст органично вживляется евангельская цитата. Апостол Пётр, отвечая Христу, говорит, что Господь для людей – единственное духовное прибежище: «Симон Пётр отвечал Ему: Господи! к кому нам идти? Ты имеешь глаголы вечной жизни, И мы уверовали и познали, что Ты Христос, Сын Бога живого» (Ин. 6: 68–69).
Справедливо названный «величайшим христианином среди русских писателей», Лесков оставался с Христом, слушаясь прежде всего голоса совести и отказываясь «с притворным благоговением нести мишурные шнуры чьего бы то ни было направленского штандарта» (XI, 234). Писатель и на государственной службе выбрал службу Христу по Его заповеди: «Кто Мне служит, Мне да последует» (Ин. 12: 26).
Незадолго до отставки Лесков по распоряжению министра был назначен членом комиссии по рассмотрению сочинений, представленных на соискание премии имени Петра Великого. За эти труды писателя удостоили специальной золотой медали. Но он не принял министерской награды и попросил отправить её в Орёл для помощи беднейшему ученику гимназии, в которой сам когда-то учился. Уже после увольнения – 31 марта 1883 года – Лесков писал редактору «Исторического вестника» С. Н. Шубинскому: «золотую медаль, мне следующую, просил прямо из министерства отослать в Орловскую гимназию на помощь беднейшему ученику, отправляющемуся в университет» (2, 198). Спустя неделю – 7 апреля – Лесков известил о том же директора Орловской гимназии.
С каждым годом возрастала критическая настроенность писателя по отношению к неправедно устроенному обществу. Лесковское творчество становилось не просто оппозиционным, но по-настоящему «потрясовательным» (выразительный словообраз не сходит со страниц повести «Заячий ремиз» – «лебединой песни» писателя).
В эти годы созданы хроника «Захудалый род» (1874), повесть «Детские годы (Из воспоминаний Меркула Праотцева)» (1874); начат роман «Чёртовы куклы» (1875); написаны рассказы «Пигмей» (1876), «Железная воля» (1876), очерки «Великосветский раскол» (1876); очерки и рассказы 1877 года «Карикатурный идеал. Утопия из церковно-бытовой жизни», «Владычный суд», «Бесстыдник», «Некрещёный поп», «Явление духа». Затем в 1878 году появились очерки «Русское тайнобрачие» и «Мелочи архиерейской жизни», рассказ «Ракушанский меламед»; в 1879 году – «Однодум», «Шерамур», «Рождественский вечер у ипохондрика» (впоследствии «Чертогон»).
Писатель устраивал настоящий чертогон бесам в человеческом обличье. Одно за другим следовали хлёсткие, жгучие, занозистые беллетристические и публицистические произведения: «Безбожные школы в России», «Об обращениях и совращениях», «Случаи из русской демономании», «Епархиальный суд», «Дворянский бунт в Добрынском приходе», «Святительские тени», «Иродова работа», «Бродяги духовного чина», «Райский змей», «Церковные интриганы», «Официальное буффонство», «Синодальные персоны», «Поповская чехарда и приходская прихоть», «Заказная литература», «Благонамеренная бестактность», «Вечерний звон и другие средства к искоренению разгула и бесстыдства», «Жидовская кувырколлегия (Повесть об одном кромчанине и о трёх жидовинах)».
Одновременно из-под пера Лескова выходили истинные шедевры художественной прозы: «На краю света» (1879), «Кадетский монастырь» (1880), «Несмертельный Голован» (1880), «Белый орёл» (1880), «Дух госпожи Жанлис» (1881), «Христос в гостях у мужика» (1881), «Сказ о тульском косом левше и о стальной блохе» (1881), «Путешествие с нигилистом» (1882), «Привидение в Инженерном замке» (1882).
Кто знает, сколько ещё превосходных произведений мог бы создать писатель-христианин, если бы рутинная казённая служба не отнимала у него столько сил, времени и не отвлекала бы от литературного творчества. И если бы не события в связи с государственной службой Лескова, имена всех этих «сиятельных», «высокопоставленных» и «высокопосаженных» особ: сановников, руководителей министерств, департаментов и комитетов – никто бы не вспомнил, они сгинули и стёрлись бы навсегда: «нечестивые <…> как прах, возметаемый ветром» (Пс. 1: 4), – но теперь известны недоброй памятью.
Художественно-публицистическое творчество в период государственной службы неуёмного писателя не могло не навлечь на него злобу, гнев, враждебность и мстительность власть имущих. Чего стоят одни только названия лесковских сочинений (автор любил, чтобы заглавие было «едко и метко», чтобы «кличка была по шерсти»), говорящие сами за себя!
Разрыв государственно-служебных отношений назревал около десяти лет, но был неизбежен. Наконец он произошёл самым драматическим и нетривиальным образом – всё, что связано с Лесковым, с его личностью и творчеством, не могло быть не отмечено самобытностью и оригинальностью.
Властям, указавшим на несовместимость литературной деятельности Лескова с его государственной службой, не удалось обуздать великого русского художника слова. Тогда в ход был пущен неприкрытый административный произвол. Министр предложил несговорчивому служащему подать прошение об отставке. В переводе на современный бюрократический язык – написать заявление об увольнении по собственному желанию. Только этот вид отставки давал право на получение пенсии. Писатель категорически отказался подать такое прошение.
Под непосредственным впечатлением тяжёлого разговора с министром Лесков писал своему киевскому другу Ф. А. Терновскому: «Дело рассказывать долго нечего: оно произошло 9-го февраля – с глазу на глаз у Делянова, который всё просил “не сердиться”, что “он сам ничего”, что “все давления со вне”. Сателлиты этого лакея говорили по городу <…> будто “давление” идет даже от самого государя, но это, конечно, круглая ложь. <…> Прошение не подал и на просьбу упомянуть о прошении – не согласился. <…> Не огорчен я нисколько, но рассержен был очень и говорил прямо и сказал много горькой правды. На вопрос: “Зачем вам такое увольнение” – я ответил: “Для некролога” и ушёл. О “Комаре” (статья Лескова «Протопоп Комарь и две Комарихи». – А. Н.-С.) не было и помина, а приводились “Мелочи архиерейской жизни”, Дневник Исмайлова (лесковские очерки «Синодальные персоны», «Картины прошлого». – А. Н.-С.) и “Чехарда” («Поповская чехарда и приходская прихоть». – А. Н.-С.) <…> Сочувствие добрых и умных людей меня утешало. Вообще таковые находят, что я “защитил достоинство, не согласясь упомянуть о прошении”. Не знаю, как вы об этом посудите. Я просто поступил по неодолимому чувству гадливости, которая мутила мою душу во время его подлого и пошлого разговора, – и теперь не сожалею нимало. Мне было бы нестерпимо, если бы я поступил иначе» (2, 187–189).
Писатель скорректировал принцип, высказанный Г. Р. Державиным в XVIII веке: «И истину царям с улыбкой говорить». Лесков уверился на примерах своего многотрудного жизненного и писательского пути: «“Истины” пора говорить без улыбок, и это можно, а ещё более – это должно» (XI, 576). За год до смерти – 22 февраля 1894 года – он писал С. Н. Терпигореву: «при каком-нибудь уважении к себе неглупый человек» не станет «хихикать» с властителем, а «поставит его просто на пристойное от себя расстояние» (XI, 576). В истории увольнения Лесков показал образец исполнения этого принципа. Так, он непреклонно отверг всякие компромиссы и «без улыбки» высказал в лицо министру «много горькой правды», поставив его «на пристойное от себя расстояние».
Говоря о Лескове пушкинскими стихами, «Не в первый раз он тут явил / Души прямое благородство».
Туго натянутая струна лопнула. Быстро завертелись колёсики обычно неповоротливой бюрократической машины, на этот раз мгновенно приведённой в движение рулевыми – «чёртовыми куклами»: «9 февраля подписывается “определение” министра народного просвещения за № 1878, коим совершается “отчисление” Лескова от министерства, а 21 февраля приказом министра за № 2 оно закрепляется. Всё просто: и без прошения, и без объяснения причин, и без рубля пенсии за двадцать лет беспорочной службы отечеству» (2, 190).
Этот возмутительный факт не остался без внимания прессы: «известие это “произвело некоторую сенсацию” <…>. Что же касается увольнения г. Лескова, то оно просто является каким-то вопросом и во многих возбуждает недоумение» (2, 191), – писали газеты. Поскольку дело получило широкий общественный резонанс, Лесков решил печатно разъяснить недоумения открытым письмом: «Малозначительное событие – оставление мною службы в Учёном комитете Министерства народного просвещения неожиданно для меня сделалось предметом разнообразных толков, которые частию проникли в печать и, как у вас сказано, возбуждают недоумение, которое я имею побуждение разъяснить.
Я отчислен от министерства “без прошения” по причинам, лежащим совершенно вне моей служебной деятельности, которая в течение десяти лет признавалась полезною и никогда не привлекала мне никакого упрёка и ни одного замечания при трёх министрах: графе Д. А. Толстом, А. А. Сабурове и бароне Николаи. – Для оставления службы мне не вменено никакой вины, а указана только “несовместимость” моих литературных занятий с службою. Ничего более.
В том, что я отчислен не по прошению, а “без прошения”, тоже нет ничего меня порочащего или обидного. Мне была предоставлена полная возможность отчислиться по той форме, которая обыкновенно признается удобнейшею, но я сам предпочёл ту, которая, на мой взгляд, более верна истинному ходу дела.
Этим, я надеюсь, могут быть разъяснены все “недоумения” моих ближних и дальних друзей и недругов» (2, 191–192).
Драматический разрыв государственно-служебных отношений – увольнение без прошения и без пенсии – Лесков воспринял как освобождение от утомительно тяжкой, унизительной, нетворческой, рутинной работы, с которой было покончено навсегда. Целиком и полностью писатель посвящает себя литературе, своему высокому призванию – художественной проповеди.
Спустя десять лет после увольнения в позднем рассказе «Административная грация (Zahme Dressur на помощь полякам в жандармской аранжировке)» (1893) Лесков описал «наши смрадные дни», когда «никуда не уйти от гримас и болячек родной политики» (IX, 388). Администраторы «грациозно» избавляются от неугодных служащих под теми или иными псевдоблаговидными предлогами.
Подобные отношения на чиновничьей службе были всегда и сохранились в их пакостной неизменности до настоящего времени. О чём и свидетельствует автор этих строк, также недавно отставленный с государственной службы в органе региональной власти – так называемом Орловском областном Совете народных депутатов – уже в XXI веке по всем приёмам «административной грации» под видом «сокращения штата». Как и следовало ожидать, штат вскоре вновь был раздут до размеров больших, чем до сокращения. Набрали ложнообразованных, но «своих» – угодных и услужливых.
Фарисеям и «законникам разноглагольного закона» Господь Иисус Христос адресовал гневное обличение: «Он сказал: и вам, законникам, горе, что налагаете на людей бремена неудобоносимые, а сами и одним перстом своим не дотрагиваетесь до них» (Лк. 11:46).
«Не можете служить Богу и мамоне» (Лк. 16: 13), – говорит Христос. Как легко и соблазнительно зло может рядиться в одежду добра. Распознавать такую маскировку учил святой старец Силуан Афонский: «Всякое зло <…> паразитарно живёт на теле добра, ему необходимо найти себе оправдание, предстать облечённым в одежду добра, и нередко высшего добра», потому что «зло всегда действует обманом, прикрываясь добром». Но, как пояснял старец, различение добра и зла необходимо и возможно, поскольку «добро для своего осуществления не нуждается в содействии зла, и потому там, где появляются недобрые средства (лукавство, ложь, насилие и подобное), там начинается область, чуждая духу Христову».
«Была бы душа в сборе да работали бы руки», – писал Лесков своему другу, киевскому профессору и историку Церкви Ф. А. Терновскому. Он был писателю «мил и близок по симпатиям и даже по несчастию»: «Оба мы были одинаково и одновременно оклеветаны и вышвырнуты из службы как люди “несомненно вредного направления”. История эта подлая и возмутительная по своему гнусному и глупому составу, была тяжела для меня (и остаётся такою), а Филиппа Алексеевича она стёрла с земли» (2, 273–274). Терновский был лишён кафедры в Киевской духовной академии, ему также угрожало увольнение из Киевского университета. Но смерть профессора в 1884 году опередила это «подлое и возмутительное» событие.
Известие о смерти Терновского, судьба которого была во многом схожа с лесковской: «Мы с ним одновременно понесли одинаковые гонения несправедливых людей, и я это перенёс, или, кажется, будто перенёс, а он, – с его удивительно философским отношением к жизни, – опочил… Пожалуй, не выдержал…» (2, 274), – подтвердило мысль писателя об отношении властей к честным людям в России. По этому поводу Лесков не раз цитировал строки пушкинского стихотворения: «Здесь человека берегут, как на турецкой перестрелке!» (2, 254).
Писатель продолжал переносить несправедливые нападки фарисеев, но до конца дней своих готов был служить Родине, насколько хватало сил.
Так, в «картинках с натуры» из жизни церковного «чиноначалия» «Мелочи архиерейской жизни» ставились задачи отнюдь не «мелкие»: вымести «сор из храма», призвать священнослужителей всецело соответствовать их высокому духовно-нравственному предназначению. Но для самого автора «Мелочи…» обернулись крупными проблемами и в его жизни сыграли свою фатальную роль.
Писатель и его книга подверглись настоящим гонениям. «Мелочи архиерейской жизни» явились одной из главных причин увольнения Лескова из Учёного комитета Министерства народного просвещения в 1883 году. Год спустя книга была изъята из библиотек «по высочайшему повелению». В 1889 году, когда писатель узнал об аресте напечатанного без предварительной цензуры 6-го тома собрания его сочинений, куда входили «Мелочи архиерейской жизни», он испытал первый приступ болезни сердца, оказавшейся впоследствии смертельной. По свидетельству сына Лескова, «экземпляры оторванной части шестого тома были отвезены в Главное управление по делам печати и там были сожжены» (2, 381).
Как мог вынести всё это несправедливо гонимый писатель непостыдной совести? Неизменное утешение черпают изгнанники за имя Христово в антиномиях Нагорной проповеди: «Блаженны алчущие и жаждущие правды, ибо они насытятся»; «Блаженны изгнанные за правду, ибо их есть Царство Небесное. Блаженны вы, когда будут поносить вас и гнать и всячески неправедно злословить за Меня; Радуйтесь и веселитесь, ибо велика ваша награда на небесах: так гнали и пророков, бывших прежде вас» (Мф. 5: 6; 10–12).
Евангельское обетование «блаженств», уготованных Господом всем, кто словом и делом возвещает истину, духовно укрепляло Лескова. А «пострадать за правду – это в порядке вещей» (X, 470), – сознавал писатель. «Если злословят вас за имя Христово, то вы блаженны», – учит святой апостол Пётр. И если кто-то «пострадал как Христианин, то не стыдись, а прославляй Бога за такую участь» (1 Пет. 4: 14; 16).
Алла НОВИКОВА-СТРОГАНОВА,
доктор филологических наук, профессор, член Союза писателей России, историк литературы