Мы из КАМАЗА
Думаю, не очень много моих земляков (тамбовчан, тамбовчан, конечно), попавших по воле случая в Набережные Челны, – в те времена ещё – имели бы право на:
- преимущественное установление очерёдности на получение жилплощади;
- получение очередного отпуска в наиболее удобное для них время года;
- преимущественное право на получение льготных путёвок в санатории и дома отдыха;
- бесплатный проезд на городском транспорте.
Правда, налагались и кое-какие обязанности. Не очень, думаю, обременительные – показывать личным примером образцы самоотверженного труда…
Что ж делать, но зато на всё вышеперечисленное право у меня есть, точнее сказать, было: и на квартиру, и на проезд… Почему так? А потому, что у меня звание «Ударник строительства КамАЗа». И соответствующие красные корочки, и очень симпатичный значок (знак) – вроде небольшой медали. Казалось бы, обыкновенный газетчик, журналист то есть, – и вдруг «ударник строительства»! Да ещё КамАЗа…
Вручение же состоялось, как сейчас помню, в феврале 1983-го – тридцать пять лет назад. В горкоме КПСС города Брежнева.
В те зимние дни я ещё был слушателем (о чём ну ни капли не жалею) АОН – Академии общественных наук при ЦК КПСС. В столице, естественно. И нашей группе журналистов при соответствующей кафедре (не партийного, значит, или советского строительства) по этой же специальности местом прохождения предвыпускной практики была предложена Казань. Мне же, и больше никому, можно сказать, страшно повезло. Я окончил как раз Казанский университет, отделение журналистики, заочно, а бывал в этом городе по полтора-два месяца на курс, то есть ежегодно, а всего пять лет, плюс преддипломные чуть ли не полгода. А уж обмыв соответствующий «поплавок» (значок раньше в вузе давали) в коньяке или бренди, я остался в этом полюбившемся городе на Казанке (речка такая) ещё на шесть лет – в тамошнем сатирическом журнале «Чаян». Фельетонистом. Так что в Казани прошло более десяти лет моей профессиональной жизни.
И вот, значит, эта практика. Недели две или три – точно не помню. Народ серьёзный – это наша группа из восьми человек: и сотрудник Всесоюзного АПН – агентства печати «Новости», и товарищ из самой «Правды», и редактор (не главный, конечно) из Политиздата, и завотделом украинской республиканской газеты, два комсомольских редактора – из Грозного и Читы, а также коллега из Туркмении. Ну и, как говорится, ваш покорный слуга – заместитель редактора «Тамбовской правды», а ещё и староста группы.
Разместили нас в обкомовской гостинице, питались в обкомовской же столовой. Замечу: и то и другое несколько отличалось от обычных отелей и городских, заводских и прочих точек общепита. Жили в одиночку с максимумом удобств. С телефоном даже.
Что это была не самая заурядная гостиница, говорит и такой факт: здесь же, где-то рядом, обосновался сам Сергей Михалков… Ну да, автор слов гимна, «Дяди Стёпы» и других произведений. Я шёл вниз по лестнице, а он поднимался, но медленно, на что я обратил внимание, вспомнив: Сергею Владимировичу семьдесят, ровесник моего отца, с 1913-го… От этого или оттого, что Михалкова сопровождали ещё два-три крупных мужчины, я как-то растерялся и не поздоровался. А он потом ещё с четверть века куда-то ездил и тоже спускался-поднимался.
Итак, практика. То есть аналитическая работа в тех же одноместных номерах (никто не мешает) часов до трех-четырёх пополудни. Что делали? Изучали, анализировали вдумчиво местную прессу. Был такой эффективный метод (мы как раз его освоили в АОН) – контент-анализ. Листали-читали местные газеты, в том числе, кажется, и две обкомовские – «Советскую Татарию» и «Социалистик Татарстан», и всё по определённой схеме вносили на специально подготовленные листы. Что-то итоговое наш руководитель отдал, конечно, в обком, а что-то, наверное, взяли мы и с собой. Возможно, для сектора печати ЦК.
Мне достались два СМИ: очень популярная «Вечерняя Казань» и районка из Набережных Челнов. (Вот уже и моя привязка к КамАЗу.)
Вечерами и в какие-то дни нам устраивали культпоходы – в кремль, например, который я, бывший казанец, и так хорошо знал, в театр, на выставки… А совсем уж в свободные часы я сам устраивал себе экскурсии. Ребята из «Чаяна», ещё наша команда организовали банкет в честь дорогого (или высокого) гостя – я ж всё-таки не рядовым фельетонистом уезжал в Тамбов, а с должности завотделом. Проходили и другие личные встречи, не имевшие, правда, к КамАЗу никакого отношения.
Ездили мы и по Татарии. Были в Елабуге – в старом доме, музее художника Шишкина на высоком берегу Камы. Вид из окон, особенно второго этажа, – не захочешь, всё равно живописцем потянет стать. Заехали и в дом, где провела последние дни до своего трагического ухода из жизни Марина Цветаева.
Ну и как же без Набережных Челнов? Были, были… Таким гостям по линии партии – и не показать КамАЗ?! Сначала же – поездки по совершенно новому городу: многоэтажки, широченные улицы, картинная галерея с великолепной выставкой натюрмортов. Ну и, наконец, завод, уже, конечно, построенный. Не знаю точно, поменьше или побольше (скорее, второе), но он мне напомнил Липецкий металлургический, где пришлось незадолго до этого побывать. Нас провели в сборочный цех, где на соответствующих размеров конвейерах стояли немаленькие – КамАЗ всё-таки – автомобильные рамы. На них устанавливали кабины, моторы, колёса… Ну, сборка есть сборка – как и положено. Но двигалось это почему-то небыстро, с задержкой. Не хватало, как нам честно объяснили, каких-то комплектующих. С других предприятий… Нас было не удивить – мы про это и читали, и сами писали, и вообще жили не в каком-то призрачном мире.
Вечером же в каком-то уютном месте, не среди многоэтажек, в пригороде, районное начальство устроило традиционное товарищеское застолье. С национальными блюдами. Может быть, там и тутырма с говядиной и рисом была, и катлама с мясом или стерлядь по-волжски, но уж губадия – это точно. Да и как такие гости – и без губадии?!
А накануне, или в этот день, или на другой, но точно 17 февраля, как сейчас помню, в горкоме партии первый секретарь, которого я знал – заочно, правда, – незадолго до этого как первого секретаря обкома ВЛКСМ в Казани, вручил почётным гостям те самые знаки ударника с соответствующими удостоверениями, вполне официальными: его подпись и вторая – председателя горисполкома, с печатью.
Конечно, в силу своей скромности и нашей профессиональной застенчивости я и мои товарищи могли бы воскликнуть, сразу или чуть позже: ах, ну зачем вы, зачем?! Наверное, сначала не придали этому значения, ну а я подумал: ведь имею же какое-то отношение к этой ударной стройке, к КамАЗу… Это же я, как говорится, разразился фельетоном – положительным, конечно, – имеющим самое прямое отношение к строительству завода-гиганта. Поскольку по нашей специальности таких наград не было, почему же эту не принять со спокойной совестью?
А теперь о главном.
Уже почти год я работал в упомянутом выше сатирическом журнале «Чаян» («Скорпион»). Точнее было бы определить – и юмористическом: уж чего-чего, а совсем не обличающих кого-то или чего-то карикатур, анекдотов, юморесок (в том числе моих) вполне было достаточно. Ну ладно. Взяли меня туда, в этот журнал (дюжина страниц, формат «Крокодила»), через несколько дней после университета, поскольку я уже писал фельетоны в тамбовской «молодёжке», «Комсомольском знамени». И дипломная работа моя была посвящена этому нескучному жанру. Руководителем же моим (по дипломной то есть) был как раз замредактора журнала Самуил Соломонович Оффенгенден, он же совместитель на журфаке. Вот увидев, какой я ироничный и вообще очень неплохой, он и сделал мне такое предложение – по согласованию, конечно, с редактором Альбертом Гатиновичем Яхиным.
Потребовалось всего несколько дней, чтоб я уволился из родного «КЗ» после четырёх лет службы и переехал в Казань. Квартиру моей семье, между прочим, дали в сентябре, метрах в трёхстах от обкома партии и двухстах от памятника Ленину на площади Свободы.
Так вот – о Ленине.
Кто-то, наверное, тогда посчитав, выделил стремительно надвигающуюся круглую и крупную дату – 100-летие со дня рождения Владимира Ильича. И даже сатирический журнал не мог пройти мимо.
А так сошлось, что с кадрами в уже любимом «Чаяне» – с фельетонистами конкретно – был какой-то напряг. Получались у некоторых моих коллег басни, эпиграммы, что-то ещё в этом роде, а публицистика, фельетоны то есть, не шла. И началась поэтому постепенная смена кадров.
Ну а я, имея некоторый опыт, как-то вроде бы вписался в отдел фельетонов (с завотделом – пять человек). И шефу Яхину (или Оффенгендену) ничего не оставалось, как именно мне после примерно восьмимесячного активного вкалывания поручить выступить с положительным фельетоном к юбилею вождя – и как раз с Камы, где вот-вот должна начаться большая стройка.
Кто-то, не сомневаюсь, сильно удивится и даже возмутится: как это – фельетон в связи с вождём мирового пролетариата?.. Жанр-то вроде сатирический. И что это такое – «положительный»?
Поясняю. Да, есть, есть такая разновидность feuiletona (от французского). И в моём, например, справочнике иностранных слов 1952 года издания сказано про характер этой газетной статьи: написанная не только критически, но и живо, остроумно. И не мы, обретаясь на втором этаже ещё старого Дома печати на улице Баумана, одной из центральных, это придумали. И «Крокодил» (был такой всесоюзный журнал с миллионными тиражами) где-то, наверное, с конца 1969-го до половины 1970-го давал нечто положительное. И тоже не там и не тогда оно родилось: в 1920–30-х годах такой фельетон имел место ещё у Михаила Кольцова, потом, правда, как было принято при товарище Сталине и с его ведома, расстрелянного. Ну уж точно не за эту разновидность жанра…
Как бы то ни было, а уж как раз в юбилейный период я попробовал себя в этом нетрадиционном стиле. Штук пять, наверное, точно сочинил. Понятно, не об отдельных недостатках, не о пьяницах и бракоделах, не об объектах с недоделками и проклятых бюрократах, а о чём-то хорошем, шутливо (с юмором то есть), с необидной иронией.
Ну и, как говорится, за примерами далеко ходить не будем – одобрительный «Вот такой ключ!» прямо в 1-м номере за этот как раз 1970 год, на треть страницы. Первый абзац:
Сразу-то ничего такого и не подумаешь. Нормальный товарный знак: заводской номер, год выпуска, «Сделано в СССР»… А потом приглядишься и… что же видишь? На чёрной эмали нарисован медведь. Да. Стоит он задними лапами на рукоятке гаечного ключа. Нахально так стоит: морда вбок и вроде приплясывает…
О чём, о ком это? О Казанском заводе гаражного оборудования, продукция которого успешно шла в разные страны – от Танзании, Туниса, Мали и Сомали до Швеции, Польши и далее. В общем, «смотрите Атлас мира», как я порекомендовал читателям.
Ну а то, что привёл абзацем выше, разве могло бы звучать вот так в традиционном репортаже, строгой корреспонденции и т. п.? Не знаю, не знаю…
Короче, думаю, редактору, да ещё при нехватке кадров, ничего не оставалось, как для такого важного задания (я про КамАЗ) выбрать меня.
Сначала общая идея: что-то о начале строительства завода-гиганта. Чуть ли не крупнейшего (даже, помнится, без «чуть не») в Европе. 150 тысяч автомобилей внушительной грузоподъёмности и 250 тысяч в год же дизельных двигателей. Как сейчас бы сказали: мало не покажется.
Более конкретно и предметно осмыслить задание помог, честно скажу, недолго работавший у нас опытный коллега Иван Кузнецов. Ему уже было за сорок (в полтора раза старше меня), он попробовавал себя в одной из центральных газет и перебрался затем, уже от нас, кажется, в «Социндустрию». Подал мысль Иван (я б не догадался) пойти в архив и покопаться там. Вдруг попадётся что-нибудь такое, связанное с Набережными Челнами.
Шеф о дежурной стороне дела договорился, и я был запросто допущен в кремль, тем более что проход туда оказался совершенно свободным, даже через Спасскую башню. Именно там, за высокими стенами, размещался республиканский архив. Не помню, сколько дней и, может, ночей я там сидел и кто и как мне помогал, но кое-что найти удалось. Из документов, конечно. Письма, телеграммы, протоколы, резолюции… Что интересно (и тогда я удивился), в обращениях к власти рядом нередко стояли две фамилии (партийные псевдонимы, если быть точным) – Ленин и Троцкий. Товарища Сталина и близко не было.
Находки мои имели самое прямое отношение к одной административно-территориальной единице – Набережно-Челнинскому кантону. Не волости, не уезду, не району, а именно так – уж коль речь о мировой революции, то на французский или бельгийский манер.
С блокнотами, бумагами я и поехал. Точнее, полетел, потому что никакой широкой трассы или тракта до этого места на Каме ещё не было. Сел наш двукрылый биплан Ан-2 (пока не Як-40 и тем более не Ил-62) где-то на окраине будущего завода и города – как поётся, «степь да степь кругом». Обратно же, добравшись до взлётной пешком, я улетел примерно через недельку (наш командировочный стандарт).
Вышел я тогда на партком (а как иначе?), возили меня вокруг и около будущего гиганта на машине, жил не в отеле, а, наверное, в общежитии (четырёх- или пятиэтажке), и не со сборщиками КамАЗов, а просто со строителями. Побывал, конечно, и в редакции местной районки, где коллегу, меня то есть, хорошо приняли – помогли с подшивками за какие-то давние годы.
А «вокруг и около» – это те колхозы-совхозы, поля и плантации которых начинал осваивать будущий гигант, гордость нашего автомобилестроения, о чём уже говорил. Разметка на сотни метров, колья и бечёвки, рвы-канавы под, наверное, фундаменты и тому подобное чёткими квадратами-прямоугольниками.
Ну а сами Набережные Челны… Я особенно-то по райцентру не ходил, но запомнились они мне как что-то среднее между нашими Рассказовом и Мучкапом.
Так о чем писать? С кем встречаться? Здесь уже соображал я сам, отталкиваясь от найденного в архиве и используя свой газетный опыт.
Улетал же совсем не торжественно, на таком же (или том же) аэроплане, без каких-либо вечеринок, фуршетов-банкетов и даже стопочки «на дорогу». Дело в том, что власти нас вроде бы как боялись – из сатирического всё-таки журнала! Делает, мол, вид, что ничего отрицательного не ищет, а сам вынюхивает… А тут ещё якобы что-то «положительное» ему давай…
За шесть лет и я, и мои в основном молодые коллеги – наша команда именно с 1970-го – к этому трезвому образу жизни привыкли.
Фельетон мой назывался просто «Мы Европе заявляем…» Прямо как памфлет, потому что я и те, кто за этим «мы» стояли, наезжали как раз на Европу. Без санкций пока. А повод прямо на поверхности – завод же вон какой в масштабах Европы!
Вещь вышла немаленькая – по-моему, единственный случай (во всяком случае, в мою шестилетку), когда фельетону отвели полторы (!) журнальные страницы: две колонки на 3-й и по половинке формата на 4-й и 5-й.
Сильно ли мучился, пока писал? Дня два-три, наверное. Вообще-то, шеф на послекомандировочные опусы давал три дня, можно и дома. Я не злоупотреблял. С вечера примерно до полпервого ночи набрасывал черновой вариант, систематизировав все записи-блокноты ещё на работе. А с утра за редакционным столом в кабинете на четырёх человек (правда, редко чтоб все вместе были – только по случаю праздников) излагал всё начисто.
Ни у Оффенгендена (сначала ему сдавали), ни у шефа Яхина текст, как ни странно, не вызвал никаких вопросов. И в 7-м апрельском номере, подписанном в печать, что интересно, в День смеха, 1-го числа, как раз в тот юбилейный месяц моё «Мы Европе заявляем…» и вышло. Тираж номера, между прочим, и вовсе не по случаю юбилея, был очень даже немаленький – 166 с лишним тысяч.
Такая публикация, я думаю (тогда об этом и не думал), была замечена и в обкоме партии. Положительно. Никуда, правда, меня не вызывали, не приглашали, но редактору опять же ничего не оставалось, как начислить мне приличный гонорар. Такой, какой ни до, ни после нигде – даже в «Крокодиле» или на Всесоюзном радио («С добрым утром») – я не получал: 150 рублей! Кто помнит, какая в те юбилейные годы и позже была зарплата у медсестёр, начинающих актрис, машинисток и даже рядовых литсотрудников и фельетонистов, сильно удивится. Я тоже.
Так о чём же это «Мы Европе заявляем…»?
Собрав кое-какие документы в архиве примерно за полвека, я мог кое-что цитировать и как-то иронизировать в адрес той ещё Европы, отталкиваясь уже от Набережных Челнов. Например, собирается тут волостной крестьянский съезд, который и устанавливает: «…по России имеются банды белогвардейцев, которые благодаря советских войск везде и всюду отражаются, по России в настоящее время дело улучшается…»
Это как раз из тех мест, в которые я был командирован.
И вот там же: «А в это время, в 1921 году, образовался новый кантон с центром в Набережных Челнах. Собрались делегаты на свой первый кантонный съезд Советов и дали товарищу Ленину 16 декабря телеграмму:
“Мы голодаем, на наших руках умирают дети, умирают старики, умирает молодёжь, но мы надеемся, что брат-крестьянин урожайных мест и рабочие городов в помощи нам не откажут, а Советская власть эту помощь организует”.
И были ещё строки. Очень хотелось Европе читать их такими: “А если в помощи откажут, то пропадай наша телега все четыре колеса!” Но нет, совсем по-другому кончалась телеграмма…
МЫ ЕВРОПЕ ЗАЯВЛЯЕМ, ЧТО ХОЛОДНЫЕ, ГОЛОДНЫЕ, МЫ ЗАВОЁВАННОЕ В ОКТЯБРЕ НИКОГДА И НИКОМУ НЕ ОТДАДИМ».
И так и дальше с моей антибуржуазной иронией в адрес капиталистов и Европы – и с юмором и оптимизмом, связанным с нашим и челнинским будущим. Как говорится, и кто бы сомневался в 1970-м, что «дело Ленина живёт и побеждает». Как нас учили в преддверии обещанного коммунизма. И объезжая этот уже не кантон, а район, я собирал как бы иллюстрации, живые картинки из прошлого к настоящему.
«А тут уж рукой подать до коллективизации, – себя опять цитирую. – И наступил местный поэт стоптанным лаптем на горло собственной песне – может, про васильки в ней было, а может, про то, как сердце растревожено. Ударил он по другим струнам своей грубо сработанной лиры и стал петь про текущий момент:
Эй, проснись, единоличник!
Долго ль будешь спать?
И пора тебе, товарищ,
Всё уже понять.
Ты ведь жилы вытягаешь
На своей земле,
Не живёшь по-человечьи
И всегда в нужде.
Кто сознательный советский
Честный гражданин,
Тот идти должен за нами,
Нет другой пути!»
Это уже я нашёл в местной газете тех времён под названием «Трактор».
А потом у меня шли колхозы, колхозы (после таких-то стихов!) – «Красная Шильна» в Большой Шилне, «Кзыл куч», «Алга» в Азьмушкине… Вот и эпизод: «Показались со стороны Челнов три настоящих трактора “Фердзон”. Тут народ, народ…» И упоминается один семилетний мальчик, который бежал в 1931-м навстречу этой совсем даже не европейской, а американской сельхозтехнике.
Потом Зия (имя пацана) проходит как фронтовик и азьмушкинский колхозник-комсомолец и, наконец, – как мой собеседник и фигура в положительном фельетоне – Зия Закирович Закиров, председатель колхоза «Гигант», на землях которого и должен встать тоже гигант. Что уж, повторюсь: Всесоюзная ударная комсомольская стройка. Это раз. Его литейное производство по мощности и масштабам не будет иметь себе равных в Европе. Это два. И весь комплекс по техническому уровню превзойдёт лучшие мировые автомобильные фирмы. Это три.
А Зия Закирович и другие председатели по-товарищески и по-соседски стали делиться со стройкой рабочей силой: к февралю (когда я там был) район дал будущему заводу полтысячи человек.
И вот так оптимистически, с иронией и, надеюсь, лёгким юмором мой положительный фельетон заканчивался.
Кому не нравится и непонятно это «фельетон» – пожалуйста, можно иначе: шутливый очерк, очень большая корреспонденция…
Как бы то ни было, получая в 1983-м красные корочки к своему званию и знаку ударника, я мог полушёпотом от волнения сказать первому секретарю Брежневского горкома партии: и мы пахали!
А почему (и где-то впереди я это употребил) Брежнев? Да потому, что, следуя сталинской традиции, наши старые, исторические названия городов переиначивали, даже ещё при жизни вождей: и Сталин шёл (Сталинабад, Сталиногорск, Сталинири и т. д., не говоря уж о трёх пиках в горах), и Молотов, и Жданов, и Ворошилов… И не единожды. Вот Никите Сергеевичу Хрущёву только не повезло. А на пике застойного периода традиция как бы ожила, но теперь только после ухода из жизни некоторых товарищей: Ижевск стал Устиновом, Челны – Брежневом… Потом, правда, и довольно скоро, спохватились и опомнились. К исходному вернулись.
Ну а Набережные Челны… Хорошо звучит и вроде бы всё понятно. Но так ли? Какие это челны – выдолбленные из дерева лодки? И как – на берегу хранящиеся? Нету! Это от татарского (а может, башкирского, чувашского, финно-угорского) «чаллы» – что-то вроде почвы, глины, прибрежного склона. Такая сложилась за века транскрипция.
Не знаю, уловил это поэт Феликс Чуев или нет, но в хорошем сборнике «КамАЗ» – очерков, репортажей, статей, стихов, – вышедшем в 1974 году (после меня, как говорится), есть у него и такие строки:
Здесь никаких тебе челнов
И набережных нету,
Лишь степь основою основ
Да грязь взлетает к небу…
И последнее. Когда я, даже не как ударник, вижу на наших улицах разные авто – не только «Lada» или «Niva», но и «КАМАZ», – мне становится слегка противно. Что, «завод» теперь пишется с буквы «z»? Пофигизм в борьбе за патриотизм?
…Ну а что касается положительного фельетона – больше никогда, наверное, писать не придётся.
Валерий СЕДЫХ,
Тамбов