КУПЕЙНЫЙ В ПРОШЛОЕ БЕЗ ПЕРЕСАДКИ
Леонид ИВАНОВ
Леонид Кириллович Иванов, автор двадцати художественных книг и нескольких книг документальной прозы. Лауреат международных и всероссийских литературных премий. Член Союза писателей России, член Союза журналистов России.
В семнадцать лет с восемью классами образования и несколькими написанными рассказами был принят литературным сотрудником в районную газету «Волна» Вологодской области и с тех пор всю жизнь занимался журналистикой. Работал в районной газете, на областном телевидении, в администрации области, полтора десятилетия – собственным корреспондентом газеты «Труд», пресс-атташе в Тюменском нефтегазовом университете. В настоящее время – главный редактор литературно-художественного альманаха «Врата Сибири». Заслуженный работник культуры РФ. Живёт в Тюмени.
Я смалодушничал. Смалодушничал второй раз в жизни. Увидев её на перроне, я, кажется, даже втянул голову в плечи и поспешил спрятаться за спинами других пассажиров, что рекой текли на посадку сразу на два вскоре отходящих от Ярославского вокзала поезда.
Это чуть позже я начал сам для себя искать оправдания того, что не догнал, не подошёл поздороваться, спросить, как сложилась её судьба. Может, меня, два с лишним десятилетия отдавшего журналистике и объездившего полмира, писавшего свои репортажи и статьи из арктических походов и горячих точек, имевшего откровенные беседы с героями войны и отпетыми преступниками, рассказывавшего о бандитских группировках и практически открыто работавших публичных домах, девочки которых бравировали своей профессией, вдруг охватила робость из-за того, что она, боясь не успеть в свой вагон, торопливо шагала, ведя на поводу чемодан на колёсиках, которые недавно появились в продаже. А может, остановило то, что она шла с дочерью. Собственно, именно дочь я и увидел первой. Что это была дочь, я нисколько не сомневался, поскольку она была точной копией своей матери, с которой у меня был бурный роман в годы моей студенческой практики. Только моя любовь тогда была ещё совсем юной, а дочь выглядела повзрослевшей копией своей уверенным шагом идущей рядом матери.
Но скорее всего я просто струсил, испугался этой встречи со своим далёким прошлым, тем более что все эти годы, вспоминая студенческую практику, признавал себя виноватым перед той доверчивой и наивной девчонкой.
Не знаю, что меня остановило, но, увидев её, я будто остолбенел, и когда репродуктор объявил, что посадка на мой поезд окончена, я бросился к первому же вагону, показал сделавшей шаг в сторону проводнице билет и протиснулся в тамбур.
– Что же вы, мужчина? – укорила меня проводница. – Стоял, стоял, а потом чуть не под колёса сунулся. Ждали, что ли, кого?
– Да, – махнул я рукой. – Друг обещал проводить. У меня второй купейный. Я пройду к себе.
– Минут двадцать придётся подождать – вагон-ресторан ещё закрыт, не пройти.
– Я тут постою?
– Можно тут, а можно и перед рестораном. Лица на вас нет. Случилось что? Пойдёмте-ка давление померяю. Сама этим страдаю, поэтому всегда тонометр с собой вожу. Сумку-то вон на верхнюю полку забросьте, чтобы в проходе не мешала. Командированный, поди? Налегке-то только командированные и ездят. Не посмотрела в билете, далеко едете?
– До Обозерской. Там сегодня ночью пассажирский самолёт в лесу вынужденную посадку совершил.
– А! Слышала по радио, только подробностей никаких ещё нету. Родные кто на том самолёте летели?
– Слава Богу, нет.
– А чо тогда так заполошно кинулись-то?
– Писать с места события.
– Журналист, што ли?
– Журналист.
– Ну вот, журналист, давление-то какое высокое! Всегда такое, што ли?
– 120 на 80.
– А 160 на 100 не хочешь? – по-свойски перешла проводница на «ты». – Таблетки есть или мне свои дать?
– Да, пожалуйста, если есть.
– Ты с этим делом не шути. Особенно в дороге. На-ко я тебе чайку фирменного заварю. Сама в поездках только этим и спасаюсь. Пассажиры-то у нас иногда такие бывают, никаких нервов не хватит.
Она достала из шкафчика стеклянную баночку из-под кофе, бросила в стакан щепотку травы, заварила кипятком. В служебном купе сразу запахло мятой и ещё чем-то напоминающим больницу.
– Посиди тут, чайку выпьешь – и полегчает. Только пусть сначала немного запреет. А я пойду билеты соберу.
Проводница взяла со столика сумочку с кармашками для билетов и отправилась вдоль вагона.
– Ты пей чай-то, пей, – вернувшись через некоторое время, посмотрела она на накрытый блюдечком стакан. – Хуже точно не будет. Не бойся, не приворотный, – засмеялась она, и добрая улыбка сделала её намного моложе.
– А мне бы и отворотный не помешал, – подхватил я шутку, но она разговор не поддержала.
– Пей чай-то да в своё купе иди, а то проводница сведения подаст, что место свободное. Вагон-ресторан с минуты на минуту открыть должны.
Я небольшими глотками выпил уже успевший немного остыть необычный для городского жителя травяной чай, встал.
– Сколько с меня?
– Да иди уже! Это мой личный, он не продаётся. А вишь, помогло вроде. Может, ещё раз давление померим? Хотя и так видно, что лучше стало, а то ведь лица на тебе не было.
– Спасибо вам огромное! Дорога дальняя, ещё на больших остановках увидимся.
Я прошёл по узким коридорам качающихся из стороны в сторону вагонов, переходя из одного в другой по соединяющим их лязгающим металлическим пластинам, где под ногами сплошной линией стремительно летели назад пропитанные чем-то чёрным шпалы. Добрался до своего вагона, отдал проводнице билет, она сверила его с паспортом.
– Третье купе. А я уж думала, отстал пассажир, сведения хотела передать, что одно место свободным осталось. Располагайтесь.
Я постучал, сдвинул в сторону дверь купе и остолбенел. Такое бывает только в примитивном кино по очень плохому сценарию. В купе была она.
Они с дочерью сидели у окна друг против друга и о чём-то оживлённо разговаривали.
– Здравствуйте! – выдавил я наконец. – Моё место девятое, но если хотите, я могу и на верхней полке.
– Нет-нет, что вы! – девушка торопливо встала и пересела к матери.
– Спасибо!
Я не знал, как себя вести. Обрадоваться встрече или делать вид, что мы не знакомы. Я заметил, что Владлена узнала меня в первую же секунду моего появления в купе, но не подала вида. Значит, так надо. От моего наблюдательного взгляда не укрылось то, что на её безымянном пальце правой руки блестело обручальное кольцо. Значит – замужем, и это опять же значит, что при дочери ей совсем ни к чему распространяться о встрече с прошлым.
– Роман, – представился я. – Роман Медведев, – добавил для пущей важности.
– Владлена, а это моя дочь Лада.
– Очень приятно! Красивое у вас имя!
– Это мама настояла, – улыбнулась девушка. А мой мозг будто пронзило из глубин памяти незабываемое, как я ласково называл Владлену Ладушкой. Тогда это имя практически не встречалось, зато много-много лет оставалась популярной песня в исполнении Вадима Мулермана, потом Эдуарда Хиля, которую так любил мой отец. Она по много раз звучала на всех семейных праздниках, потому что отец всегда именно так нежно называл мою мать.
Нам столетья не преграда,
И хочу я, чтоб опять
Позабытым словом Лада,
Позабытым словом Лада
Всех любимых стали звать.
Я не мог понять, как судьба через много лет, в разгар летних отпусков, когда народ стремится на юг, к тёплому морю, свела нас с Ладой в одном купе идущего на север поезда.
– Решили отпуск провести на южном побережье Ледовитого океана? – пошутил я.
– Нет, едем на родину мужа, – не поддержала шутку Владлена. – А вы куда без вещей?
– Ну как же без вещей? – показал я на сумку.
– В командировку, наверно?
– Да, – согласился я. – Ночью пассажирский самолёт в тайге упал, еду на место происшествия.
– А вы журналист? – оживилась Лада. Я молча покивал головой. – Как интересно! Мы в зале ожидания по телевизору сообщение видели, но там пока ничего не известно.
– Вот я и еду, потому что не известно. Когда все всё знают, ехать не за чем.
Владлена повернулась к окну, разглядывая пролетающую мимо полуразрушенную деревеньку. У покосившейся калитки будто припавшего на передние ноги домика, опираясь на кривой батог, подслеповато, из-под ладони всматриваясь в со свистом мчащиеся мимо вагоны, стояла сгорбленная старушка. Я много повидал таких населённых пунктов во время командировок в далёкую провинцию, но никак не мог привыкнуть, что точно такие же брошенные сёла находятся в сотне километров от столицы, да ещё у самой железной дороги, навевая тоску на проезжающих мимо путешественников. Впрочем, немалая часть этих едущих мимо людей наверняка видела их не только из окна поезда.
– Мама, ты что? – вывел меня из печальных раздумий голос Лады. Я посмотрел на Владлену – в её глазах стояли слёзы.
– Стариков жалко, которые доживают свой век вот в таких трущобах, – сказала Владлена. – Ведь наверняка у них всех есть дети. Не пойму, как можно бросать дорогих тебе людей.
– Ну я тебя, мамочка, никогда не брошу, – прижалась к матери девушка.
– Я знаю. Я не про тебя, я про других.
И снова отвернулась к окну.
Я время от времени вспоминал её все двадцать пять лет со дня нашего расставания. Первое время буквально бредил ею, от любви совсем потеряв голову. Я готов был жениться, но это было невозможно, потому что Владлене, моей Ладушке, как я её называл во время наших страстных объятий на благоухающем луговыми ароматами сеновале её родительского дома, стоящего на самой окраине районного центра, исполнилось только шестнадцать. Я учился на втором курсе журфака, по окончании которого мне благодаря влиятельному отцу светила блестящая карьера. Ей предстояло ещё год учиться в школе.
Зашипел динамик поездного радио, потом, будто прочистив горло, заговорил соблазнительным женским голосом: «Уважаемые пассажиры! Мы с удовольствием приглашаем вас пообедать в вагоне-ресторане, где очаровательные официантки предложат вам вкусные блюда, приготовленные нашими замечательными мастерами кухни. Во время обеда вы также сможете посмотреть полную версию ещё не вышедшего на экраны фильма «Левиафан», съёмки которого проходили в суровых условиях русского Севера».
– Мам, может, сходим пообедаем?
– Иди, Ладушка, мне что-то не хочется. Тем более, не хочу смотреть эту чернуху, про которую написано столько негативного.
– Может, тебе чего-нибудь принести?
– Нет, спасибо! Я потом, ближе к вечеру.
– Тогда пока-пока!
Девушка вышла, я накрыл ладонью сложенные на столике руки Владлены.
– Как ты живёшь, Лада?
Она убрала со стола руки, откинулась на спинку.
– Ещё помнишь?
– Я никогда и не забывал.
Она посмотрела мне в глаза, помолчала, словно обдумывая ответ.
– Нормально живу, как все, – потом поправилась: – Хорошо живу. Замужем за прекрасным человеком, дочь вот совсем взрослая. Надеюсь, встретит свою любовь, счастливо выйдет замуж, потом внуки появятся. А как вы?
– А почему на «вы»?
– Ну мы люди простые, а вы знаменитость.
– Перестань! Какая знаменитость?
– Да не скромничайте вы! Время от времени читаю ваши статьи. Даже по телевизору пару раз видела. Обручального кольца не вижу, до сих пор с цветка на цветок порхаете?
– Почему же? Женат. Даже дважды. Был. Понимаешь, я, наверное, по натуре своей – бродяга. А женщинам нужны верные домоседы.
– Может, вы и правы. Скорее всего, правы…
– Стихи пишешь? Может, уже признанной поэтессой стала? У тебя же был природный талант.
– Был да сплыл… Пелёнки-распашонки… Ладушка росла беспокойной, по ночам постоянно плакала. А тут ещё эта слава…
– Какая слава? – переспросил я после некоторого молчания.
– Ну как же?! Ученица в декретный пошла вместо десятого класса. Не хотела я ничего говорить, да уж ладно. Видно, так Богу было угодно, чтобы мы когда-то встретились, так чего скрывать. Откроюсь, коли судьбой эта встреча предначертана. Дочь-то мужа папой считает. Он почти на десять лет меня старше, то ли полюбил, то ли пожалел, до сих пор не пойму, но Ладушку своей родной дочерью считает. Своих у нас так и не получилось. А Ладушка даже характер от него унаследовала.
– Подожди! Это что? Лада – моя дочь? – Кажется, от этой страшной догадки у меня даже капельки холодного пота покатились между лопаток.
– Это как сказать… Родители ведь не те, кто родил, а те, кто вырастил и воспитал…
– А почему ты мне не сообщила? – как-то сипло выдавил я, потом откашлялся. – Почему не написала?
– Ну сначала не понимала, что забеременела, – я же совсем глупенькая была, а потом вы уже на мои письма не отвечали. Да и испугалась я, что у вас неприятности большие в университете будут.
– Какие неприятности? – не понял я.
– Ну как же! Соблазнил ученицу, обесчестил, с пузом оставил.
– Не надо так грубо…
– У нас и похлеще говорили. Повторить? – уже почти зло сказала Владлена.
– Если тебе легче будет…
– Ладно, не буду.
Она замолчала, отвернувшись к окну.
Ошарашенный такой новостью, я тоже долго молчал, обдумывая неприятную для себя ситуацию. Надо же! Дочь! Взрослая дочь, существование которой я не мог даже предполагать.
…Тогда, на втором курсе, я приехал на практику в районную газету. Поездил по колхозам, написал несколько, как теперь понимаю, беспомощных корреспонденций. Мне, городскому жителю, был совсем непонятен этот мир, эти фермы, мастерские, даже эти люди, поэтому сочинить что-то путное не получалось. Понимая это состояние, однажды редактор передал мне школьную тетрадь, исписанную аккуратным округлым почерком.
– Ты стихи пишешь?
– Сам практически не пишу, но серьёзной поэзией увлекаюсь.
– Мы время от времени литературную страницу публикуем. Посмотри, тут у нас одна старшеклассница стихи пишет. Мне кажется, недурно. Только в редакции по стихам специалиста нет. У нас один с бухгалтерским образованием, второй – агроном, третий железнодорожный техникум окончил, четвёртый – машиностроительный. Как видишь, специалисты самого широкого профиля, но не литературного.
Я полагал, что эта тетрадь окажется исписанной стихами про любовь, которые так охотно и безграмотно пишут юные девушки, влюблённые в своих одноклассников. Они читают подружкам эти строки, написанные без малейшего представления о технике стихосложения, иногда даже отправляют предмету своих воздыханий, пишут друг другу в блокнотики, рядом со стихами Есенина и словами из ставших популярными песен. Но никак не ожидал, что это окажутся вполне добротно написанные стихи, хотя, конечно, требующие хорошей авторской или редакторской доработки. Я тогда так и сказал об этом редактору, внимательно прочитав все тексты.
– Вот и поработай с ней. У нас при школе работает поэтический кружок, ведёт его учительница литературы, она охотно пригласит на занятие студента журфака из самой Москвы. Не стану скрывать, учительница эта – моя жена, так что считай вопрос решённым. Можешь даже что-то типа лекции о современной поэзии приготовить. У вас же наверняка встречи с писателями проходят. Не может быть, чтобы не проходили.
– Проходят. У нас даже Евгений Евтушенко бывал.
– Даже если ты не дашь им каких-то советов, а расскажешь только об этом, им будет интересно. У нас тут, сам понимаешь, всё только по телевизору. Знаешь, есть такой анекдот про ночные клубы. Шведы ходят в эти клубы и развлекаются по полной программе. В Польше компания собирается, чтобы послушать рассказ приятеля, который ездил в Швецию и ходил в такой клуб. У нас в СССР компания собирается, чтобы послушать рассказ туриста, который в Польше слышал про такие клубы. Вот и у нас тут в лучшем случае люди могли только слышать, что у вас в Москве знаменитые поэты выступают в университетских аудиториях.
На встречу в школе пригласили сразу два класса. Минут пятнадцать я не знал, что говорить, хотя накануне старательно подготовил целую речь. Я очень часто выступал на коллоквиумах, как называли семинары некоторые наши преподаватели, но делал это в своей аудитории, а здесь просто растерялся. Выручила учительница. Она предложила своим ученикам для более близкого знакомства почитать стихи собственного сочинения.
Как я и предполагал, это были полные любовных восторгов тексты, перемежаемые такими же беспомощно написанными рифмованными строчками о родном селе, о Родине, о маме.
Стараясь не обидеть выступавших, я всё же сказал, что учиться писать о любви к родине надо, например, у Николая Рубцова, о любви к избраннику – у Анны Ахматовой, Бориса Пастернака, Эдуарда Асадова, у Блока. А потом стала читать свои стихи скромная девочка, имя которой я не расслышал. И я сразу же узнал стихи из той самой тетради, что дал мне редактор.
Потом я провожал её до дома, а она, уже осмелев, читала мне свои сочинения. Потом мы встречались снова и снова, без умолку говорили обо всём на свете. Иногда она в конце рабочего дня забегала в редакцию, и мы засиживались допоздна, обсуждая стихи современных поэтов, которых много печаталось в разных журналах, разбирали её новые сочинения. Она хотела поступать в Литературный институт и спрашивала, смогу ли я по выходным показывать ей Москву.
Мы даже не целовались, потому что я считал её совсем маленькой, но за неделю до окончания моей практики мы просто потеряли голову на продавленном редакционном диване. А на следующий вечер тихонечко пробрались на сеновал и занимались любовью на душистом сене, которое лезло под одежду, потом долго кололось и причиняло больше неудобств, чем удовольствия. Зато для меня это было чертовски романтично.
Романтика кончилась вместе с окончанием практики. А теперь, встретившись через четверть века, мы сидели, смотрели в окно на мелькающие мимо деревья и молчали.
Хорошо строить планы в сослагательном наклонении! Вот если бы это да если бы то… Но прошлое никогда не повторится, и никакие «если бы» не изменят того, что произошло. Я привык сам принимать решения, даже самые важные, поэтому сейчас меня злило то, что она не сообщила тогда мне о своей беременности. Я отдавал себе отчёт, что, скорее всего, всё было бы так, как произошло, ну, наверное, мой отец – человек добрый и честный – отправил бы её родителям какие-то деньги. Не исключаю, что он даже поехал бы сам извиняться за своего совершившего подлость сына.
Не знаю. Но теперь, когда я узнал о своём неблаговидном поступке, меня начинала бесить злость на Владлену за то, что она ничего тогда мне не сообщила.
Мы очень долго молчали.
Потом я откашлялся и выдавил:
– Прости меня, Лада!
– Да что уж теперь…
– Помнишь, в той песне: «Хмуриться не надо, Лада! Для меня твой смех – награда, Лада. Даже если станешь бабушкой, всё равно ты будешь Ладушкой, для меня ты будешь Ладушкой, Лада».
– Думаю, мне уже недолго осталось до бабушки – вон какая красавица выросла, только жениха никак найти может. Наверное, на генетическом уровне мой страх передался.
– А он кто? Ну муж твой.
– А вам не всё равно? Замечательный человек. Ладушке год исполнился, когда мы познакомились, а уже через неделю он предложил выйти замуж. Так что Ладушка и не знает, что она ему не родная. Благодаря ему я окончила вечернюю школу, потом заочно – институт, преподаю в школе литературу и русский язык. И чувствую себя безмерно счастливой.
– Это хорошо… – сказал я и посмотрел на Владлену. Она по-прежнему глядела в окно…
* * *
– Знаете, а я ведь после вашего отъезда, когда поняла, что беременна, от позора даже подумывала под поезд броситься. Как Анна Каренина.
Она посмотрела мне прямо в глаза, от чего мне стало зябко, я опустил взгляд и сказал:
– С поэтессами такое случается. Слишком впечатлительные натуры.
– Вы всё такой же циничный…
– Даже хуже. Тогда я молодой был, а теперь в жизни всякого насмотрелся… Профессия испортила. Знаешь, как у хирурга. Если всё близко к сердцу принимать, сердца не хватит. Цинизм спасает.
– Неужели все журналисты такие?
– Нет. Но те, кто всё через сердце пропускает, быстро спиваются. А что касается самоубийства, то банально. Это раньше деревенская девушка влюбилась в богатого красавца, он её обманул, она в пруду утопилась, Карамзин написал «Бедную Лизу», на века история сохранилась, потому что, по сути, создал лучшее на то время произведение в жанре сентиментализма, да и случалось такое крайне редко, поскольку народ был верующий, а церковь отвергает самоубийство. Потом знатная замужняя дама влюбляется в офицера, уходит к нему от мужа, но жизнь не сложилась, и она бросилась под поезд. Лев Толстой, в роду которого были две аналогичные истории, описал эту и тоже на века вошёл с романом в историю. Просто тогда времена другие были. И влюблялись реже, и поезда раз в неделю ходили. – И я грустно усмехнулся.
В купе снова надолго воцарилось молчание.
Честное слово, мне не хотелось оставить о себе дурное впечатление, но, с другой стороны, мне, наверное, следовало казаться хуже, чем я есть на самом деле, чтобы она не жалела о прошлом. Хотя зачем ей жалеть, когда всё в жизни сложилось так чудесно?
Пришла Лада, молча села рядом с матерью.
– Ну как фильм? – спросила Владлена.
– Пока у меня в голове полный сумбур. Просто убивает обилие мата. Мы уже привыкли к тому, что матерятся все и везде, но когда это слышишь ещё и с экрана, вызывает омерзение. И потом: сплошная пьянка, нищета, коррупция, полная безысходность. Я думаю, от этой безысходности жена Николая изменяет ему с его лучшим другом, он тоже предаёт. Иногда хочется сказать, что это хорошо снятая гадость. Страшно. Особенно страшно на фоне разговора власти о духовных скрепах общества. В фильме власть – бандитская, церковь – лицемерная, семья – предательская. Абсолютно ничего святого и светлого. Роман, а вы смотрели?
Я молча кивнул головой.
– Вы со мной согласны?
– То, что вы сказали, – я назвал свою дочь на «вы», – это поверхностное восприятие картины. Да, сплошь мат, беспробудная пьянка, полная безысходность, но в фильме есть ещё и глубинный смысл. Просто над многим надо серьёзно задуматься. Мне кажется, именно этого и добивался Звягинцев, а не высших наград на Каннском фестивале. Хотя не исключаю, что ориентировался в первую очередь на западного зрителя, которого уже до оскомины накормили развлекательными фильмами. Вы извините, я выйду в коридор.
– Ладушка, дай-ка мне сумочку, – услышал я через неплотно прикрытую дверь купе. Потом послышался шелест фольги лекарственных упаковок.
– Мама, тебе плохо? – встревоженно спросила девушка.
– Нет, всё нормально. Сердце вот только что-то покалывает. Это, наверное, от духоты.
Через некоторое время девушка шёпотом спросила мать:
– Мама, вы с этим мужчиной были раньше знакомы?
– С чего ты взяла?
– Мама, я же не дура! Я тебя хорошо знаю. Давно поняла. Давай колись.
Женщина некоторое время молчала, потом выдавила:
– Ладушка, это твой отец.
Томительные минуты тишины, потом послышалось:
– Нет, мой папа ждёт нас дома, этого мужчину я не знаю.
– Конечно, ты права, доченька…
– Мама, может, тебе немного полежать? Нам ещё долго ехать.
– Да, наверное, – согласилась Владлена.
– Я тоже полежу, книжку почитаю.
Я ещё долго стоял в коридоре, потом нащупал в заднем кармане брюк деньги, отправился в вагон-ресторан, заказал салат и двести граммов водки. Народу почти не было, поэтому никто за мой столик не подсаживался, не мешая оставаться наедине со своими грустными мыслями. Симпатичная официантка пыталась было заговорить, но, почувствовав, что я не настроен на флирт, удалилась в конец вагона болтать с напарницей.
Когда я вернулся в своё купе, женщины спали или делали вид, что заснули. Я лёг, не раздеваясь, и не заметил, как алкоголь затмил моё сознание, погрузив в глубокий сон.
Я проснулся от еле слышного шёпота. Женщины собирались к выходу.
– Я помогу, – вскочил я с полки.
– Не беспокойтесь, мы сами, – так же шёпотом ответила Владлена.
– Давайте, давайте…
Я аккуратно оттеснил Ладу, взялся за чемодан, вытащил его из углубления под полкой, покатил по коридору на выход, спустился с ним на перрон, протянул руку, чтобы помочь сойти идущей следом Владлене, но она сделала вид, что не заметила. Так же самостоятельно спустилась на землю и Лада, взяла у меня чемодан.
– Спасибо!
Они пошли вдоль состава в сторону небольшого здания станции. И никоторая не оглянулась в мою сторону.
Леонид ИВАНОВ
