КОЛУМБА

РАССКАЗ-НЕБЫЛЬ

Крайний Север. Скалистые берега, покрытые снегом и льдом, острый, c йодистым при­вкусом запах водорослей, набросанных прибоем длинными округлыми линиями вдоль узкой полоски галечного пляжа. Волны набегают, пенятся, шипя, сбегают назад, оставляя пузырьки и пенистые шапки на плотной, как будто утрамбованной, поверхности.
Наперегонки с отступающей водой мчится к океанской бездне среди обрывков водорослей, обломков веток и деревянной тары всякая крабья мелочь. Дальше, мористее, резвятся стайками нерпы. Время от времени они подплывают поближе к берегу, высоко выставляют над водой свои гладко прилизанные головы и, поблёскивая чёрными выпуклыми глазами, с любопытством наблюдают за миром людей, обсуждая нас на своём нерпичьем языке. Новичку здесь всё в диковинку, и всё вызывает живой интерес.
Но самое примечательное на севере – это люди. В высоких широтах обитает тот особенный тип человеческой породы, который скрупулёзно отбирается, а потом формируется самой природой. Она, как умелый огранщик, отсекая всё лишнее и наносное, оставляет на обозрение общества только те грани, которые составляют истинную, природную сущность каждого человека.
На северах, как говорят местные, обитает народ тёртый и бывалый. Среди искателей трудного заработка и острых ощущений, всякого рода романтиков и просто скитальцев по жизни своё нутро никак не спрячешь.
Их существование подчинено неписаным правилам и законам, высеченным на скрижалях коллективной памяти тяжёлыми, а порой и опасными условиями жизни. Они имеют статус некого этического кодекса, главный смысл которого можно определить одним словом – «человечность».
Невозмутимые, работящие, чуть грубоватые, не лишённые чувства юмора, эти люди каким-то особым инстинктом, порождённым многотрудным жизненным опытом, чувствуют в человеке фальшь. Слабые духом и меланхолики здесь вряд ли найдут своё место.
А каких только историй не случается в этом царстве снега, льда и человеческого много­образия, на самом краю земли! Со временем истории обрастают подробностями, разными небылицами и ходят дальше среди местных жителей уже как легенда или байка, которой потчуют новичков Крайнего Севера. Порой диву даёшься и не знаешь, верить или не верить этим преданиям, пока волею случая не услышишь их в подлиннике из уст непосредственного участника событий.

* * *

Жил в посёлке на берегу Берингова моря мужичок, юркий, немного суетливый, с ластоподобной семенящей походкой. Как говорится, сам себе живёт, хлеб жуёт и никому не мешает. Малопримечательная фигура, каких сотни, мимо пройдёшь и не заметишь. Вот только кличка у него была диковинная – Колумба.
Колумба и Колумба, мало ли что люди придумают. Наш народ, к слову, имеет ту особенность, что уж если кого наградил прозвищем, то прилепится оно намертво, и нести человек его будет через всю жизнь, как говорится, «до самой берёзки». Мирской глаз что алмаз.
И вот однажды приметили его у входа в штаб местной воинской части. Стоит, мнётся, обычный лёгкий румянец, полуулыбка на губах и очи долу. Народ стоит вокруг аховый, смешливый.
– Во, гляди-ка, Колумба пожаловал, – говорит один нарочито, на местный манер растягивая слова, – поди у нас собрался вольнонаёмным работать.
– А почему Колумба? – спрашивают.
– Да кто его знает… Может, от фамилии, а может, из-за истории какой. Поговаривают, что-то за ним есть, да байки, поди, травят. В общем, как говорится, то ли он шинель у кого-то украл, то ли у него украли. Бают, что даже в Америку плавал… Сейчас поди разбери…
– Да у нас г… плавает, а моряцкое сословие-то ходит.
– Не-е-е, братцы, по всему выходит, что не ходил, а именно плавал!
Посмеялись, да на том и разошлись. За служебной суетой разговор забылся. Витя работал в части исправно: исполнительный, тихий, неброский и крайне необщительный человек – слова не вытянешь. Имел он одну особенность, прямо скажем, для северянина необычную – спиртного в рот не брал и от всех застолий откровенно отлынивал. Но знающие люди говорили, что исключение делал лишь раз в год – в день Военно-морского флота.
В том году праздник у военных моряков совпал с выходным днём. Холостые и желающие отдохнуть от семейного тягла женатики, как обычно, собрались в мужском общежитии.
В разгар веселья в комнате, где собралось разночинное общество, открылась дверь. В проёме стоял местный старожил, матёрый, предпенсионного возраста прапорщик, и подталкивал впереди себя через порог Колумбу.
– Во-о-о, рекомендую: мичман запаса Колумбин Виктор.
Гость со своей всегдашней полуулыбкой скромно сел на предложенное место в уголке, по обыкновению опустив глаза вниз. Он молча украдкой наблюдал за происходящим, не вступая в разговор, и, казалось, чувствовал себя не вполне уютно.
Налили водки. Колумбин не отказывался и только жестом показал, чтобы «ребряк был заподлицо». Чокнулись. Колумбин опрокинул полстакана, закусил кусочком балыка, молча обвёл взглядом комнату, гостей и, казалось, заскучал. Через какое-то время он немного обмяк, стал общительнее. Завели разные разговоры, сразу обо всём и ни о чём. Среди общего гвалта кто-то из присутствующих между делом спросил:
– Вить, так что там про Америку-то? Говорят, бывал?
Мужики перевели внимание на гостя, и разноголосье как-то само собой затихло.
На удивление Колумба не стал отнекиваться. Он потёр пальцами правой руки мочку уха, поморщился, обречённо вздохнул, молча допил остатки водки и спокойным бесстрастным голосом повёл свой рассказ, который с небольшими дополнениями (куда уж без них?!) я и воспроизвожу ниже.

* * *

Дело было в разгар «холодной войны». Служил Колумбин мичманом в пограничном отряде, в группе кораблей портового досмотра. В тот год навигация закончилась рано, и суда ставили на прикол в октябре.
Всё шло обычным порядком. Чистили, смазывали, протирали детали силовых установок, навигационную и радиоаппаратуру. Демонтировали, а потом свозили на склад электронные приборы. Для обслуживания каждой такой посудины полагался спирт. И, как водится, часть его доставалась не компасу или радиостанции, а тем, кто их обслуживал. Чтобы исправить положение, в спирт решили добавлять формалин.
Но бутылка с этой адской «микстурой» по какой-то причине так и осталась лежать нетронутой в кармане капитана третьего ранга Евсея Соломоновича Косого.
Соломоныч, как его обычно звали, был прикомандирован в помощь коллегам-пограничникам как специалист-эксплуатационщик.
Водолазное морское судно «ВМ-34», приспособленное под доставку досмотровых групп к торговым судам, сновало по внутреннему рей­ду до самого ледостава, и его обслуживали последним.
Долгая и нудная работа подошла к концу. Плавединицу пришвартовали в торце длинного деревянного пирса и закрепили канатом к кнехту до самой весны.
Экономия «микстуры» составила почти три литра. По случаю завершения навигации Колумба и Евсей Соломонович сидели во внутреннем помещении, пили спирт, закусывали тушёнкой, солёными огурцами и свежим хлебом с матросской пекарни. Кроме них, в каюте ни души. Старослужащих матросов, которым на аккорд поручали консервацию, отправили на берег. Завтра спецрейсом они улетят на Большую землю – домой.
Легко шелестел вентилятор электрообогревателя, во встроенном буфете цвиркал сверчок. Тепло, тихо. В небольшом помещении всегда как-то особенно уютно, даже при скудной военной обстановке.
Снаружи ещё слышался сдержанный, со смешками говор матросов, их нетревожная суета и какое-то шарканье по левому, потом правому борту, но и оно постепенно затихло. За иллюминатором сгущались сумерки, крепчал мороз, природа и поселковая жизнь погружались в состояние анабиоза.
Ледостав намертво сковал акваторию бухты. Вмёрзшее судно стояло не шелохнувшись, словно матрос на строевом смотре.
Спирт пили малыми порциями и запивали водой из такой же двухлитровой банки. Крякали, хрустели огурцами и говорили за жизнь. За неспешной беседой «визави» уже порядком нагрузились до стадии, когда говорят одновременно и каждый о своём.
Евсей Соломонович выглядел старше своих лет. Чуть навыкате глаза с тяжёлыми мешками, крупный нос и оттопыренная нижняя губа вкупе с лохматыми «трагическими» бровями придавали ему вид чем-то недовольного Мефистофеля. После института он попал на флот и служил срочную службу в каком-то штабе писарем, но случайно, по недоразумению, оказался переведён в «сверхсрочники», да так и проскитался по глухим дальневосточным бухтам и заводям.
Дослужившись до капитана третьего ранга, Соломоныч наконец достиг предельного возраста пребывания на военной службе. Документы на увольнение в запас ушли давно, но затерялись где-то в кабинетах кадровиков и много месяцев не могли пробиться сквозь бюрократические торосы. Это обстоятельство его сильно удручало.
Он каждую ночь видел во сне Одессу, благоухающие каштанами бульвары, шумный Привоз и тёплое море. О своих печалях Соломоныч и толковал мичману.
Витя, как водится, жаловался на тёщу, ноющие в непогоду суставы и геморроидальные колики. Кому, как не первому встречному, наш человек готов вывернуть душу наизнанку, поверить свои самые сокровенные тайны и печали?
Между тем ветер за бортом крепчал, завывал, убаюкивал. Освоив половину банки спирта и половину банки воды, задушевники не заметили, как уснули.
К полуночи слабый норд перерос в настоящий шторм, сдобренный густой пургой. Где-то в утробе бухты раздался гулкий удар. Вместе с сеткой трещин он мелкой барабанной дробью разбежался по ледяному полю. Трещины расширялись, между ними появилась вода. Вся масса льда дрогнула, заколыхалась вверх-вниз, а затем тихо пошла на выход из бухты.
Под напором этой гигантской силы швартовочный канат натянулся как струна, раздался треск, и кнехт, вырванный из прогнивших досок, с глухим стуком ударился о борт и рухнул куда-то вниз.
Корпус давал парусность, и льдина с вмёрзшим суденышком, подтапливая и распихивая другие глыбы, споро пошла в открытое море «…к свободе и свету».

* * *

Патрульный корабль US COAST GUARD белого цвета с широкой косой красной полосой по борту шёл курсом норд-вест от острова Святого Лаврентия. Станция слежения у посёлка Гембелл обнаружила нарушителя, который пересёк морскую границу и приближался к острову, не отвечая на запросы. На фоне мрачного неба, моросистой погоды и серо-свинцового моря US COAST GUARD был подобен джентльмену в белом смокинге.
Вахтенный матрос у штурвала взглянул на экран локатора и доложил капитану:
– Справа двадцать по курсу судно в дрейфе, сэр! Дистанция полтора кабельтовых!
– Похоже, «советы» действительно решили погостить у нас! – сказал капитан.
– Судно класса «торпедный катер», сэр!
– Вправо двадцать, полный вперёд!
Огибая мыс с светящимся створовым знаком, судно US COAST GUARD изящно накренилось и двинулось навстречу непрошеному гостю.
Нарушитель показался неожиданно. Выкрашенный серой шаровой краской, поднимаясь и опускаясь на высоких, с округлыми вершинами волнах, он терялся в снежно-водяной пыли между свинцовым небом и свинцовым морем. Что-то тяжёлое свешивалось на канате с борта и болталось в воде. Нарушителя чуть боком тащило по ветру, и всё говорило о том, что «кормщика» на месте нет и судно никем не управляется. Никаких признаков жизни, «Летучий голландец», да и только! На месте, где должен быть регистрационный номер, свежей белой краской славянской вязью было написано название.
Командир судна береговой охраны приказал швартоваться левым бортом к русскому, провести досмотр и взять на буксир.
Швартовая команда в ярких спасательных жилетах быстро выстроилась по левому борту, пряча лица от стылого ветра в меховые воротники курток и держа наготове «кошки».
Капитан вышел на открытый мостик и закурил. У его ног тёрлась судовая любимица, лохматая псина Салли.
– От этих русских всегда жди сюрприза… Надо, пожалуй, вызвать Миткоффа. Этот недотёпа, кажется, учился в университете и, говорят, что-то понимает по-русски.
Миткофф прибыл почти мгновенно.
– Сэр!
– Айвэн, я слышал, вы у нас специалист по русским!
– Это слишком сильно сказано, сэр. Изучал в университете Россию во Второй мировой войне. Немного понимаю русский, мои предки из Калифорнии…
– Прочтите название этого корыта и передайте радисту.

– Гонсалес, радируйте русским пограничникам, что у нас их посудина, готовы вернуть, пусть укажут точку встречи.
Через несколько минут Гонсалес доложил на мостик, что связался с русскими и всё «­окей».

* * *

В этот день на совещание морского отряда не прибыл мичман Колумбин и прикомандированный «кап три» Косой. Командир группы досмотровых судов решил, что офицер и мичман от усердия заработались и надо бы их проведать, поддержать морально, а может быть, даже как-то поощрить. После совещания они с заместителем по политчасти двинулись к стоянке судов.
«ВМ-34» у пирса не было, в настиле зияла дыра, торчали прогнившие доски, в стороне валялся оборванный конец электропровода внешнего питания, скрутившийся в спираль.
Бухта стояла свободная ото льда. Недалеко, как обычно, резвились нерпы. Они ныряли, вновь появлялись на поверхности, фыркали и с удивлением наблюдали за двумя странными людьми с обвисшими, как у моржей, усами, уже минут десять молча стоявшими неподвижно на старом пирсе и только разводившими время от времени в стороны своими передними «ластами».
Поиски результатов не дали. Колумбин, Косой и судно «ВМ-34» пропали, как мышь на подтопе. «Ушли! Ушли, сукины дети…» – задумчиво произнёс седой как лунь замполит и обречённо махнул рукой. Тянуть с докладом старшему начальнику уже было нельзя…

* * *

Получив по международному каналу радиограмму, в штабе охраны морского района удивились. Но начальнику решили доложить всё как есть.
Капитан первого ранга, выслушав сообщение, поднял брови.
– Не понял! Что, говорите, обнаружили?..
– Jopу, тов. капитан пер. ранга… Видимо, нашу…
– Опечатки быть не может? Наверное, японская шхуна, у них там тоже что-то вроде «Ж…пы Мару» встречается.
– «Джапан Мару», – тактично поправил офицер и после паузы продолжил: – С названием, товарищ командир, всё точно, запросили подтверждение, они так и передали: «ваша Jopa». Ничего подобного в наших реестрах не значится, мы проверили.

* * *

Колумбин проснулся от холода с тяжёлой головой. Его мутило. На соседней шконке (койке) храпел Евсей Соломонович. Его китель был расстёгнут, и из провисшего ворота застиранной тельняшки пробивался пук чёрных с проседью кучерявых волос, среди них виднелись хлебные крошки и сигаретный пепел. Босые пятки торчали из-под чёрной шинели, периодически почёсывая одна другую.
В каюте висел тяжёлый запах застолья, уже прогорклой закуски и потных, давно не стиранных мужских портков. Посреди стола стояли две ровно ополовиненные двухлитровые банки и бутылка из-под газировки, забитая до отказа окурками.
Мичман закурил. Сигарета была последней. Он сделал несколько затяжек и воткнул сигарету фильтром в горлышко. «Вернусь – докурю», – решил Виктор.
В иллюминатор пробивался робкий дневной свет. Что-то во всей окружающей атмо­сфере его настораживало и вызывало смутное беспокойство. Зябко поёжившись и потерев ладонями плечи, он подошёл к трапу. Ступни ног путались в кальсонных подвязках, соскальзывали со ступенек. Падая и снова поднимаясь, Виктор на четвереньках взобрался по трапу наверх и увидел с одной стороны бескрайнее море, нависшую почти до воды моросистую мглу. С другой стороны доносились неясные шумы. Он обернулся на звук и обомлел – белое судно с красной косой полосой и с синим хищным стервятником на белом полотнище стояло рядом, явно намереваясь брать их на абордаж. Чуть дальше сквозь рваные просветы виднелись береговой створ, цветные домики, разбросанные по откосу побережья, и над одним из них большой звёздно-полосатый флаг. В голове Колумбина все смешалось: «Во попали! Политическая провокация? Плен? Позор! Врёшь, нашего человека задарма не возьмёшь! “Пиндосы” ещё не знают, что такое советский моряк!»
Он закричал громко и пронзительно в открытую дверку рубки:
– Соломоныч, полундра-а-а-а!
Евсей Соломонович очнулся, сел на шконку и тряхнул кудреватой головой. Вопль сотрапезника вернул его из небытия обратно в действительность. «Надо бы проветриться да посмотреть, что там блажит этот “хухрик”».
Он двинулся к трапу, мимоходом взяв бутылку с окурками, чтобы высыпать в мусорный ящик на шкафуте. Соломоныч во всём любил порядок. Порядок на флоте превыше всего!
Поднявшись на палубу, он уставил тяжёлый исподлобья взгляд на US COAST GUARD и с трудом оценивал происходящее…

* * *

Капитан «американца», обращаясь к Миткоффу, кивнул на соседнее судно:
– Что это?
На палубе, покрытой инеем и лёгкой наледью, стояли двое босиком и в тельняшках. Из-под чёрных штанов щуплого и белобрысого раскинулись по палубе длинные тесёмки кальсонных подвязок. Другой был высокий грузный мужик с заметным животиком. Всклокоченные волосы на его огромной голове со сна стояли дыбом и колыхались от ветра. Кустистые брови и насупленный вид не предвещали ничего хорошего. В руках здоровяка была бутылка с чем-то дымящимся в горлышке. В струйках сизого дыма, в мелкой снежной пыли и измороси он походил на озадаченного Мефистофеля.
– Это называется «тельняшка», сэр, русские моряки надевают её, когда готовятся умереть в бою.
– Зачем?
– Сэр, русские моряки никогда не сдаются и предпочитают плену смерть, у них так принято… У того здорового в руках, я думаю, «коктейль Молотова»!
– Я вижу, Айвэн! Дьявол меня побери, и этому надо было случиться на нашем патрулировании! Объясните им, что мы готовы помочь!
В это время здоровяк поднял свободную руку с огромным кулаком, помахал в сторону мостика US COAST GUARD и низким рыкающим голосом выдал длинную тираду. Ветер относил слова в сторону, и до капитана долетали лишь какие-то обрывки: «…Вашу в душу мать!..» и ещё много такого, что даже нашему обычному человеку слушать наверняка не приходилось, а если и приходилось, понять без переводчика было никак невозможно.
– Миткофф, о чём он?
– Он беспокоится о вашей матери и её душе, сэр.
– Да-да, я слышал, что русские бывают сентиментальны…
В это время швартовая команда, зацепив кошки, пыталась подтащить «торпедный катер» к своему борту.
Неожиданно «ВМ-34» резко взмыл на гребне волны. Теряя равновесие, Соломоныч по инерции взмахнул назад рукой, и с резким падением судна вниз бутылка с дымящимся в горлышке окурком вырвалась из его руки и полетела на палубу US COAST GUARD.
Швартовая команда кинула концы кошек и бросилась плашмя на палубу. Залёг капитан, вахтенный матрос, Миткофф и судовая псина Салли. Бутылка ударилась в надстройку, отскочила на палубу и стала кататься от борта к борту. Затем, оставив дымящийся окурок-запал на палубе, плюхнулась в воду.
Виктор схватил с пожарного шкафа огнетушитель и намертво прижал к себе. Соломоныч ухватисто взялся за багор. Опасность его бодрила. Высокие чувства, в которых было всё: любовь к Отчизне, к родной Одессе, презрение к врагам, страх перед неизвестностью, гордость за флот, флаг, а заодно и гюйс переполняли его, клокотали внутри и искали выхода. Неожиданно для самого себя он заревел:
Наверх вы, товарищи, все по местам,
Последний парад наступает…
Евсей Соломоныч не знал всех слов, но где-то в глубине подсознания нужные слова собирались сами собой, рифмовались и вылетали наружу. Виктор, встроившись в припев, с надрывом подхватил следующий куплет. В дуэте с пронзительным тенором мичмана песня зазвучала торжественно и зловеще.
Они стояли рядом плечом к плечу, расправив грудь, втянув животы и горделиво подняв головы, готовые к подвигу и бессмертию. Во рту у обоих пересохло, слюна спеклась, язык прилип к нёбу и не слушался, песня захлёбывалась.
– Витька, воды…
Пока Евсей Соломоныч пытался сбивать багром «кошки» и пугал досмотровую команду, Колумбин, бросив огнетушитель, мигом соскользнул вниз, схватил первую попавшуюся в руки банку и орлом взмыл по трапу обратно наверх.
Евсей Соломоныч залпом глотнул половину оставшейся жидкости. Дух перехватило, слова застряли в горле. Беспомощно поведя по воздуху свободной рукой, он схватился за горло и вопросительно посмотрел на Колумбина. Витя залпом допивал остатки…
– Миткофф, что это?
– Это торжественная песнь, сэр. Русские моряки поют её, когда готовятся к тяжёлому бою.
Капитан «американца» поднялся с палубы, одёрнул куртку. За ним поднялись швартовая команда, вахтенный рулевой, Миткофф и Салли.
– А что в банке?
– В банке может быть всё что угодно! Ведь русские не сдаются, сэр!
Неуправляемый US COAST GUARD, отходя по инерции кормой в сторону, дёрнул крепёжный фал последней несбитой кошки. Соломоныч скользнул босыми пятками по обледеневшей палубе, взмахнул руками и упал навзничь, ударившись затылком о мусорный ящик. Бутылка с формалином звякнула, и влажное пятно медленно поползло по тельняшке и растеклось дальше по палубе. Соломоныч потерял сознание.
Колумбин ещё какое-то время стоял, качаясь на ногах. Пустая банка выпала из его обвисших, как плети, рук и закатилась куда-то в угол. Свежий спирт наложился на остатки вчерашнего. Ноги его подкосились, Виктор плавно осел на палубу, прямо в лужу с формалином, а затем медленно, размазывая ногами вонючую жидкость по длине своего роста, вытянулся рядом с Соломонычем, уткнулся носом ему в плечо и затих, раскинув руки в стороны.
Досмотровая команда с US COAST GUARD наконец спрыгнула на борт «ВМ-34».
Старший группы нагнулся было над двумя телами, но в нос ему ударил тяжёлый, удушливый смрад. Он отшатнулся и зажал ноздри.
– Что там, Дженкинс? – крикнул капитан старшему команды, свешиваясь через леер.
– Запах смерти, сэр! Я знаю его. Так пахло в морге, где работал мой кузен. О, Господи…
Дженкинс не договорил. Его стошнило. В рвотных судорогах он наклонился через борт и дальше только вращал кистью вытянутой руки, словно прося о помощи. «Покойников» торопливо перетащили на одеяло, сложили им руки на груди и накрыли вторым одеялом. По этому случаю на мачте приспустили флаг. Салли, прочувствовав трагичность момента, села на задние лапы, протяжно и тоскливо завыла.

* * *

В кабинет начальника морского пограничного района почти вбежал заместитель по политической части.
– Василий Митрофаныч, обнаружили два тела!
– Где?
– На этой, как его, Jope…
– На какой «Ж…пе»?
– Американцы передали, что на той самой Jope обнаружили два тела.
– А что с пропавшими «ВМ-34», мичманом и капитаном третьего ранга?
– Как в воду канули…
Глаза капитана первого ранга застекленели, зрачки стали размером с игольный носик и уставились в одну точку. Он было привстал, затем рухнул в кресло и снял телефонную трубку…
Через полчаса патрульный корабль «Г…й» появился в виду US COAST GUARD, который шёл ему навстречу и тащил на буксире серое невзрачное досмотровое судно «ВМ-34».
На его бортах свежей белой краской славянской вязью было выведено название – «Ж…па».
Под приспущенные флаги «покойников» перенесли на палубу «Г…ого». Американцы перебросили на его корму буксировочный трос и галантно отвалили. Белый щёголь с широкой красной косой полосой поперёк борта и синим стервятником на белом флаге не спеша, как бы вразвалочку, направился в сторону острова Святого Лаврентия. Команда US COAST GUARD со скорбными лицами выстроилась вдоль борта, капитан отдавал честь, провожая траурный караван.
«Г…й» с «Ж…пой» на буксире лёг на обратный курс.
Старший помощник подошёл к телам, откинул угол «трофейного» одеяла, наклонился и с подозрением стал принюхиваться. Его нос сквозь формалиновую вонь учуял еле уловимый и такой бодряще-притягательный аромат спирта. Он раздвинул веки у тела с щуплой конституцией. Зрачки мгновенно сузились…
Капитан «американца» обернулся и в последний раз навёл свой мощный бинокль на удаляющихся русских. В сумерках угасающего дня он видел, как носилки с телом здоровяка-«покойного» пытались внести внутрь кораб­ля. Ему как будто бы даже слышались обрывки грозной песни идущих на бой русских моряков и, видимо, мерещилось, как рука «покойника» с огромным волосатым кулаком поднималась и опускалась ей в такт.
Тщедушное тело другого «трупа» почему-то держали за тельняшку на груди в вертикальном положении, мелко потряхивали, как дерево, и время от времени пристукивали о стенку надстройки, видимо, выбивая наружу остатки русской души, такой загадочной и непостижимой. «Странный народ, какие необычные морские традиции и порядки», – подумал капитан.
Он отдал команду «Полный вперёд!» и был доволен, что всё обошлось так быстро и без проблем. Корабль бодро шёл, cлегка подрагивая на небольших волнах. Капитан поудобнее устроился в командирском кресле на мостике и предался мыслям о тихом, уютном домике в Кадьяке, предстоящей рыбалке и отпуске на Гавайях. У его ног тёрлась лохматая псина Салли.

* * *

В душном от скопления людей помещении клуба прозвучала команда: «Товарищи прапорщики и мичманы, прошу встать!..» Нестройно, вразнобой заскрипели стулья и глухо застучали о спинки сиденья кресел. Председатель суда чести мичманов и прапорщиков гарнизона оглашал решение…
Суд чести постановил ходатайствовать о досрочном увольнении мичмана Колумбина с военной службы, однако, учитывая отмеченные американской стороной в присланном соболезновании стойкость и мужество советских моряков перед лицом стихии, ходатайствовал дело в трибунал не передавать.
Председатель суда, огласив приговор, поднял голову от текста и, глядя поверх очков и понурых голов присутствовавшей общественности в упор на мичмана Колумбина, чеканя каждое слово, сказал:
– Ну что, Колумб, а? Открыл Америку, твою ядрену кочерыжку?!. Теперь будешь знать, в какой части света она лежит?
Через какое-то время брошенное ненароком чужое имя так и прилипло к Виктору. А уж потом местное общество на свой манер перенесло акцент на последний слог. Так и получилась эта Колумба, а он и не обижался.
Колумба закончил повествование и замолчал. В повисшей тишине он снова глубоко вздохнул, поднял голову, и присутствующие впервые увидели его глаза василькового цвета, ясный, по-детски наивный, чуть виноватый и беспредельно честный взгляд.

Р. S. Документы на увольнение Евсея Соломоныча нашлись через сутки после известных событий, а через неделю он летел рейсом на Одессу, теперь уже навсегда.
Самолёт Ту-114, оторвавшись от взлётной полосы, лениво набирал высоту. Лес и река под крылом становились всё меньше и меньше. Появились облака, за которыми постепенно скрылась земля, а с ней и домишки городских окраин.
Этот случай с походом в Америку, как и вся история его военно-морской службы, начало которой положило сущее недоразумение – неправильно написанный рапорт, казались чем-то далёким и происходившим не с ним.
Евсей Соломонович отвернулся от иллюминатора и закрыл глаза. Впереди его ждала родная Одесса, гвалт Привоза и уютные одесские бульвары в тени цветущих каштанов и акаций.

Владимир Серяков,
ректор Института экономики
и культуры