Счастливые семидесятые

Мавра сегодня утром опять проснулась раньше обычного. Такое с ней в последнее время стало происходить часто. Вроде бы и всегда рано вставала: работа на ферме, дойка собственных коров, заботы по хозяйству, дети и так далее и тому подобное, – но почему‑то в последнее время она стала просыпаться слишком рано. Лёжа в постели, Мавра каждый раз старалась ощутить себя, проверить своё здоровье, которое в последние годы начало её беспокоить. Фельдшер прописала какие‑то лекарства, но она их не всегда принимала и вспоминала о них, только когда прихватывали болезни. Не каждое утро, но к непогоде начинали ныть спина, колени, пальцы рук – тогда она вспоминала своих родителей и деда с бабкой, у которых тоже постоянно болели суставы, а у отца пальцы вовсе были скрючены от вечного полоскания рыболовными сетями в холодной озёрной воде. Она помнила, что по молодости, глядя на стариков, хотя и жалела их, но полагала, что такого с ней не будет никогда. Минуют её болячки и проживёт она долгую, счастливую и здоровую жизнь. Каждый раз, когда начинались боли, она также вспоминала свою работу на совхозной ферме, когда с утра, ещё задолго до восхода солнца, в любую погоду нужно было идти и доить положенное количество коров. А коровник холодный, в старые времена доильных аппаратов не было, вот и приходилось работать руками и отогревать их на коровьем вымени. Да что каждый раз вспоминать, всё теперь в прошлом. Сейчас пенсия и внуки, дети уже выросли. А с непутёвым своим Мавра хотя и маялась, да всё‑таки прожили они долгую жизнь, детей всех вырастили, подняли.
Слава богу, сегодня с утра вроде ничего и нигде не покалывало, голова была ясная, но непонятная тревога, засевшая со вчерашнего вечера, всё ещё не отпустила. «Больные колени, кисти и пальцы рук не ныли – значит, быть сегодня хорошей погоде», – подумала она и решилась потихоньку встать, чтобы не разбудить супруга. Хоть каждый раз ворчливо за утренним чаем выражала она своё недовольство тем, что муж никогда ей не помогал на утренней дойке – вон смотри, мол, сосед Кеша как старается, порой жену Настю и не видно в загоне для коров, сам доит, сам молоко на молокозавод сдаёт и постоянно по хозяйству что‑то делает, – но всё же не будила его. Дал бог супруга – дрыхнет без задних ног, хорошо хоть, к концу дойки встанет и чай вскипятит.
Младшие оба спят, ну и ладно. Им это надо, ещё успеют наработаться в этой жизни. Самый младший, кажется, всю ночь где‑то был: сквозь сон слышала, как он ночью в дом заходил. Это был именно он: она ведь знает, кто как в дом заходит. Она даже знает, кто как во сне дышит, сопит и ворочается. Надо бы отругать его, как проснётся, а то совсем без спроса гулять стал.
Старший сын давненько обзавёлся семьёй, построил дом, с женой нарожали детей и живут отдельно. Средний, Вася, совсем недавно, на днях, тоже женился. Невеста его ждала и со службы в армии, и пока он получал образование. Дождалась ведь, всё время была на глазу. В деревне ничего не утаишь. Свадьбу сыграли, как сын приехал. Половину деревни пригласили. Уважили люди, почти все пришли. Вася – самый любимый. С детства был ласковый, школу неплохо окончил, а сейчас и вовсе хорошее образование получил: окончил сельскохозяйственный техникум – и вернулся в деревню. Будет агрономом, но пока в отпуске, поехал с молодой женой на сенокос с бригадой.
Тихонько спустив ноги на пол, нащупала тапочки со стоптанными задниками, воткнув в них ноги, не спеша поднялась с кровати. Панцирная сетка старой кровати, как всегда, растянуто и ворчливо заскрипела, но муженёк даже веки не приоткрыл: как сопел в две дырочки, так и сопит. Несмотря на ворчание, Мавра всегда старалась его не растревожить по утрам неосторожным движением или шумом. Пусть спит. У него тоже жизнь не сахар, тоже ему досталось. Волоча ноги, чтобы не шлёпать тапками по полу, прошла в кухню, где, немного посидев на стуле и размяв свои уже далеко не худые телеса, Мавра стала не спеша одеваться и прислушиваться к шумам на улице. Вон возле коровника замычала старшая корова, требуя утреннюю дойку, а вот у соседей, по голосу слышно, Кеша уже стучит вёдрами и негромко погоняет коров. Раздался звук мотора автомашины. Кто бы это с раннего утра ездил по деревне, ведь все водители совхозные ещё спят, а частных машин – раз-два и обчёлся. Солнце хотя и выскочило уже высоко, но ещё не грело, как днём, поэтому пока было приятно дышать свежим утренним летним воздухом. Ночи сейчас стояли самые светлые и короткие, а дни начинались самые жаркие. Утренняя роса осталась только в тенёчке, небо было голубое-­голубое. Во дворе дома Мавра старалась вырастить траву и строго следила, чтобы домочадцы ходили по проложенным деревянным настилам – тротуарам, поэтому каждый год двор у неё был зелёный.
Выйдя на крыльцо, Мавра с нескрываемым удовольствием потянулась и, оглядев своё хозяйство, удовлетворённо выдохнула, затем, помахивая ведром, неспешно зашагала в сторону хотона – коровника, который находился на дальнем краю участка.
Выделенный для строительства дома участок земли располагался на самом краю деревни, недалеко от большого озера. С двух сторон участок теснил густой ельник, а озеро находилось за небольшим островком леса. Дыхание озера ощущалось постоянно: летом – влажность и свежесть с полчищами комаров, а зимой – постоянный пронизывающий ветерок. Жить с краю деревни оказалось удобно: вот тебе рядом озеро, откуда брали воду и куда зимой погоняли коров на водопой, вот тебе пастбище совсем рядом, да и деревня‑то маленькая, до так называемого центра совсем близко. Единственное, что беспокоило её, – это огромная лиственница, возвышавшаяся над ельником совсем недалеко от ограды. Дерево посреди леса, с громадным стволом в три взрослых мужских обхвата, со склонившимися к земле толстыми ветками, да ещё со старыми захоронениями рядом, внушало как минимум благоговение. Местные без нужды старались не ходить рядом с этим деревом, хотя там и лежала широкая тропинка, ведущая в совхозные огороды. Поговаривали, что это дерево шамана, и если сделать с ним что‑то худое, то оно отомстит. Был даже рассказ, что некогда один из местных сломал на дереве большую ветку – и вот после этого вскоре умер его сын. Мавра первое время пилила мужа за то, что он выбрал именно этот участок, но, прижившись, она уже не так остро стала воспринимать это не столь хорошее соседство. Свыклась, и если бы ей сейчас предложили поменять участок, то вряд ли согласилась бы.
Комаров уже не было, но коровы, скорее всего по привычке, толпились вокруг кострища дымокура и с нетерпением поглядывали на неторопливую хозяйку, чтобы поскорее разбрестись по пастбищу. Мавра каждый раз, глядя на коров, удивлялась их дисциплинированности. Вот ведь, говорят, живут инстинктами, а сознательно каждый вечер и каждое утро приходят на дойку в одно и то же время. Если хозяйка запаздывает, начинают мычать, зазывать и, возможно, возмущаться такой необязательностью. Скотина, а всё понимает.
Пока Мавра неторопливо подошла к загону и запустила туда коров, звук мотора приблизился и машина остановилась возле их дома. Кого это нелёгкая с утра пораньше принесла? Выглянув из-за хотона, Мавра увидела, что возле палисадника стоит милицейский уазик, из которого стали выходить милиционеры, а с ними – управляющий отделением совхоза. У Мавры в груди что‑то ёкнуло, она поспешно вышла им навстречу и подошла к крыльцу дома. Беспокойство усилилось, когда она увидела, что милиционеры вооружены автоматами, а когда глянула в глаза управляющему Владимиру Фёдоровичу, то и вовсе ноги её подкосились и она уселась, почти упала на крыльцо. Владимир Фёдорович, обычно всегда приветливый, на этот раз смотрел на неё исподлобья, хмурился и молчал. Начал говорить один из милиционеров.

Сборы на сенокос всегда были хлопотливы, особенно для бригадира. Подготовка трактора возлагалась наряду с трактористом и на него. Нужно было подготовить сани-волокуши, получить запчасти для трактора, что было очень даже нелегко, солярку, масла разные, продукты на всю бригаду, затарить их, поинтересоваться у каждого члена бригады про инструменты, которые не совхоз выделял, а люди сами покупали или изготавливали и брали с собой на сенокос. Да и разной другой мелочи, без которой в тайге долго не проживёшь, было много. Ведь бригада выезжала на всё лето далеко в лес, откуда не каждый день в деревню прибежишь. А в этом году в бригаде Ньукууса сплошная молодёжь. В основном после десятого класса. Ехал, конечно, ещё Василий после окончания техникума, но он ненадолго, на время отпуска, перед выходом на работу агрономом в совхоз, да ещё один парень после службы в армии и тракторист. Шалопаи безответственные, но с ними всё равно надо работать, раз согласился возглавить бригаду.
Однако для молодёжи сборы на сенокос на дальние угодья носили несколько другой характер. С детства наслышанные про рыбалку и охоту в тех местах, про злоключения старших (для молодёжи – интересные рассказы), они собирались, как будто ехали не на каждодневную тяжёлую и изнуряющую работу, а на отдых или в захватывающие приключения. Их больше волновало, кто какое ружьё с собой берёт, сколько патронов, сколько сетей для рыбалки и с каким размером ячеи. К тому же Сергей, вернувшийся после службы в армии, предложил создать молодёжную бригаду, и его инициативу в совхозе поддержали. Сам он неплохо рисовал, играл на гитаре и увлекался фотографией. Вот и носились теперь пацаны с разными идеями. Накупили одинаковых курток, как у студотрядовцев, благо они уже пару лет висели в райповском магазине. На спины и грудь курток нанесли разноцветные трафареты, придумали какие‑то речовки, старались сочинить песню – гимн бригады. И не обращали никакого внимания на обозначенный для бригады план. Руководство совхоза, точнее отделения совхоза, поддержав идею и скомпоновав бригаду, затребовало больший план, чем у других таких же сенокосчиков, хотя, кроме как на словах, ничем молодёжную бригаду не выделили и не помогли, как всегда, надеясь на энтузиазм и патриотизм. При этом пацаны между делом старались ещё вещи и инструменты для работы и житья в лесу подготовить, ведь всё, начиная от одежды и заканчивая самыми нужными инструментами: топорами, косами, граблями и вилами, – было личное. Совхоз для этих работ выделял только трактор. Даже продукты питания были куплены за собственные деньги авансом.
Но так было всегда и никому не мешало: все так жили издавна, для всех это было привычно. Всем казалось, что так и должно быть. Никто не возмущался и ничего не требовал. Все были настроены на предстоящую поездку.
Романтика белых ночей, недавнего выпускного бала, праздника наступления лета – Ысыах – находили благодатный отклик в душах молодых ребят. Каждое утро, каждый глоток воздуха, каждый взгляд желанной симпатии приносили столько радости, что каждый ждал в эти дни от жизни только хорошего, светлого и радостного. Даже закоренелые пессимисты обращали внимание на цветущие луга и голубое небо, на пение птиц и насыщенный запахами воздух родных мест. Благодатные годы конца семидесятых прошлого века. Все ждали от жизни только радости и счастья.
Василий, получив диплом об окончании сельхозтехникума, прибыл в родную деревню и сразу сыграл свадьбу. Сардаана, ждавшая его все эти годы, став наконец законной женой, была как никогда счастлива. Свадьба была шумной и весёлой. Хотя они и стали семейными, но по привычке продолжали ходить на сборища молодёжи. Всю ночь играли в волейбол, пели песни под гитару и гуляли до самого утра, пока ноги могли носить.
За два дня до отъезда во время очередного сбора, уже после ухода Ньукууса, Сергей, оглядывая ребят, разводя руки и пригибая голову, с улыбочкой на губах обратился ко всем:
– Ну что, пацаны, а теперь обсудим наш вопрос.
– Это какой? – Миитээ непонимающе уставился на Сергея. – По молодёжной бригаде?
– Ну тебе до этого вопроса ещё дорасти надо, а остальные уже поняли. Так, пацаны?
– Это о водке? – подначил Юра, уже познавший прелести первого опьянения. – Я только за.
– Вот это правильно, вот это по-мужски. Кто пьёт, а кто не пьёт? Сразу надо определиться. Там это добро быстро кончится. Так я говорю, Вася?
– Ну, думаю, неплохо было бы, но моя Сардаана на дух не переносит спиртное. Да и я, в общем‑то, особо не стремлюсь. Но если компания решит, конечно, можно. Немного только.
– Кроме «немного» ещё есть предложения?
– Э-э, это сейчас так говорят, а как начнётся, так никого не остановишь. Всем мало будет. Так ведь? – посмеиваясь, Юра ждал поддержки ребят.
– Это точно. Так и будет, – Артём, как всегда, поддержал своего друга.
– А ты‑то что лезешь? Ты же в жизни не пил, даже пробку не нюхал, – раззадоренный словами Сергея, Миитээ решил выместить досаду на Артёме. – Решил мужиком заделаться?
– Ну ты полегче на поворотах. Я-то на выпускном пробовал. А вот ты точно от запаха споткнёшься и не поднимешься. Я предлагаю по пузырю на каждого, – Артём, захлебнувшись своей храбростью, сглотнул слюну и добавил: – Думаю, будет достаточно.
– Ну вы питухи! Ну вы даёте, ребята. Тут есть даже те, кто пробку не нюхал? – Сергей, изображая из себя опытного в этих вопросах взрослого мужчину, со смешинками в глазах оглядел всех и обратился к Васе: – Слышь, Вася, с кем мы едем? Они хоть сено косить умеют?
На всё это Вася смотрел с улыбкой на губах и на вопрос Сергея промолчал, лишь шире улыбнулся. Он, самый старший из всех собравшихся, понимал, что опыт в этих вопросах – дело нехитрое: приходит очень быстро, а вот стать неопытным потом вряд ли удастся. Да и Сергей больше из весёлого настроения, нежели взаправду подначивал ребят. Сам‑то он тоже только пробовал несколько раз понемногу – вот и весь опыт.
Вот такая вот компания выезжала на одно из дальних угодий. Умения в потреблении душевного напитка ни у кого не было. Сам бригадир Ньукуус, в прошлом ветеран вой­ны, знающий все сенокосные угодья как свои пять пальцев, пользующийся огромным авторитетом у селян, после демобилизации как отказался от спиртного, сказав, что своё отпил на вой­не, так даже ни разу не пригубил, хотя с деревенскими мужиками и летом и зимой постоянно жил только лесом.
Двое более или менее взрослых, Сергей и Василий, в конечном итоге порешили, что в складчину возьмут по бутылке на каждого, а сколько возьмёт каждый отдельно – это дело личное.
Два дня до отъезда пролетели быстро. Управляющий для переезда выделил ещё один трактор, тоже с санями-­волокушей, так как всё хозяйство бригады увезти за один рейс не получалось.
В день отъезда оба трактора с утра поехали по домам собирать сенокосчиков. В первую волокушу погрузились бригадир с общим скарбом, Василий с супругой и самый молодой, совсем ещё мальчишка, после окончания восьмого класса, родственник бригадира Санька. Во вторую волокушу во главе с Сергеем уместились все остальные оболтусы-­шалопаи, как их окрестил бригадир. У Сергея настроение было на взлёте. Это был его первый выезд на сенокос после службы в армии. Он знал угодья ещё совсем пацаном. С отцом носился по тем местам на охоте и рыбалке, затем на сенокосе. В армии он часто вспоминал эти угодья и мечтал сразу после службы попасть туда. Мечты иногда исполняются. А иногда ещё как исполняются. Он, практически возглавив всех этих пацанов, создав молодёжную бригаду, выезжал в вожделенные места.
Сергей сразу взгромоздился на ворох вещей и взял в руки гитару, на которой неплохо играл. Пацаны сгрудились вокруг, и ещё до выезда за пределы деревни зазвучали первые песни.
Общий настрой пацанов, да и всех во главе с бригадиром, был радостным и задорным. Мягкое укачивание волокуши, ровный звук мотора старенького ДТ‑75, солнце и голубое небо над головой да ещё круг друзей настраивали только на такое настроение. К тому же для якутов само начало сенокоса всегда было и, наверное, будет главной составляющей радости и праздника.
Только скрылись последние подворья деревни, Сергей, как заправский мужик, достал из общего припаса бутылку беленькой, откупорил её зубами, налил в поданную кружку первую порцию и, оглядев ребят, произнёс:
– Саха без тоста не пьют. Это значит, что саха один никогда не пьёт. Ну, раз мы тут собрались и у нас радостное событие, то я провозглашаю этот тост за нашу молодёжную бригаду. Мы им всем покажем, как молодёжь работает! За нас, мужики! Ура!
– Ура-а-а!!! – так грянули все разом, что даже из переднего трактора оглянулись.
Ньукуус знал памятные места, где деревенские мужики отмечались, когда следовали по этой дороге, и понимал, что придётся останавливаться, но это его не пугало. Всякое он в жизни повидал. Первое место остановки было совсем недалеко, но, услышав грянувшее «ура», он покачал головой. Ох, и нетерпелива же ныне молодёжь. Везде вперёд лезут, никогда не спрашивают у старших. А может, стоило всё‑таки их предупредить? Э-э, да ладно, доедем. Не пьяницы же, в конце концов.
Вася с Сардааной, сидя рядышком, только улыбались происходящему и между собой толковали о своём сокровенном.
Тракторист с приглашённого трактора с завистью поглядывал назад и старался уловить взгляд Сергея и дать знать, чтобы ему тоже налили. Наконец ему это удалось, и он выставил растопыренные большой палец и мизинец. Сергей понимающе кивнул и, минуя чью‑то очередь, налил ему хорошую порцию, затем крикнул сквозь шум мотора Юрке:
– Отнеси трактористу!
Трактор немного замедлил ход. Воспользовавшись этим, Юрка соскочил с волокуши и, подбежав к трактору, сунул в кабину кружку.
На прицепе вновь зазвучали песни. Настроение становилось всё лучше. У пацанов губы были растянуты в глупой улыбке. Ведь выпили даже те, кто раньше избегал этого.
После первой остановки общее настроение ещё пуще пошло в гору. Уже никто никого не слушал, все желали выговориться, а некоторые от полноты чувств пытались сами петь песни и даже вскрикивали. Приглашённый тракторист, отпустив рычаги управления на прямой дороге, время от времени выскакивал из кабины и, подбегая к волокуше, требовал свою очередную порцию. Передний трактор уже давно скрылся за поворотами, после него даже пыль улеглась. Василий, немного пригубивший водки на остановке, уже не сидел в обнимку со своей любимой, так как Сардаана, надувшись на него, отвернулась и не желала с ним общаться. Раньше Вася никогда не видел Сардаану сердитой, поэтому ему это казалось смешным: для него эта первая размолвка была очень даже мила, и он шутками пытался смягчить сердитость супруги, но безуспешно. Ньукуус на это смотрел с определённой долей иронии, понимая, что для каждого из новобрачных сейчас начинает определяться его место в семейной иерархии.
Солнце уже перевалило за полдень, трактора друг от друга оторвались на приличное расстояние. Захотев искупаться и охладиться в такую жару, молодёжь решила остановиться недалеко от летней фермы, но оказалось, что прокопанный между озёрами ров практически пуст, а в тех местах, где было глубоко, вода зацвела и заросла тиной. Это обстоятельство смутило не всех, и купание состоялось. Не зря говорят: пьяному и море по колено.
Веселье продолжалось. Но, конечно, то, что вытворяли сенокосчики, весельем многие назвали бы с натяжкой. Оказывается, пьянству и разгулу человека учить не надо. Они сами из нутра человеческого лезут и завладевают людьми. И ты хоть в первый раз напейся или в десятый, последствия получаются одинаковые.
Весь остаток пути до угодий Василий с Сардааной даже не обмолвились словом. Вася, несколько раз попытавшись успокоить супругу, оставил её в покое и разговорился с Ньукуусом.
Ньукуус рассказывал разные истории, случившиеся с ним и с деревенскими мужиками на этой дороге. Он, оказывается, был рассказчик хоть куда. Помнил многие подробности, и повествование его было очень даже живое, сопровождаемое жестикуляцией, телодвижениями и сменой интонаций в голосе. Вася даже подумал: «Какой энергичный и живой, оказывается, Ньукуус, многие из его поколения давно уже в ином мире, а он до сих пор людей радует».
Решили второй трактор не ждать, а доехать до места и там готовить домик к приезду бригады.
Доехали уже вечером. Ньукуус сразу кинулся наводить порядок на кострище, пилить дрова – слава богу, совхоз хотя бы бензопилу выделил. Ему помогал Санёк, а Вася с женой и трактористом Мэхээлэ стали наводить порядок в доме. Позже Вася поставил палатку, в которой должен был сам жить с женой. Всё это время Сардаана молчала, выказывая свою обиженность, хотя принятая Васей доза давным-­давно испарилась, не оставив даже запаха. Всё это неприятно удивило Васю, и он с интересом посматривал на жену: а что будет дальше? Позже удивление и неприятие её обиды перешло в досаду: как же так, он и не пьян вовсе, немного пригубил, и вот такое к нему отношение. И тут уже он сам обиделся. Наверное, потерпеть надо было, совсем немного. Сардаана начала отходить и уже мягко стала посматривать на него, готовая простить. Но увы. Судьба распорядилась иначе.
Второй трактор прибыл к месту уже поздно ночью. Шум мотора был слышен издалека, но все, умаявшись за день, спали, кроме Васи, у которого обида на жену всё ещё кипела и не давала заснуть. Он решил дождаться ребят и крепко выпить, дабы она не сердились на него не по делу. Он не пошёл в палатку, остался сидеть возле костра и непрестанно курил, с нетерпением вслушиваясь в шум мотора.
После остановки трактора все стали сползать с волокуши. Кого сразу стошнило, кто пошатываясь добрёл до костра, а Миитээ вообще остался спать на ворохе вещей. Тракторист по имени Куолаппый, переиначенный с русского имени Коля, бодро выскочил из кабины, но, когда подошёл к костру, от него резануло запахом перегара, так что Василий невольно отклонился.
– Не нравится? Зато довёз всех без приключений. Сергей, надо бы добавить немного и спать ложиться. Мне завтра возвращаться, – в речи чувствовалась закалка опытного тракториста.
– Б-без п-проблем, – Сергея качало из стороны в сторону.
Видя всё это безобразие, Вася понял, что ему даже расхотелось пить. Как‑то даже обида почти что сошла на нет. Но людей накормить и спать уложить всё равно нужно.
Вытащив из костра ведро с супом, Вася пошёл под навес:
– Ребята, идите суп похлебайте. Миски прихватите.
– Я без посуды. Найдётся мне что‑нибудь? – Куолаппый, держа в руках непочатую бутылку водки, направился под навес.
– Будет. Тут есть посуда.
Из всех приехавших у костра Васю ждали только Сергей и тракторист.
Сергей, немного похлебав супа, пошатываясь направился в дом и на вопрос Васи только отмахнулся.
Остались вдвоём. Куолаппый распечатал бутылку и спросил у Васи:
– Ты что такой хмурый? Весёлый должен быть. Первый день на угодьях, как-никак.
– Да с женой поссорился.
– О-о, из-за этого расстроился? Ты знаешь, ещё сколько таких ссор будет? Да каждый день жизни с женщиной – это вой­на. Так что успокойся и приготовься к длительной осаде. На всю жизнь. И из-за таких мелочей не надо портить себе настроение. Давай лучше налью и поговорим по душам.
– Не хочу я пить.
– Давай-давай. Сразу полегчает. Водка – вещь универсальная: пьётся и на радостях, и в горести. Сразу душу правит. На тебе вот. Я тебе ещё штрафную налью. Не пил же совсем.
– Ну ладно. Что так много? Я сразу упаду.
– Это нормальная мужская доза. От полкружки не упадёшь. Душа запоёт, и ещё захочешь. Ну, давай. Был я на вашей свадьбе. Очень хорошо всё прошло. Ещё раз за вас, молодых. Не ссорьтесь по мелочам больше.
Кто сидел в ночной тиши и вёл беседу с близким человеком или с хорошим знакомым и при этом согревался не только горячим чаем и разговорами, тот знает, как раскрывается душа навстречу собеседнику.
Куолаппый рассказывал Васе про свою жизнь, про жизнь с женой, про ссоры по мелочам и про примирения, про детей, про дом и про остальное хорошее и приятное, что было у него. А Васе и рассказывать‑то было нечего: армейская жизнь и студенчество. И ему показалась обида на жену столь мелочной и пустяковой, что тут же захотелось её обнять и прижать к себе, прошептать, как он её любит, попросить прощения и сказать, что жить без неё он не сможет.
Разошлись уже перед восходом солнца. Туман стелился по всему лугу, и запахи трав и цветов стали столь насыщенны, что казалось, хоть откусывай их и кушай. На озере закрякали утки, слышались всплески воды.
– Эх, было бы ружьё. Домой бы пару штук взял, – обронил Куолаппый, потягиваясь от полноты чувств и разминаясь после долгого сидения.
В затуманенном мозгу Василия засели эти слова тракториста. Хороший человек этот Куолаппый, надо бы его угостить. Пусть с собой пару уток возьмёт, родных угостит. Ружьё ведь есть, патронов не жалко, а утки – вот они, бери – не хочу.
Пошатываясь и давно уже забыв про обиду на жену, Вася с пьяной улыбкой вошёл в палатку. Сардаана, оказывается, не спала и встретила его напряжённым взглядом.
– Сардаанчик, я так тебя люблю, я не могу без тебя жить. Ты моя, ты моя единственная. Не сердись на меня, я знаю, что я глупо поступил, что сержусь на тебя. Это такая мелочь, не стоит на эти мелкие обиды обращать внимания. Давай помиримся, – Вася, опустившись на колени рядом с раскладушкой жены и обняв её, стал ей нашёптывать сокровенные слова нежности.
Сардаана обняла Василия и сквозь слёзы и всхлипы проговорила:
– И ты меня прости, Вася. Я так глупа и из-за мелочи сержусь. Я так больше не буду.
– А я пить больше не буду, – от радости Васе захотелось сделать что‑то очень хорошее для своей любимой. – Никогда в жизни. Слышишь меня?
– Слышу, Вася, слышу, любимый.
Вздохи, придыхания, всхлипы, поцелуи и стоны молодых слились воедино. В этом старом заброшенном якутском стойбище вновь сотворилось то вечное и всегда молодое, что рождает новую жизнь, то, что молодую жизнь делает опытней и мужественней, а старую бодрит и добавляет жизни.
Все знают, что с любимыми даже на узеньком топчане можно уместиться, не то что на советской крепкой раскладушке. Лёжа в обнимку и обсуждая свои обиды, Вася с Сардааной тихонько посмеивались, и от любовного счастья и радости примирения оба с улыбкой только вздыхали.
– Вася, а Куолаппый‑то хороший мужик, кажется. Рассуждает очень обстоятельно, любит свою жену и детей. Я не знала, что он такой. Даже не предполагала. Он же всегда такой грубоватый, от водки никогда не откажется. И вечно от него солярой несёт.
– С чего ты так решила?
– А я весь ваш разговор слышала. Тишина ведь. Только вы вдвоём разговаривали.
– Да. Он мне тоже понравился. Оказывается, я наших деревенских совсем не знаю. И Ньукууса тоже. Видела, как он разошёлся во время рассказов? Очень живой и энергичный, оказывается. Слушай, а Куолаппый ведь хотел уток домой взять, своих угостить, а ружья у него нету. У меня же есть ружьё. Может, пару штук стрельнуть ему? Они тут совсем рядом, на нашем озере.
– Сейчас, что ли? Нет, не стоит, Вася. Людей разбудишь. Не стоит.
– Да я быстро. Утки сейчас все возле берега кормятся. Я быстро. А завтра выходной всё равно. Выспятся.
Окрылённый желанием сделать человеку хорошее, Вася быстро соскочил с раскладушки и, одевшись, кинулся к вороху вещей, где находились ружьё и патроны. Его всё ещё пошатывало. Сардаана тоже соскочила и бросилась одеваться, желая пойти вместе с мужем на озеро. Вася, стоя на коленях, собрал двустволку, кинул несколько патронов в карман, вложил в патронник два патрона и, разворачиваясь в сторону выхода, сложил надломленное ружьё.
В этот момент раздался выстрел.
Ньукуус, как всегда, спал чутко. Старческий сон, он всегда чуток, а тут ещё переезд на сенокос, суета, молодые неопытные ребята, пьянка эта, будь она неладна. Он услышал звук выстрела сквозь сон, но сразу сообразил, что выстрел произошёл совсем рядом. Резко проснувшись, он повернул голову, высвобождая второе ухо и ожидая следующего выстрела. Ничего слышно не было, но тут тишину разрезал отчаянный крик человека. Откинув одеяло и навес от комаров, Ньукуус в одних трусах, вдев ноги в резиновые сапоги, кинулся к дверям. Следом за ним выскочили из домика Мэхээлэ и Санёк.
Крики и плач раздавались из палатки. Откинув полог, Ньукуус отшатнулся. Прямо на земляном полу палатки в луже крови лежала Сардаана. То, что раньше было её головой, сейчас представляло собой нечто неописуемое. Кусок окровавленного мяса и костей. Весь полог палатки был забрызган кровью и ошмётками плоти. На полу Василий, весь измазанный кровью, стоя на коленях, не переставая плакать, обнимал тело жены и придерживал руками остатки её головы. Смерть её была мгновенной.
Оцепенев от увиденного и пытаясь сообразить, что предпринять, Ньукуус стал оглядывать палатку. Увидев лежащее на полу ружьё, он кинулся к нему и первым делом проверил содержимое патронника. Увидев один неотстрелянный патрон, он сразу его вытащил и поставил ружьё в угол. Мэхээлэ принялся откидывать и закреплять полог палатки, а Санёк, увидев изувеченное тело Сардааны и почуяв запах горячей плоти и крови, отбежал в сторону, его стало выворачивать.
Постояв немного над телом Сардааны и над плачущим Василием, Ньукуус и Мэхээлэ отошли в сторону и присели на скамейку. Мэхээлэ своим густым басом, искоса поглядывая на Василия, проговорил:
– Они же вчера поссорились. Кто бы знал, что так обернётся. Что делать, бригадир?
– Сообщать надо. И руководству, и милиции. Рацию надо настраивать, – вздыхая, тяжело проговорил Ньукуус. – Надо же. С вой­ны такого не видел. Как жалко и девчонку, и Василия. Не верю, что из-за такой мелкой ссоры такое могло произойти.
– Но тем не менее. Да ладно, пусть менты в этом разбираются. Нам бы девочку довезти до родителей как‑нибудь. Надо остальных разбудить.
– Не надо. Пусть пока спят. Ещё не протрезвели, наверное, блин. Водка во всём виновата! Сколько всего из-за этой пакости случилось! Всё, к чёрту, больше никому пить в бригаде не позволю! Иди, принеси рацию и аккумулятор. Сообщать будем.
Мэхээлэ окликнул Санька и направился в дом. Ньукуус тяжёлым взглядом уставился на плачущего и измазанного в крови Василия, затем тяжело поднялся, как будто груз прожитых лет разом навалился на плечи. Тяжело переставляя ноги, подошёл к Василию и, присев рядом, тронул его за плечо:
– Вася, давай положим Сардаану на раскладушку. Негоже ей лежать на земле.
От этих слов Вася встрепенулся:
– Да, да. На раскладушку, на раскладушку. Холодно ей, наверное.
Подняв лёгонькое тельце девушки, они положили его на постель и накрыли с головой покрывалом. Только после этого Вася отошёл от тела и уселся на землю возле кострища, уткнувшись головой в колени.
Мэхээлэ с Саньком наконец настроили рацию и позвали бригадира. Только подойдя к рации, Ньукуус вспомнил, что ещё слишком рано для связи с руководством, и, в сердцах сплюнув на землю, сказал:
– Что, не могли сообразить, что рано ещё?! Спят ещё конторские. Рано. Понятно вам?! – накипевшее вдруг разом вылилось на Мэхээлэ с Саньком. – Позже свяжемся. После девяти. Будь они неладны. Санька, разведи костёр и разогрей чай.
Пока все суетились, Василий сидел и пытался представить себе радостную и смеющуюся Сардаану. Но её образ постоянно куда‑то ускользал, вместо этого всплывало изуродованное лицо любимой. Постанывая и мыча, он сжимал голову ладонями, но это не помогало. Всё, враз ставшее тёмным и мрачным, заполонило его сознание и душу. Владевшее им буквально несколько минут назад чувство счастья сменилось глубокой скорбью и подавленностью. Все те мелкие радости, да и вообще всё, что окружает обычного человека и что обычно замечает счастливый человек, вдруг разом перестало существовать для Василия. Всё его внимание теперь заострилось на том, чтобы восстановить её образ, вспомнить самые последние минуты общения и секунды перед её смертью. Всё бы отдал, душу бы выложил дьяволу, лишь бы предотвратить случившееся, лишь бы Сардаана была жива и была с ним рядом. Но увы. Реалии представали перед ним, как только он открывал глаза и поворачивал голову в сторону палатки.
Вдруг он осознал, что Ньукуус с Мэхээлэ собираются сообщить о случившемся в милицию, и из обрывков их разговоров понял, что они полагают, будто он убил свою любимую из-за пустяковой ссоры. Волна негодования заставила его вскочить на ноги. Вперив взгляд в Ньукууса и пригнув голову, с угрожающим видом он сделал в его направлении несколько шагов:
– Слушай, ты! Если ты думаешь, что я убил Сардаану из-за ссоры, то ты дурак и идиот старый! Я люблю её, она моя жена. Я всё равно буду с ней, я скоро с ней всё равно встречусь!
Ньукуус и Мэхээлэ, сидевшие за столом, разом переглянулись. Пока они раздумывали, Вася быстрым шагом вошёл в палатку, на ходу вытаскивая из кармана патроны. На секунду остановил взгляд на теле жены и схватил ружьё, а пока мужики сообразили, что надо остановить его, он уже вложил два патрона в стволы. Всё это произошло за несколько секунд.
Выскочив из палатки и стоя с ружьём наперевес, Василий выкрикнул:
– Мужики, это было совершенно случайно! Я бы в жизни человека не убил, не то что Сардаану! Дайте мне спокойно уйти! Незачем мне с ментами встречаться. Не судьи они мне! Да, я виноват, но судьёй в этом деле буду я сам и моя совесть!
– Не дури, Василий. Отдай ружьё и дождись милиции. Так будет правильно. Не стоит усугублять вину. Будет только хуже. Помни о родных.
Не отвечая на слова Ньукууса, Василий, закинув ружьё на плечо и постоянно оглядываясь, направился к опушке. Остановившись там ненадолго, в последний раз посмотрел на палатку и скрылся в гуще леса.
– О-о, натворит этот сопляк ещё дел. Надо срочно связаться с правлением. Вдруг кто есть у рации, давай попробуем, Ньукуус?
– Давай, пробуй, Мэхээлэ, хотя это вряд ли поможет, – не присущее ранее Ньукуусу уныние, прозвучавшее в его голосе, неприятно зацепило Мэхээлэ.
– Держись, Ньукуус. Всё наладится.
– Какое там наладится? Уже разладилось. Дальше уже некуда. Уходить мне надо на пенсию. Стар я стал для такой работы.
– Правление, правление! Ответь третьей бригаде, – непривычный к общению по рации, Мэхээлэ своим густым и громким басом вспугнул стайку воробьев.
– Правление на связи, – неожиданно встрепенулась рация голосом управляющего, отчего Ньукуус резко подскочил и, подбежав к Мэхээлэ, выхватил микрофон.
– Правление? Это бригадир третьей – Николай Степанов. Владимир Фёдорович, у нас ЧП. Приём.
– Что случилось, Николай Егорович? Приём.
– Вася Михайлов застрелил свою жену и с ружьём убежал в лес. Приём.
– Что-о-о?! Как это?! Когда произошло? – сквозь треск в эфире было слышно, как прокашлялся от неожиданности Владимир Фёдорович.
– Совсем недавно, около часа назад. Убежал в лес вот сейчас только. Приём.
– Понял. Рацию не отключайте. Я свяжусь с милицией. Пока всё.
– Что случилось? Что за суета? – в дверях дома стоял Сергей.

– Вот такие дела, Мавра. Милиция сразу приехала, благо райцентр недалеко, – положив руку на плечо Мавре, Владимир Фёдорович пытался успокаивающим голосом как‑то поддержать её. – Сейчас мы выезжаем в бригаду, ждём прокуратуру, а двое милиционеров останутся у вас. Говорят, засаду надо устраивать.
Голос Владимира Фёдоровича звучал как в бочке, смысл Мавра улавливала с трудом, уткнувшись головой в ладони. В голове стучало, а в глазах плыли какие‑то круги. Руки-ноги не хотели слушаться, даже заплакать не было сил. С трудом переведя дыхание, Мавра попросила:
– Владимир Фёдорович, там мои лекарства в кухонном комоде. Пусть старый принесёт мне их. Он знает.
– Сейчас, сейчас, Мавра, я быстро.
Милиционеры, протопав сапогами по ухоженной зелёной траве, расселись на скамеечке и с интересом поглядывали на хозяйку. Из-за их присутствия двор стал очень неуютным, и ей чудилось, что они смотрят на неё как на преступника. Да и сама себе она казалась такой: ведь это она родила сына, убившего человека. Пусть он и любимый, ласковый, пусть он лучший из всех сыновей на свете, но он же убил свою жену. Как с этим быть? Что будет дальше? А ещё с ружьём в лесу прячется. Как такое с ним могло случиться? В одночасье стал преступником и изгоем.
Семён наконец вынес лекарство, и по его виду было ясно, что ему всё рассказал Владимир Фёдорович. Он молча уселся рядом с ней, подал таблетку и стакан воды, затем закурил. Нервное дрожание рук выдавало его напряжение.
– Старый, это ты виноват. Только ты, – голос Мавры срывался на всхлипы, – это ты выбрал эту усадьбу, это вон то проклятое дерево постоянно над нами виснет, и это оно прокляло нашего Васеньку с Сардааной. Не надо было свадьбу тут проводить, на виду у этого дерева.
Старик, молча уставившись в землю, ни словом не обмолвился. Казалось, что он полностью соглашается со сказанным. Один только Владимир Фёдорович от нетерпения поёрзал, хотя и до конца выслушал Мавру. Затем осторожно, чтобы не задеть и так уже обострённые чувства старушки, выговорил:
– Это дерево издавна считалось покровителем нашей деревни. Ещё старики сказывали, что раньше перед дальней дорогой или перед уходом на вой­ну наши предки обязательно ходили к дереву. Негоже так говорить. А что касается местоположения дома, я согласен. Нехорошее тут место. Раньше никто рядом с озером не брал усадьбы. Боялись. А сейчас время неверующих, поэтому где ни попадя дома строят, лишь бы удобно было. Мне дед рассказывал. На месте, где ваш дом стоит, была раньше кузница моего прадеда, но и он не выдержал и переставил её в другое место. Говорил, что тут как раз дорога нечисти проходит. Говорил, что сам слышал, как скрипели сани по снегу, как кто‑то топал ногами, голоса недовольные были слышны. Кузница им дорогу перегородила, а сейчас ваш дом тут стоит.
– О-ох, кто бы знал всё это. И где вы все были, когда усадьбу выделяли? – Мавра уронила голову на руки и вновь заплакала.
– Да-а, кто бы знал, что так всё сложится, – управляющий, комкая в руках картузик, продолжил: – Мы мечтаем, а судьба, она рулит и никого не спрашивает. Да и в этом ли беда? Мы это так, себя оправдываем. Скорей всего.
Вскоре милицейское начальство заторопилось и вместе с управляющим выехало в бригаду, оставив в доме сотрудников для засады, на случай если Василий появится в деревне.
Оставшись одни, Мавра и Семён помолчали, каждый думая о своём. Затем старый не выдержал:
– Может, не он всё‑таки? Хотя Ньукуус не мог неправду сказать, – голос Семёна дрожал, и он, не докурив папиросу, смял её в руках.
– Перестань, старый. Не нам теперь это решать. Хоть бы жив остался, хоть бы увидеть его снова! – заплакала Мавра, немного отошедшая после лекарства от первого шока. – Старый, ты бы пустил телят к коровам. Нету сил сегодня их доить. Вечером попробую.
– Ладно, пойду. А ты сможешь в дом‑то зайти?
– Иди, иди. Зайду. Да и этим, наверное, чай надо налить.
Внезапно навалившаяся старость с трудом позволила подняться и зайти в дом. Утренней бодрости как не бывало. Набрав в чайник воду и всунув в него кипятильник, она вдруг осознала, что сейчас будет кормить и потчевать людей, пришедших убить её сына. От неожиданного осознания предстоящего она охнула и вновь без сил опустилась на стул.

Василий, пройдя подальше в лес, уселся на упавшее дерево, затем повалился ничком на мягкий мох. Тяжесть в сердце отняла все силы. Хотелось прямо здесь лечь и умереть. Пропади оно всё пропадом. И почему это случилось именно с ним? Ведь так всё было хорошо. Слёзы постоянно наворачивались на глаза. Навзрыд заплакать и криком кричать не мог. Нельзя. Горе своё нельзя выпускать наружу, напоказ. Размазывая слёзы по лицу, Василий только тихонько всхлипывал. Незаметно для себя он уснул. Прошло немало времени, прежде чем Василий проснулся и осознал, где он находится и что с ним случилось. Лёжа на земле, он вновь вернулся к случившемуся и вновь стал переживать всё произошедшее. Он вдруг понял, что впереди теперь у него только безы­сходность, пустота и неизвестность. Ох, как не хотелось отвечать на вопросы следователя и чужому рассказывать своё горе. Как бы хотелось сейчас обнять свою любимую, увидеть её улыбку, прижаться к её груди и услышать биение её сердца. Не будет теперь этого никогда! Никогда! Разве только в другой жизни. Если есть такая. Горесть вновь подкатила к горлу, слёзы застилали глаза. Василий уселся на ствол дерева и, судорожно схватив ружьё, приставил ствол к груди. Рука до спускового крючка не дотягивалась. Плохо соображая, что делает, Василий стал оглядываться вокруг, ища какой‑­нибудь сучок, и в это время услышал голоса. Со стороны стойбища шли люди и перекликались между собой. Василий встрепенулся и, схватив ружьё в руки, кинулся в глубь леса. Он бежал и бежал, плохо понимая, куда и зачем он бежит. Бежал долго, затем пошёл шагом, даже не оглядываясь по сторонам. Солнце стало клониться к закату, когда он остановился. Находился он в совсем неизвестной ему местности посреди леса. Но ему было совершенно наплевать, где он и что с ним будет. Привалившись к дереву, Василий сполз по стволу и, усевшись на землю, попытался сориентироваться. Оказывается, он всё время шёл на юг, в сторону деревни.
Сидя под деревом, Василий вспоминал, как у них начинались отношения с Сарда­аной, какие письма она ему писала, как свадьбу справили. Затем вспомнилась мама. Наверное, она уже всё знает. Как она там? И так вся больная, состарилась очень за последнее время. Что она о нём думает? Совсем слегла, наверное. Жалко её очень. Повидать бы её напоследок.
Поднявшись на ноги, Василий потоптался на месте. Куда пойти? Оставалась только деревня. Но ведь там его всё равно ждут и могут поймать. Но идти было больше некуда. Тяжело переступая ногами, Василий вновь направился на юг.
Мавра всё‑таки накормила милиционеров. Расставила на столе снедь, разлила по чашкам чай и Семёну сказала позвать их, а сама ушла в комнату. Сидя там, она слышала, как старый пытается их разговорить, желая разузнать, что они предпримут, если придёт Вася. Но милиционеры как воды в рот набрали. Отвечали на вопросы Семёна только кивками и двусмысленным мычанием. После чаепития старший сказал, что они будут находиться внутри дома и что незачем членам семьи без особой нужды выходить на улицу. Потянулись тягостные минуты ожидания неизвестно чего. В доме была тишина, даже телевизор никто не включал. Время от времени то милиционеры, то Семён садились к печке и, приоткрыв дверцу, потихоньку потягивали папиросу. Мавра, лёжа на постели, беззвучно плакала. Незаметно подошло время вечерней дойки, и она, собрав остатки сил, поднялась с кровати и, выйдя на веранду, загремела вёдрами. Семён вышел за ней следом:
– Погоди, Мавра, я помогу тебе.
Она только молча на него посмотрела и, взяв ведро, направилась в сторону хотона. Из дома следом вышел старший милиционер и направился за ними. Кое‑как надоив полведра молока, Мавра спустила телят. Казалось, что коровы тоже чувствуют подавленное настроение хозяйки. Искоса поглядывали на неё, даже не брыкались. Вернувшись домой, Мавра вновь без сил рухнула на кровать. Дочка уже приготовила ужин, но кроме милиционеров никто не притронулся к еде.
Наступила ночь. Все спали.
Как всегда в последние дни, Мавра проснулась рано. Вроде была отдохнувшая. Лёжа в постели, она вновь пережила весь вчерашний день. Тягость душевная снова вернулась. Как‑то он там? Жив ли, куда ушёл, увидятся ли ещё хоть раз? А как родители Сардааны? Старого отправить бы надо к ним. Наверное, Сардаану уже привезли. Как его примут – неизвестно. Еле сдержав слёзы, Мавра постаралась переключиться на домашние хлопоты. Надо всё‑таки идти к коровам. Как всегда, тихо поднявшись с кровати, она постаралась, чтобы даже кровать не скрипнула, и тихо прошла в кухню. Милиционеры спали вповалку на диване. Осторожно открыв входную дверь, она вышла на улицу. День, как и вчера, начинался жаркий. Но сегодня яркое солнце и чириканье воробьёв раздражало. Сосед уже был в загоне, и, чтобы ему не попасться на глаза, Мавра как могла быстро прошла к своему хотону. Она запустила коров в загон, привязала каждую к своему стойлу. Подойдя к старшей корове, уткнулась головой в её бок и вновь заплакала. Рядом никого не было, поэтому она могла спокойно выплакать своё горе.
Вдруг коровы встрепенулись, а старшая, к которой приникла Мавра, задрожав всем телом и выпучив глаза, вскинула голову. От неожиданности хозяйка тоже встрепенулась и стала оглядываться. Оставшееся прошлогоднее сено, застогованное в загоне, зашевелилось, и оттуда что‑то начало вылезать. Мавра, испугавшись, стала отходить к калитке, когда из-под сена выпростался её сын, Вася. От не­ожиданности у Мавры захолонуло сердце. Хватая ртом воздух, она кинулась к сыну. Встав на колени рядом с ним, она прижала его голову к груди и вновь заплакала. Василий молчал и только прижимался к матери, а она, всхлипывая, поглаживала его по голове и ещё крепче к себе прижимала.
Посидев таким образом некоторое время, она отстранила его от себя и, держа за голову, постаралась вглядеться ему в глаза, которые Василий всё время пытался отвести в сторону.
– Васенька, что случилось? Как так? Ты же её так любил.
– Мама, не задавай больше вопросов. Я сам ничего не понимаю. Нечаянно получилось. Я бы никогда в жизни, слышишь, мама? Никогда на неё руку бы не поднял! Я хотел уток стрельнуть, ружьё зарядил, а оно само стрельнуло. Неожиданно.
– Я верю. Верю тебе, сынок. Но люди не верят. В доме полно милиционеров. С автоматами. Они могут пристрелить тебя. Тебе надо сдаться. Выйти к ним без ружья.
– Нет, мама. Не могу. Нельзя мне сдаваться. Нельзя мне в этой жизни без Сардааны. Уйду я. Вот пришёл ещё раз с тобой повидаться, чтобы всё тебе объяснить, чтобы ты меня не считала убийцей и преступником.
– О-ой, сынок, как же так? Жить ведь надо. Дальше жить. Пусть суд будет. Но ведь жизнь продолжится и восстановится.
– Мама, я очень проголодался. Хочу твои оладьи поесть со сметаной, чай с молоком попить. Сможешь сделать?
– Да, да, конечно. Я быстро. Никуда не уходи.
Взметнувшись с непонятно откуда взявшейся силой, Мавра кинулась к дому. Понимая, что своими хлопотами она разбудит милиционеров, решила всё приготовить в летнем дощатом домике, где в жаркие дни затапливали печь. Хлопоча возле плитки, она время от времени поглядывала на входную дверь и на хотон. Очень торопилась, отчего всё валилось из рук. Оладьи приготовились быстро. Она тихонько зашла в дом и беззвучно, откуда только силы взялись, взяла кастрюльку со сметаной и сразу пошла к хотону.
Василий, оставшись один, посидел некоторое время с закрытыми глазами, пытаясь представить себе Сардаану. Вспомнил её, смеющуюся и радостную, в день свадьбы, вспомнил эту самую счастливую и длинную-­длинную ночь, как она прижималась своим горячим телом к нему, как она шептала самые сокровенные слова и как они не могли уснуть до самого утра.
Слёзы сами против воли набегали на глаза, застилали взор. Василий, ничего вокруг не замечая, плача, разул правую ногу, вытащил ружьё из-под сена и приставил ствол к груди, затем большим пальцем ноги нащупал спусковой крючок и остановился. Стерев с глаз слёзы, он оглянулся. Коровы мирно стояли и жевали свою вечную жвачку, чирикали воробьи, а небо было бездонно-­голубым. И тут он услышал шаги матери.
Нога судорожно дёрнулась, и большой палец нажал на спусковой крючок. Тело откинуло назад. Василий опрокинулся на спину, но так и остался лежать с открытыми глазами, из которых продолжали бежать слёзы.
Мавра, подходя к загону, услышала выстрел. Дико вскрикнув и опрокинув содержимое посуды, она бросилась к загону. Увидев распластанное окровавленное тело сына, она, отчаянно крича и зовя его по имени, навалилась на калитку, которая никак не поддавалась и не хотела открываться. В глазах помутнело, перехватило дыхание, но Мавра продолжала попытки открыть калитку. Её возгласы превратились в шёпот, но она думала, что кричит и что сын услышит её и поднимется. С каждым разом её попытки слабели и слабели, воздуха уже не хватало, но не это было главным сейчас: нужно было добраться до сына и поднять его.
Затем Мавра в изнеможении опустилась на землю и попыталась проползти под калиткой, но силы покинули её, и она осталась лежать без движения.
Прибежавшие на звук выстрела и крики родные и сотрудники милиции нашли бездыханные тела сына и матери…