ЛАРИН
Отвратительный затхлый запах одиночества заполняет всё пространство. В полутёмной, мрачной комнате общежития на кровати сидит высокий неухоженный старик. Беспорядок кругом, запущенность, грязь. И почему-то показалось, что от тоски и безнадёги вешалка у входа занавешена ещё не совсем поношенным женским платьем.
– Здравствуйте. На что жалуетесь?
– Меня уже возили в больницу, там сказали, что я совершенно здоров. Вы парень или девушка? – подслеповато щурясь, спрашивает он меня.
– Женщина.
– Мне уже восемьдесят три года, вижу плохо, а у вас стрижка. Я, знаете, из деревни под Перевальском. Мы жили с женой в Хрящеватом, пока фашисты наш дом не сожгли.
– Понимаю. У вас болит что-нибудь?
– Нет-нет. Голова кружится немного. Я две войны пережил. Я дом построил, ещё в семидесятых. Смотрел, как сделано у других, так и построил. В 2014-м сгорел весь. Бабку мою в Россию забрал сын на операцию, а я здесь остался из-за паспорта. Говорят, что нет фотографии, и теперь не выпускают. Моя метрика сгорела с домом, а новую не дают. Сказали: «Живи, сколько проживёшь, что там тебе уже осталось», – и ничего не дали. А как мне без паспорта теперь к родным попасть?
Он мечется по давно не стиранному покрывалу, то вскакивая на пол босыми ногами, то вновь присаживаясь на кровать, пытается всмотреться мне в лицо, словно ища понимания или помощи.
– Нет, вы не подумайте, я не болен. Голова чуть кружится и тошнит. А так я здоров.
Согласно кивая в ответ головой, набираю в шприцы лекарства.
Головокружения не бывают просто так, разумеется, здесь гипертонический криз, поэтому мой пациент и не находит себе места.
– У меня груша растёт сорок четыре года. Всё сгорело. А она, красавица, стоит. Да что же это я! Вот, сейчас вам покажу.
С этими словами Ларин стремительно подходит к другой кровати и приподнимает расстеленное на ней полотенце. На старой газетёнке ровным слоем лежат полусгнившие незрелые груши, алыча и малина.
– Вот, ездил туда, у меня в этом году хороший урожай, и ещё где-то отличная смородина есть. Сейчас покажу.
– Да ведь они сгнили давно! Надо выбросить, – начала было я, но осеклась.
Ларин меня уже не видел и не слышал, он суетливо шарил по пакетам в поисках смородины. Наконец горестно покачал головой.
– Эх, наверное, потерял. Я устал. Да. Не спал всю ночь. А груши хорошие. Сожгли фашисты мой дом. Но груша, груша-то уцелела.
– Давайте всё же полечимся, – предлагаю наконец разговорчивому старику свой нехитрый арсенал.
– Я ещё поеду к ней завтра, проведать.
– Да-да, конечно, поедете. А сейчас прилягте, отдохните, набирайтесь сил перед дорогой.
«Погибнет старик», – думала я, спускаясь по обшарпанной лестнице прочь от жуткой комнаты, в разноцветный июльский день.
Сотни людей, проживших нелёгкую трудовую жизнь и к старости получивших заслуженный отдых, всё потеряли в один миг по воле шайки воинствующих самозванцев. Пережившим современный ад теперь негде свой век спокойно доживать и не с кем. И пропал смысл прежнего бытия, и цели в жизни больше нет, и осталось лишь навещать пепелище да плакать от воспоминаний около чудом уцелевшего старого дерева…
Анна ВЕЧКАСОВА
