Любвеобильный Генка

Вера ЛИСИЦА

Вера Фёдоровна Лисица родилась в солнечной Киргизии в 1940 году, мечтала об океане и осуществила свою мечту. В 1961 году окончила Дальрыбвтуз и распределилась на суда УАМР в г. Находку. Как бы со стороны океана открыла для себя неведомые, даже в лучших снах, земли: Камчатку, всё побережье Охотского моря с островами, Берингово море, Аляскинский, Бристольский заливы, Японию, Сингапур, Африку, Сейшелы, Новую Зеландию и многое другое. В УАМРе проработала до 2004 года. Печаталась в альманахе «Находка», в газетах «Находкинский рабочий», «Элегия». Изданы книги: «Солнце не тонет в океане» (2001), «Детишкам – Находишкам» (2004).

Рассказ

Кончалась вахта. Геннадий вышел на палубу. Какое прекрасное утро для конца января, первое за всю зиму на Курилах – ни ветерка! Вода, словно светло-голубое шёлковое покрывало, слегка бугрится и морщинится. Небо почти фиолетовое над головой. Голубеет и светлеет к горизонту, над которым повисли продолговатые полоски облаков.
Судно идёт с тралом, бакланы отдыхают, сидя на воде, лениво перелетают, следуя за кормой. Охотясь, клином летают уточки-нырки, то пропадая в воде и нарушая строй, то появляясь снова. А вон в отдалении ударил фонтанчик, пропал, снова ударил – понятно, бродит усатый кит, почему-то один.
Вот бы сейчас сюда Светку с сынишкой Ромкой. Посмотрели бы они на такую красоту.
С женой ему повезло – Светка полностью соответствовала его идеалу женщины, может быть, ещё и потому, что похожа на его рано умершую мать. Он себе до сих пор простить не может, что не осуществил свою мечту, с первой зарплаты не купил матери шубу, а потом уже не успел. И Светку теперь баловал, одаривая, даже влезая при этом в долги. Есть ещё сестрёнка Тоня, которую он тоже любит, – живёт за рубежом.
Надо же такое, кто мог раньше представить, что Киев станет чужим городом. Видеться с сестрой стало не по карману, если раньше на отпускные ездили в родные места всей семьёй, а они с женой родом из одного посёлка, то теперь всей его рейсовой получки хватает съездить только ему одному.
Размышление прервало объявление по трансляции:
– Электрику Пушило зайти в каюту старшего механика!
Это ему, интересно, зачем? Стармех, чем-то явно озабоченный, буркнул:
– Ты после вахты, когда отдохнёшь, зайди ко мне в три часа, есть разговор.
Какой разговор – спросить Генка не решился, догадываясь, что дед затеял очередной ремонт. Ну надо так надо, а сейчас спать…
Стармеха мучил предстоящий разговор. Утром ему капитан сказал:
– Официантка пожаловалась, что твой электрик Пушило облапал её в коридоре.
– Как облапал? – осведомился дед.
– Ну за задницу ухватил, – разъяснил капитан.
– Так он же ничего ей не сделал…
– Ещё не хватало, чтобы сделал, позови их обоих, пусть извинится, и если твой любвеобильный электрик ещё выкинет что-нибудь подобное, спишу к чёртовой матери! – заключил капитан.
Стармех зашёл к электрону:
– Слушай, твой электрик облапал официантку.
– Кто именно?
– Пушило.
– Да чтобы Генка? Ни в жизнь…
Легко сказать – разобрать инцидент, такими делами деду не приходилось заниматься, люди не железки. У самого стармеха уже больше двух месяцев сидела в душе заноза в образе прачки Клавдии. Надо же было прожить всю жизнь и теперь, на старости лет, повстречать свой идеал – стройная, несмотря на свои сорок лет, светлая, гибкая, смешливая, а в глазах её карих он просто утонул.
Куда бы ни шёл, что бы ни делал, а мысли всё с нею. Клавдия не была одинокой, уже третий рейс она в паре, или, как нынче говорят, в гражданском браке, с третьим механиком: он моложе её на десяток лет, весь из себя, с накачанными бицепсами, занимается физзарядкой, питается по особой системе, преимущественно рыбкой, не пьёт, не курит. И нет у деда никакой надежды, но разве сердцу прикажешь? Вон официантка Галина, ничем не примечательная молодая женщина, почти девчонка, вроде бы ушла от мужа, как он слышал, да и в море первый раз, и нашёл в ней что-то электрик Генка, сам парень тоже не шибко видный – обыкновенный мужик, как работник очень даже подходящий. Парню, видно, сейчас тоже несладко.
Поэтому, когда в три часа Пушило переступил порог его каюты, стармех как-то виновато спросил:
– А ты что, без всякого разговора с ней, так и начал её лапать?
– Кого лапать, какого разговора? – удивился Генка.
– Ну официантку, Галку.
– Да вы меня с кем-то путаете.
Стармех начал злиться, оказывается, перед ним ещё тот тип – шкодлив, как кот, труслив, как заяц.
Генка воззрился на робко входящую в каюту официантку:
– Это когда я тебя лапал, ты что, умом подвинулась?
– Вчера в коридоре, когда я мыла палубу утром.
– Вчера? – силился вспомнить он. – Утром? Так я проходил от электрона, спешил в гальюн, меня припёрло, ты задом закрыла коридор, я тебя просто подвинул руками. Тебе лучше, если бы я это сделал ногами?
– Ты бы мог сказать, чтобы я тебя пропустила.
– Ну да, такая колода, как ты, пока повернётся… ты же в столовой ходишь – себе на пятки наступаешь, вечно то хлеб ждёшь, то посуду чистую, если её можно такой назвать после твоих рук.
Быстро разобравшись в ситуации, стармех поспешил потушить ссору:
– Ладно, Галина, прости уж его, он больше не будет, иди, мы ещё поговорим о делах.
– Что я больше не буду? Нужна она мне, как собаке пятая лапа, – продолжал злиться Генка.
– Ты вот что, не кипятись сильно, я, конечно, объясню капитану, что ты не от обилия любви дотронулся до неё, сейчас иди, пей чай, тебе уже на вахту скоро, – заключил дед.
Вылетев из каюты стармеха, Генка по ухмылкам курильщиков возле столовой догадался – ржут над ним.
Ринулся к шефу. Электрон встретил сочувственно:
– Ты, Ген, у нас нынче герой. Ну скажи, какой мужик сейчас бы отказался от бабы? Поэтому не суетись, ничего не отрицай, спокойно улыбайся во все трепливые рожи, быстрее отстанут, через пару дней – поверь – всё забудется. А сейчас дёрни стопарик, запасик у меня остался, полегчает.
После выпитого действительно отодвинулась куда-то злоба, и Генка вошёл в столовую сравнительно спокойным, на шутки не реагировал. Галина из своего закутка, где она мыла посуду, не высовывалась, видно, злилась на себя за эту раздутую историю и всеобщее внимание.
До вахты оставалось ещё время, и Геннадий почувствовал потребность снова выйти на палубу.
Картина была уже совсем иная: светлое небо занавешено лёгкими облаками, море приобрело свинцовый с синеватым отблеском цвет, тёмно-синяя линия горизонта чётко обозначила границу воды и воздуха, солнце, а особенно его расширившаяся дорожка по воде к корпусу судна, слепило глаза.
«Бог мой, как меняется всё вокруг, правду сказал древний мудрец, что нельзя дважды войти в одну реку. Всё, что я вижу сейчас, больше никто никогда не увидит, если что-то подобное будет, оно уже будет другим. Каждый миг жизни особенный, неповторимый, а мы теряем время на суету, глупости, без которых можно и нужно обойтись. – Геннадий задумался. – Что со мной, старею или мудрею? Но что старею – это факт, мудрость, видно, здесь ни при чём. Эти мысли не вдруг накатили, просто пришло, видно, время посмотреть на всё вокруг острее и глубже, оценить, а значит, полюбить дарованную мне кем-то или чем-то для чего-то мою единственную и неповторимую жизнь».

Душевая история

В систему подали горячую воду, и закончившая работу смена добытчиков и обработчиков устремилась в душевую.
Гошка задержался из-за мочалки:
– Куда проклятущая завалилась?
Он несколько раз перерыл рундук, шкаф, заглянул под диван, обыскал все углы – безрезультатно. Устав шариться и присев на диван поразмыслить, чем её заменить, он неожиданно узрел предмет своих поисков.
Конечно, он не искал мочалку под подволоком, а именно там она и была, просто начисто забыл, что во время качки три дня тому назад засунул её между банками на полке, чтобы плотнее их прижать.
– Склерозник, – ругнул себя Гошка и, сложив в пластиковый пакет чистую одежду, полотенце, мыло со злополучной мочалкой, отправился в душевую.
Там уже никого не было. Он разделся, сполоснулся, закрыл кран с целью экономии воды и стал намыливаться. В это время кто-то зашёл в душевую, разделся и, став под душ, сразу же паром заполнил всё помещение. Гошка не любил пар и быстренько, смыв мыло почти холодной водой, устремился в закуток одеваться.
Протерев полотенцем глаза, решил взглянуть, а с кем, собственно, он моется. Не узнать Вениамина, матроса добычи их бригады, просто невозможно: рост под два метра, крупный торс, могучие плечи. Узнать он узнал, но то, что ему открылось при виде обнажённого Веньки, ошарашило парня – всё тело гиганта состояло из сплошного узорчатого ковра.
Такого Гошке даже во сне не привиделось бы – через всю грудь извивалась зелёная, с положенным ей рисунком змея, и, очевидно, очковая, так как её раздутый капюшон охранял сосок левой груди, а под нею текст: «Гадом буду, не забуду».
Что было на животе и ниже, рассмотреть не удалось, так как Венька, почти не вытираясь, натянул трусы, но когда он повернулся к вешалке, с тем чтобы взять рубаху, Гошка рассмотрел на спине компанию женщин в различных позах.
– Это всё твои бабы? – полюбопытствовал Гошка.
– А то как же, – было ему ответом. – Тех, что на левой стороне, бросил я, что на правой – бросили меня.
На руке внимание привлёк рисунок гроба с надписью: «Не забуду мать родную».
– А что с матерью? – спросил зачем-то Гошка.
Вениамин помолчал, тоже рассматривая рисунок, и печальным голосом поведал:
– А не вынесла родная мать моего позора и разлуки, получил известие в тюряге, где срок мотал.
Гошке стало жаль его, ведь надо же, сколько потерь у человека. Взгляд упал на ноги – там, где должны быть носки, на одной ноге надпись гласила: «Они устали», на другой – «Но до ларька дойдут».
Здесь всё было понятно, а глаза уже читали выше по ноге: «Десять лет без капремонта».
Вот это уже было непонятно, а потому загадочно.
– А, это я десять лет на нарах ноги грел, а остальное время был в бегах, ловили, били, добавляли срок, вот так вот.
Вениамин уже надел спортивные штаны, засунул ноги в тапочки, а Гошка продолжал стоять с полотенцем в руках как загипнотизированный, кроме как задавать вопросы, он, наверное, ни на что другое в этот момент не был способен:
– А за что срок-то дали?
Тут Вениамин вытаращил глаза и прошипел:
– А вот такого же любопытного пришил, насмерть, сечёшь?
Гошку как ветром сдуло. Как был нагишом, босой, вылетел из душевой, на ходу обвил себя полотенцем, словно юбкой, помчался что было сил в свою каюту. Боцман, попавшийся ему навстречу и еле успевший увернуться, прижавшись к переборке, бросился к душевой, заподозрив, что там случилось что-то неладное с горячей водой.
Тем временем в каюте мастера добычи собрались остальные члены бригады. Троица закусывала домашним салом, присланным в посылке.
– С лёгким паром! Ты что, нам вкусненькое несёшь? – встретили они Вениамина с пакетом в руках.
– Слушай, мастер, отдай парню бельишко, нагишом убежал, чёрт меня дёрнул подшутить, но ведь достал.
И Венька под хохот рассказал всю историю, разыгравшуюся в душе.
Мастер еле достучался в каюту к Гошке, пока не подал голоса.
Парень находился явно в столбняке и плохо соображал, о чём ему толкует мастер:
– Да пойми, ты, чудак! Я Веньку знаю лет уже пятнадцать, и никогда ни в какой тюрьме он не сидел, приехал к ним в посёлок один придурок и решил попрактиковаться на пацанах, задурил им голову, что в городе, мол, повально все увлекаются татуировкой, журналы заграничные показал – ну, в общем, уговорил. Венька самый терпеливый был, а тот ещё и похваливал, мол, герой. Из-за этой истории Венька жениться никак не соберётся, нравится ему библиотекарша в их посёлке, а он боится ей показаться. Видишь, до чего дурь по молодости доводит – шкуру не снимешь, другой не заменишь.
– А мать как же? – опять зачем-то полюбопытствовал Гошка.
– А что мать? Жива-здорова пока, слава богу, вон огурчиков да помидорчиков Веньке насолила – пальчики облизываем, ты же ел. Венька мать не обижает, все деньги, почитай, ей отдаёт, а она командует их бюджетом.
Гошке после всего пережитого осталось только уснуть, что он и сделал.