Лидуся. Рассказ

Где-то вдали на реке протяжно прокричал пароход. Лидия Михайловна открыла глаза.
Ах как не хотелось отрываться ото сна! Как не хотелось прерывать тот прекрасный танец, в котором она кружилась с молодым красивым лейтенантом на задымлённой площади Будапешта. В её пшеничных кудрях сверкали жемчужные бусины запоздалого дождя, а синие глаза излучали счастье. Ну почему во сне мы всегда так молоды и прекрасны? И почему невозможно оставаться такими всегда?

Лидия Михайловна опустила ноги на пол, с трудом нащупав там тапочки. Боже мой, как болит спина! Ничего, надо поставить на плиту чайник и заварить крепкий чай. Шаркая тапками по полу, она медленно вышла в коридор.
– Привет, страшилище! – сказала она старинному, в тяжёлой кованой оправе зеркалу.
И всё было бы, как всегда: Лидия Михайловна зажгла бы газовую горелку и поковыляла бы в ванную умываться. Потом сделала бы себе бутерброд, а после завтрака пошла бы гулять в сквер. Всё было бы именно так, если бы вдруг в ответ не прозвучало:
– Ты что же, совсем-совсем меня не любишь? Ни капельки?

Лидия Михайловна остановилась. Уже много лет она жила в квартире одна. Дети выросли и разъехались. Да что там дети! Даже внуки и те уже выросли!
– За что ты меня так не любишь? – Из зеркала на неё смотрела седая сутулая старуха. – Разве я виновата перед тобой?
– Ты кто? – испуганно прошептала Лидия Михайловна.
– Я – Лидуся! Неужели ты забыла своё имя? – Бесцветные глаза старухи были печальны.
Лидия Михайловна взглянула на неё ещё раз. Её лицо вызывало жалость и разочарование.
– Хочешь чаю?
– Да.

Лидия Михайловна придвинула к зеркалу кресло-качалку, принесла чашку чаю и села напротив. Старуха в зеркале держала в руке такую же чашку и слегка покачивалась в кресле.
– Что? Тоже спина донимает? – Лидия Михайловна усмехнулась.
Старуха кивнула.
– Так ты говоришь, что тебя Лидусей зовут?
Старуха снова кивнула.

Лидия Михайловна пристально вгляделась в зеркало:
– Какая же ты Лидуся? Ты – старая развалина, сморщенное, горбатое страшилище, а никакая не Лидуся! У Лидуси, к примеру, были синие, как небо, глаза и пушистые ресницы!
– Я подарила их своей дочери, – вздохнула старуха. – И своей внучке.
– У Лидуси были такие красивые густые волосы и обаятельная улыбка! – ворчала Лидия Михайловна.
– Да, – кивнула старуха. – Как у моего сына…
– Где же теперь стройная Лидусина фигурка? Лидуся могла бесконечно кружиться в танце, завораживая всех вокруг!
– Теперь у меня жутко болят колени и сводит мышцы…
– Постой-ка, – Лидия Михайловна нацепила очки, – а ты помнишь?..
– Что?
– Раз-два-три-четыре-пять, вышел зайчик погулять? Неужели ты забыла это?
– Вдруг охотник выбегает, прямо в зайчика стреляет. – Отражение в зеркале улыбнулось, а Лидия Михайловна откинулась на спинку кресла, скептически разглядывая свою собеседницу.

Ароматный чай с продолговатыми ягодками барбариса неотвратимо остывал. Лидия Михайловна рассеянно помешала его ложкой.
– Послушай, Лидуся, – она примирительно взглянула в зеркало, – а ты помнишь того лейтенанта? Как его звали? Петька?
– Его звали Пётр, – Лидуся вдруг стала серьёзной. – Он был таким взрослым тогда… Ему было так много лет… Кажется, двадцать семь… Сегодня мой внук старше…
– А как вы с ним танцевали в Будапеште? Помнишь? И дядя Ваня играл на гармони вальс…
– Да. «Амурские волны». А наутро снова был бой, и дядя Ваня из него не вернулся. – Лидуся отвернулась, смахивая слезу. – А я, дурочка, тогда думала, что в сорок пять это уже не страшно…
– А Петькин подарок ты помнишь? Кисет с вышивкой?
– Это вовсе не подарок, старая ты развалина! – Лидуся торжествовала. – Он сказал, что бросает курить, и отдал мне этот кисет, чтобы я хранила его и вернула ему после войны. В знак нашей Победы. Я обещала вернуть…
– Он был такой выдумщик! Последний вечер перед боем… Что он говорил тогда? Не помнишь? – Лидия Михайловна даже не обиделась на «старую развалину».
– Это ты не помнишь! А я помню. Он сказал, что однажды после войны я сяду на белый пароход и поплыву вверх по реке…
– По какой реке?
– Да какая разница? Будет лето, на пароходе будет играть музыка, а на берегах будут цвести ромашки… Целое море ромашек… Красиво, правда? А потом я сойду на маленьком деревянном причале. А вокруг будет солнце и трава по пояс… А он встретит меня в новеньком костюме, с цветами… Одним словом, выдумщик.
– Его тогда ранило. – Лидия Михайловна печально покачала головой. – Осколочным в голову… Послушай, Лидуся, а ты сохранила этот кисет? Что-то не припомню, где он?
– Эх ты! Старая развалина! – Старуха в зеркале демонстративно надула губы. – В комоде, под мешочком с сушёной лавандой! Забыла?
– Верно, под лавандой. – Лидия Михайловна силилась вспомнить ещё что-то. – «Раз-два-три-четыре-пять, вышел зайчик погулять…» Дразнилка такая была. Он меня всегда ею донимал…

Тяжёлый ящик комода открылся легко и плавно. На самом его дне, под старательно выглаженными белоснежными простынями, рядом с полотняным мешочком, источавшим горьковатый запах горной лаванды, лежала старая солдатская пилотка с алой звездой. Лидия Михайловна бережно взяла её в руки.
– Вот он, Петькин кисет. – Она вынула из пилотки кисет из домотканого полотна с нехитрой вышивкой: по зелёному полю, высоко поднимая ноги, гордо шагал красный петух. – «Петя, Петя, петушок, золотой гребешок! Петька! Береги мою Лидусю!» – так он говорил тогда…
Сквозь аромат лаванды настойчиво сочился терпкий запах крепкой солдатской махорки.
– Вот что, Лидуся! – Лидия Михайловна решительно встала и направилась к выходу. – Подожди меня тут, никуда не уходи! Я сейчас.

* * *

Лидия Михайловна вернулась с широкополой белой, в красных маках, панамой.
– Лидуся! Гляди, чего я тебе купила! Нравится?
Старуха в зеркале кивнула.
– Тогда собирайся, старая развалина, и пошли!
– Куда?
– К реке. – Лидия Михайловна бросила в сумочку кисет с вышитым петухом, очки и старенькое зеркальце с красной пластиковой ручкой. – Погляди-ка, на улице солнце, лето и целое море цветов! Там улыбаются люди и смеются дети. А мы с тобой сидим и киснем у засиженного мухами зеркала! Слышишь, Лидуся? Мы с тобой пойдём нынче к реке, сядем на белый пароход и поплывём на нём далеко-далеко… Надо выполнять свои обещания!
Лидуся сквозь зеркало испуганно смотрела на Лидию Михайловну, улыбка застыла на её губах, а по морщинистой щеке скатилась крупная слеза.
– Прекрати сейчас же! – прикрикнула на неё Лидия Михайловна. – И не жалуйся! Старой развалиной ты будешь завтра. А сегодня ты – Лидуся!

* * *
…Пароход устало рявкнул на причал и покатил вверх по реке. Тёплый летний ветерок теребил поля панамы и ласково касался щёк. Народу на палубе было немного: две круг­ленькие тётушки с тяжёлыми сумками, стайка молоденьких девиц в коротких юбчонках да мальчик лет восьми с очень печальной мамой.
А вокруг было лето, много лета – все берега утопали в нём. На пароходе играла музыка, а на берегах цвели ромашки, целое море белых ромашек…

Печальная мама с мальчиком выходили на старенькой понтонной пристани. Много раз перекрашенный деревянный дебаркадер устало качался на волнах.
– Идём скорее! Иначе мы опоздаем на автобус! – суетилась мама, пропуская вперёд сына.
– Раз-два-три-четыре-пять, вышел зайчик погулять, – бормотал себе под нос мальчик, сходя с парохода.
Лидия Михайловна вздрогнула. Она краем глаза взглянула на стекло иллюминатора и, поймав боковым зрением нарядное отражение старушки в панаме с маками, тихонечко шепнула:
– Лидуся! Мы приехали!

Догонять пузатый пыльный автобус Лидия Михайловна не стала. Солнце заливало всё вокруг, и только широкополая панама с алыми маками давала спасительную тень. Просёлочная дорога ныряла в высокие, по пояс, заросли ромашек. Звонко пели птицы.
– Идём?
– Идём!

Дорожная пыль забиралась в балетки и липла к ногам.
– Ты ноги сотрёшь, – осторожно напомнила Лидуся. – И снова неделю проваляешься в постели.
– Прекрати! Ты брюзжишь, как самая настоящая старуха!
– А я и есть старуха. Причём самая настоящая.
– Глупости! Сегодня ты просто Лидуся!

К полудню дорога привела Лидию Михайловну в уютный, словно домашний коврик, посёлочек. В маленьком парке было людно, играла музыка, ребятня кружилась на карусели.
– Хочешь мороженого? – Лидия Михайловна скрывала усталость.
– Хочу!
Ну наконец-то можно было присесть на скамеечку, вытянуть ноющие ноги и с наслаждением развернуть прохладную фольгу эскимо.
– А сколько тебе тогда было?
– Когда?
– Когда на фронт уходила. Шестнадцать?
– Я себе год приписала, соврала… И то не хотели брать, говорили, мало…
– А что ты сильнее всего запомнила тогда?
– Как безутешно плакала моя мама… Она вцепилась в меня руками и беззвучно шептала «Доченька моя»… А я повторяла одно: «Мамочка! Я обязательно вернусь».
– Но ты же вернулась! Выполнила своё обещание. И без единой царапины за всю вой­ну, между прочим!
– Ну, вспомнила… Просто повезло.
– Да, вспомнила! Война – дело нешуточное. А вот ты что вспомнишь?
– Как горько плакала моя мама… Она сжала меня в объятиях и долго не отпускала. И всё время повторяла: «Лидуся! Девочка моя! Живая!» А её слёзы капали мне на макушку и были такими горячими…
– Ладно. Хватит воспоминаний.

Лидия Михайловна доела мороженое и оглянулась. Неподалёку раскинул купол пёстрый шатёр с табличкой «Тир» над входом.
– Зайдём?
– Баловство. – Лидуся пожала плечами.
– Раз-два-три-четыре-пять, вышел зайчик погулять! Пошли, старая ты развалина!
Под куполом было жарко. Лидия Михайловна встала в сторонке. За стойкой молодой парень в камуфляже и с тонкой повязкой на лбу, как у модного героя Рэмбо, раздавал патроны.
Ватага деревенских мальчишек с оттопыренными, обгоревшими на солнце ушами, получив заветные патроны, выстроилась у стойки. Застрекотали затворы, запахло порохом.
– Лидуся! – побледневшими губами шепнула Лидия Михайловна. – Сколько их было тогда, в самый первый раз?
– Пятеро. «Раз-два-три-четыре-пять, вышел зайчик погулять…»
– Эх, ты! Мазила!

Знакомый мальчик с парохода упрямо закусил губу. Лицо его было сосредоточенным.
– Куда тебе! Малявка! Нос утри! – с досадой подначивали его деревенские стрелки.
Выиграв двух плюшевых мишек, они разочарованно шарили по карманам, пересчитывая оставшиеся монеты. А главный приз – настоящий полевой бинокль – оставался недосягаемым.

Мальчик с парохода, зажав в потном кулаке монетку, подошёл к стойке.
– Тут только на один патрон, – улыбнулся парень в камуфляже. – Мамка не заругает?
Мальчик положил монетку на стойку и взял патрон. Винтовка дрожала в его руках, а щека липла к прикладу.
– На цыпочки встань! – загоготали деревенские мальчишки. – Пиф-паф! Ой-ой-ой!

Лидия Михайловна подошла к мальчику и осторожно отвела винтовку в сторону:
– Погоди, малыш. Скажи мне, зачем тебе полевой бинокль?
– Деду подарю. – По щекам мальчика текли слёзы.
– Деду?
– Да. Он обещал, что выиграет этот бинокль для меня.
– Обещал? И что же?
– Он не может, – мальчик всхлипнул. – Я сам!
– Постой, постой. – Лидия Михайловна достала носовой платок и вытерла крупные горошины слёз, что катились по его щекам. – Я правильно тебя поняла? Ты хочешь выиграть бинокль для своего дедушки?
– Да, – мальчик кивнул. – Но у меня, наверное, ничего не выйдет…
– Выйдет! Обещания надо выполнять. – Лидия Михайловна решительно встала у стойки. – Ты разрешишь?

Мальчик удивлённо взглянул на маленькую, худенькую и совсем седую старушку в белой, с красными маками панаме.
– Вот, держи. – Лидия Михайловна протянула ему монетку. – Это тебе за патрон.
Винтовка на деле оказалась легче, чем выглядела. Лидия Михайловна щёлкнула затвором, зарядив патрон. Ватага лопоухих мальчишек притихла, а парень в камуфляже вышел из-за стойки.
Лидия Михайловна рывком сняла с головы панаму и внимательно взглянула на мишень сквозь прицел.
– Раз-два-три-четыре-пять, вышел зайчик погулять…

* * *

Батальон застрял намертво у этой дороги. До заветной цели было рукой подать – не больше трёх километров. Но уже вторая группа разведчиков возвращалась с потерями. Опытные стрелки сутками следили за дорогой, но немецкий снайпер был неуловим.

Лидуся приехала в часть поздно вечером. Маленькая, худенькая, с пригоршней веснушек на носу. Она сидела за столом, уплетала за обе щеки гречневую кашу, запивая её обжигающе горячим чаем, и слушала разочарованный голос командира, который басил в телефонную трубку:
– Ты что?! Не понимаешь, что ли? У меня люди каждый день гибнут на этой чёртовой дороге! Я у тебя снайпера просил, а не школьницу!

Но трубка что-то монотонно булькала в ответ, не соглашаясь с полевым командиром. Лидуся уже привыкла к такой реакции, поэтому спокойно закончила ужин, вышла из-за стола и обратилась к расстроенному командиру:
– Разрешите приступить к заданию, товарищ командир?
– Может, сначала поспишь?
– Нет, товарищ командир, после войны отоспимся. – Огромный маскхалат был для неё что палатка. Она укуталась в него с головой и взяла винтовку.
– Эх ты, охотник, – печально вздохнул командир. – Пиф-паф, ой-ой-ой… Тебя хоть как звать-то, пигалица?
– Лидуся.

Ночь выдалась сырой и холодной. Но девочка с веснушками сломила её своим упрямством. До самого рассвета она просидела в укрытии, не шевелясь и почти не дыша. Сон накатывал, делая тяжёлыми веки, но она гнала его, напряжённо вслушиваясь в тишину. Вдруг посторонний металлический звук ворвался в предрассветные сумерки осторожным щелчком затвора. Одними глазами Лидуся проследила его путь: у старой берёзы шевельнулись ветки. «Ветра нет, а они качаются». Глухой выдох сдерживаемого кашля подтвердил догадку. «Попался, голубчик! Теперь не уйдёшь!» Бесшумно склонила винтовку и снова замерла. Неожиданно слева от берёзы тоже шевельнулись ветки. «Да ты не один, дружок! Ну-ка, дайте-ка я вас сосчитаю!»

Разведчики осторожно двинулись по дороге, и в тот же миг среди веток берёзы блеснул холодный ствол! Но Лидуся была первой – немецкий снайпер упал на дорогу, широко раскинув руки. Рядом с ним лёг и второй.
– Ай да пигалица! – Лицо командира сияло от радости. – Ай да Лидуся! Сейчас мы вмиг до колокольни дойдём!
– Нет, товарищ командир, не торопитесь. – Лидуся снова забралась в маскхалат. – Это ещё не всё…
Пятерых стрелков противника за две ночи уложила на просёлочную дорогу маленькая хрупкая девчонка с горстью веснушек на носу. Немцы отступили.
– Спасибо тебе, дочка! – Командир долго тряс её руку, а по его колючей щеке вдруг скатилась слеза и запуталась в ершистой щетине. Но кроме Лидуси её никто не заметил.
Солдаты смеялись, шутили и наперебой рассказывали Лидусе смешной детский стишок:
– Раз-два-три-четыре-пять,
Вышел зайчик погулять,
Вдруг охотник выбегает,
Прямо в зайчика стреляет!

Потом Лидуся уехала в другую часть. Сколько их было, таких поездок? Теперь и не вспомнишь… Помнился только первый вальс в Будапеште… Сильные Петькины руки кружили её над разбитым городом, и было так хорошо, что словно вдруг не стало вокруг этой проклятой войны, а она изо всех сил мчалась по дороге к своему дому…

* * *

Лидуся медленно взвела курок. Потом был громкий щелчок выстрела, а за ним – оглушительная тишина под куполом тира.
– Держи бинокль, малыш, – Лидия Михайловна устало улыбнулась. – Он твой по праву. Обещания надо выполнять.

Парень в камуфляже догадался притащить охапку белых ромашек и склонил голову перед седой старушкой в белой панаме с алыми маками.
– А что твой дед? Познакомь меня с ним, – Лидуся старательно скрывала волнение.
Мальчик молча кивнул и взял её за руку.

…Во дворе дома, под старой липой, стоял гроб, обитый тёмно-коричневым плюшем.
А старик, что лежал в нём, силился улыбнуться плотно сжатыми губами. Во дворе было много цветов.
– Это и есть твой дедушка, малыш? – Лидия Михайловна побледнела.
– Это мой прадедушка. – Мальчик снял с шеи бинокль и хотел было положить его в ноги усопшему, но Лидия Михайловна остановила его:
– Погоди. Это тебе подарок. От деда. А у меня для него есть кое-что другое… Обещания надо выполнять…

Она подошла к гробу:
– Ну, здравствуй, солдат. Какой ты красивый сегодня. При полном параде. – Лидуся коснулась пальцами ткани на рукаве. – Тебе идёт. Ты сдержал своё слово, солдат, – встретил меня в новом костюме и с цветами. Вон их сколько вокруг! Целое море! Я кое-что тебе обещала…
Лидия Михайловна положила на тюлевое покрывало охапку ромашек из тира и раскрыла сумочку:
– Вот, солдат. – Она вытащила из сумки кисет с вышивкой. По зелёному полю, высоко поднимая ноги, гордо шагал красный петух. – Это значит, что для тебя война наконец закончилась. Там ещё есть немного махорки. Что? Ты не куришь? Молодец. Ну, угостишь кого-нибудь при случае… Прощай, солдат. Вечная тебе память…
Она повернулась и тихонько пошла к калитке.
– Кто это, сынок? – шептали за её спиной.
– Это – Лидуся! – звонко ответил мальчик.

* * *

Лидия Михайловна едва передвигала ноги, силясь добраться наконец до постели.
– Что ты натворила, старая развалина? – Лидуся в зеркале негодовала. – Ты отдала кисет совершенно незнакомому человеку! Это же был не Пётр! Это совсем другой солдат! Ты даже не знаешь, как его зовут!
– Глупая ты старуха! – огрызнулась Лидия Михайловна. – Тот – не тот… Какая теперь разница? Главное – он тоже солдат. Надо выполнять свои обещания, Лидуся.
– Верно, – примирительно отозвалось зеркало. – Мы с тобой могли и не попасть на этот пароход, у нас совсем мало времени… Очень болит?
– Нет, сносно. – Лидия Михайловна потирала ноющие колени. – Спокойной ночи, страшилище!
– Спокойной ночи, Лидуся!

Ольга ЛУЦЕНКО,
г. Архангельск

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован.