Миссия – нести свет

Никита АСТАХОВ,
художественный руководитель
театра «ГЛАС»

Каждая свеча, отдающая свой фитиль, свою сердцевину на съедение огню, – источник света, маленькое светило в ладонях тьмы. Может ей и одиноко в своём старании, может, страшит её возможная напрасность самопожертвования. Но на свет этот слетается всё живое: набирается сил, получает отдохновение и тепло, обретает покой, утверждение, вдохновение.
В нашем мире вдруг кто-то по собственной воле становится свечой с горящим фитилём. Участь таких людей – нести свет.
Никита Сергеевич Астахов, заслуженный деятель искусств России, и Татьяна Георгиевна Белевич, заслуженная артистка России, а вместе они – создатели и руководители Русского духовного театра «ГЛАС», который начал свой путь с постановки «Светлое Воскресение», посвятив её 1000-летию Крещения Руси. Не страшась и не жалея себя, более тридцати лет они реализуют миссию становления и развития в стране православного сценического искусства.
Русский духовный театр «ГЛАС» отметил 35-летие. Его сложный, неоднозначный путь, совпавший с переменами в стране, с потребностью, в частности, театральных реформ, только подтверждает необходимость появления такого театра.
Но юбилей театра не отменяет того, что и у его основателей и руководителей могут быть свои индивидуальные юбилеи. Так, в 2023 году торжественно отметили 80-летие художественного руководителя «ГЛАСА» Никиты Астахова, а в 2024-м 75 лет исполнилось директору театра, актрисе, режиссёру и драматургу Татьяне Белевич.
Никите Астахову и выпала эта честь – представлять на страницах журнала свою соратницу и супругу.

Никита Астахов, художественный руководитель театра «ГЛАС»: – Директор нашего театра, заслуженная артистка России. С ней мы 35 лет организуем театр. Она держит его в узде и несёт весь груз ответственности на своих плечах. Когда создавался театр, мы распределили обязанности: я взял творческую сторону, а Татьяна Георгиевна – административную, директорскую. Мы не приглашали никого на эти ключевые позиции, старались сами научиться, особенно она. Административная работа – сложная вещь. Татьяна Белевич в какой-то степени жертвует своим актёрским талантом, уделяя очень много внимания руководству. Для человека-художника это очень трудная задача. Она же по образованию актриса, она всегда мечтала быть актрисой. И надо сказать, она очень яркая комедийная актриса, что

Татьяна БЕЛЕВИЧ,
директор театра «ГЛАС»

В стране перемены. Они отражаются на всех сферах жизни. Впервые в Советском государстве широко и открыто празднуется Пасха Христова. Миллионы нарядно одетых людей свободно гуляют по городу, заходят в храмы, повсюду звучат колокольные перезвоны. В храме Покрова Божией Матери в Филях (в тот момент филиал музея Андрея Рублёва) только что открывшийся Русский духовный театр «ГЛАС» даёт своё первое представление «Светлое Воскресение».
Мало сказать, что многочисленные зрители удивлены увиденным и услышанным. Они просто шокированы. «Никогда ещё со сцены не звучало Евангелие, – вспоминает очень популярный в ту пору актёр (ныне президент Международного фестиваля искусств «Золотой Витязь») Николай Бурляев, один из очевидцев успешного дебюта. Первым зрителем стал и народный артист СССР Владимир Алексеевич Андреев, тогда худрук Московского драматического театра им. М. Н. Ермоловой, который во время проведения коллегии Министерства культуры РФ очень тепло отозвался о театре «ГЛАС».
Создали Русский духовный театр «ГЛАС» выпускники старейшего Театрального училища им. М. С. Щепкина, молодые актёры Москонцерта, супруги Никита Астахов и Татьяна Белевич. Они не только прекрасные артисты, пробующие себя в режиссуре, но и члены известной уже на всю страну Общины по возрождению храма Христа Спасителя, много сделавшей для восстановления этого знакового для страны главного церковного храма, вскоре вставшего горделиво на своём историческом месте, на котором до этого находился открытый бассейн.
Спектакль оказал особое воздействие. Слова, летящие в зал, буквально пронзали сознание. Вероятно, евангельские тексты подобны ожогу и не могли иначе восприниматься атеистическим сознанием того времени.
Большая театральная семья Москвы восприняла новичка по-разному. Кто-то видел в этом пример для подражания, а кто-то не хотел воспринимать даже название нового театра. Новичок оказался боевитым, амбициозным и, главное, интересным и содержательным. Всколыхнули театральную общественность вышедшие вскоре спектакли по произведениям В. М. Шукшина, где по-настоящему, убедительно сплелись и духовность, и русскость.
Церковь тоже поначалу отнеслась к появлению на православном поле театрального коллектива с некоторой настороженностью, но прошло время, и спектакли «ГЛАСА» уже показывались в резиденции Патриарха, Свято-Даниловом монастыре, в Зале Церковных Соборов храма Христа Спасителя, в других помещениях РПЦ. Значит, увидела церковь в его лице своего помощника на ниве православия! Доказательством стали многочисленные благодарственные письма в адрес театра, встречи иерархов с коллективом.
Сейчас можно с уверенностью сказать, что с помощью «ГЛАСА» было совершено главное  – преодолено вековое непонимание церковью театрального искусства, определённое охлаждение к нему. Сейчас руководители театра Н. С. Астахов, Т. Г. Белевич, многие актёры награждены орденами и медалями Русской православной церкви и Русской православной церкви за рубежом. Государство тоже отмечает их заслуги.

Театр начинается с молитвы

Поползли слухи: в «ГЛАСЕ» молятся. В самом деле, и репетиции, и спектакли в театре всегда предваряла и продолжает предварять общая молитва.
«Что же в этом плохого? – задаётся вопросом художественный руководитель театра Никита Астахов. – Перед выходом к зрителю мы просим Всевышнего о помощи нам, артистам. Чтоб были силы, энергия и точность в работе. Чтобы не подвести товарищей в общем деле. Чтобы сказать зрителям то, что хотим сказать. Это как у хоккеистов, когда они перед матчем, положив друг другу руки на плечи, клянутся стоять до конца. Молитва объединяет, придаёт силы, творчески настраивает».
Татьяна Белевич: «Главный знак – это то, что начатое нами дело сохранилось и мы выжили. Это самый важный знак. Потому что много начинаний последних лет сошло с половины дороги. Наше трудное время – время выживания. Удивительно, мы ведь родились вместе с началом движения за возрождение храма Христа Спасителя. Всё здесь шло параллельно: и создание театра, и наше участие в движении за храм.
Архимандрит Иннокентий (Просвирнин) провёл нас через главное испытание – быть воспринятыми и одобренными. Как-то он сказал: “Послужите России. И забудьте тот театр, к которому вы привыкли. У вас будет совсем другой путь. Вы вышли на самую трудную борьбу с главной тёмной силой. Вы – предтечи возрождения русского Слова. У вас будет очень трудный путь и много испытаний. Будет так крутить, что, кажется, ничего не получится. Но в самый последний момент всё сложится, Господь не оставит!..”
Я думаю, что потребность в театрах, подобных нашему, сегодня большая. Их сейчас нет, но есть театры, которые становятся на духовный путь хотя бы по репертуару. Но это только форма, а важно содержание, внутренний багаж актёров, режиссёра, их личный духовный опыт, это наше творчество, основанное на воцерковлении».
Новые смыслы появляются в текущей работе театра постоянно. Они придают работе устойчивость в сложном процессе создания православного театрального искусства, чем и занимается театр «ГЛАС». На этом пути складывается теоретически осознанный главный вектор в выборе репертуара и всего пути. Отдаётся предпочтение материалам и пьесам, связанным с русской историей развития христианства в стране. Беглого взгляда на афишу достаточно, чтобы ответить себе на вопрос: театру интересно прошлое? Почему?
Никита Астахов: «На этом пути есть возможности движения театра к Богу через образы, метафоры, притчи, погружения в библейские смыслы, ассоциации… История России в этом смысле вообще непаханое поле. Именно на этом пути интереса к изначальной духовности дохристианской и христианской Руси нам и видится возвращение к подлинной миссии института театра, его духовности».
Многое в театре «ГЛАС» на этом пути делается впервые. Так, впервые для сцены в работу здесь берутся жития святых, древние летописи, некоторые церковные тексты, которые становятся прочной драматургической основой. Большинство инсценировок создано Астаховым или Белевич в соавторстве или самостоятельно. В ряде спектаклей со сцены звучит старославянский язык, создающий особую тональность и атмосферу. И свой праязык с удовольствием принимает и понимает благодарный сегодняшний зритель.

О 35-летнем пути

Татьяна Белевич: – В жизни были разные моменты, на которые можно было бы опереться, и так продержаться. Много было соблазнов отступить от своего дела или развивать его так, чтобы полегче было, повыгоднее… Был такой схиархимандрит Иннокентий (Просвирнин). Он нам однажды сказал такие слова, которые, возможно, и стали опорой в дальнейшем.
И вот по какому поводу пришлись его слова. Какая-то фирма из Швейцарии или из Швеции обратилась к нам с предложением, чтобы мы попросили для театра помещение храма на Белорусской, который пустует. Взамен нам пообещали самое передовое оснащение аппаратурой и всяческую помощь при условии, чтобы билеты мы продавали только для иностранцев. Тогда-то мы и обратились к отцу Иннокентию за советом.
А он нам ответил: «Послужите России! У вас, конечно, жизнь будет очень тяжёлая. Вы вступили на самый сложный путь борьбы с тёмной силой. Вас будет крутить всё время. Но в последний момент, когда кажется, будто сил вовсе нет, Господь будет помогать».
Мы говорим: «Вот откажемся, а у нас ничего нет: ни денег, ни здания, ни гастролей…»
И он вдруг звонит в Норильск: «Примите ребят!» Он был первым, кто договорился о наших гастролях.
А его провидение – правда. Всё время так и живём. Крутит нас и крутит. Театральная среда нас не приняла, церковная среда тоже не сразу… Мы всегда были между молотом и наковальней.
Это сейчас нас признали, Церковь признала, и ордена у нас церковные, и государственные награды. Никите Сергеевичу Святейший Патриарх вручил орден Даниила Московского, святого благоверного князя, второй степени. Лично вручил.
А тогда… Мы как-то пришли в Отдел внешних церковных связей. А нам на вахте говорят: «А что вам – театру – здесь нужно? Вы что, молитву сыграть собираетесь?»
А мы отвечаем: «Зачем молитву играть, надо просто молиться. Мы поговорить хотим…»
Не дослушав до конца, нам ответили: «Вон, идите в кабинет – там всё расскажите». Мы зашли в узенький кабинет. Там папки какие-то, бумаги и человек сидит. Уши у него большие, как локаторы. Сам он небольшой. Мы поздоровались. Он молчит. Видимо, занят. Мы тоже помолчали. Потом начали говорить. А он всё время пишет и молчит. Мы рассказываем о своих планах, целях, идеях, предложениях. Всё рассказали. Он молчит. Мы попрощались. А он даже головы не поднял. Потом мы узнали, что это бухгалтер, к которому всех посылают «выговориться».
Проходя этот путь, мы и страдали, и претерпевали, и нуждались, и были унижены. Но и это всё тоже укрепление, как и встречи с людьми, ставшими нам поддержкой.
В этой беседе много знаковых моментов, но самый выразительный тот, в котором понятие «нести свет» совпало в буквальном и фигуральном смысле. Татьяна Георгиевна вспомнила момент, когда они с Никитой Сергеевичем пришли на приём к Святейшему Патриарху Кириллу, когда он ещё был митрополитом:
– Мы долго пытались к нему попасть. Записаться на приём было сложно, ожидать долго. Но наконец нам назначили время. Мы идём, около семи часов вечера, на улице темно. Заходим в приёмную, и вдруг погас свет. Темно. Ничего не видно. Нам говорят: «Ну какой теперь приём – света нет». А мы так долго ждали, что и не думали сдаваться. Побежали в храм преподобного Серафима Саровского, накупили там свечей, зажгли и идём к приёмной. Нас не пускают. А мы говорим, встреча назначена – пропустить мы её не можем. Нас проводили по коридору к кабинету. Открываем дверь, а там светло-светло, как днём. Столько свечей у владыки в кабинете было!
Долго мы с ним проговорили. Он пытался нам помочь, и мы очень благодарны ему.
Никита Астахов: – В каком обществе находишься, кто стоит рядом с тобой, таков ты и есть. Не больше, не меньше. Что такое нужный человек в нужное время?!
Я был молодым артистом. И вдруг познакомился с батюшкой. И говорю ему: «Что-то не могу я выучить десять английских глаголов. Вроде и память есть, но никак не могу освоить. Весь мир говорит на английском языке, а у меня – интеллигентного человека – не получается. Что делать?» А он спрашивает у меня: «А ты свой язык-то знаешь?» – «Какой свой?»  – «Древнеславянский».
И я задумался. Я свой язык не знаю, а почему-то хочу выучить иностранный. И я начал изучать свой, родной.
Встретил Николая Лисового – он богослов, литературовед, учёный, поэт. Он мне говорит: «Ты читал “Слово о законе и благодати” святителя Илариона Киевского?» Я и нырнул в эту литературу. И понял, что те тексты, которые я говорю со сцены, не имеют никакого отношения к корневой системе русского языка.
Вот что такое встреча. Я понял, что можно нести со сцены совершенно другое – нечто глубокое, серьёзное, русское. И как только это понимание родилось, нас назвали Русским духовным театром.
Но пришло время. Надо разбираться в остроте этого слова – «духовный». Есть люди, которые любят такой театр, который углубляет мышление, который ведёт к правде. Мышление сегодняшнего дня от мышления 1917 года принципиально отличается. Театры той эпохи и нашей принципиально отличаются. Наш советский атеистический театр уходит. А что вместо него? Художники сейчас размышляют над этим примерно так: «А давайте на сцене раздеваться будем (?!) – так удержим внимание зрителей». Почему такой путь? Потому что к другому не подошли. А путь к Богу – долгий путь. Это другой мир, мышление, оценки, мировоззрение. Другое отношение к себе, окружающим. Если эти отголоски сохраняются в театре и начинают нравиться художникам, артистам, зрителям – это большая заслуга театра.
– Вы говорите о том, что миссия театра «ГЛАС» – это помощь Церкви. Какие отношения сложились у театра с отцами Русской православной церкви?
Татьяна Белевич: – Отношение священнослужителей к театральному искусству разное: некоторые не хотят вообще слышать слова «театр», другие признают, третьи помогают. Главное для нас – благословение на работу Его Святейшества, Святейшего Патриарха Московского и всея Руси Алексия II.
Мы все вкусили горечь атеизма! Разрушить можно мгновенно. Но восстановить и оживить почти умершее, уничтоженное – ох как трудно! Мы все – свидетели того, как Святейший Патриарх, исколесив всю Русь, проводил службы в возродившихся храмах, и в больших городах, и в самых отдалённых местах. А ведь это огромный труд! Сколько надо сил и душевной мудрости, чтобы всё охватить! И воскресить! Сколько храмов поднято! Не забыта и культура. Для нас, деятелей культуры, это укрепление и поддержка.
Святейший всегда поздравляет нас с Рождеством и Пасхой Христовой.
Особой честью для театра было приглашение со спектаклем «Это Сам Христос-Малютка» в резиденцию Его Святейшества, в Свято-Данилов монастырь. Для нас это было огромное событие: театр в стенах монастыря, да ещё у самого Патриарха!
Предварительно нас отсмотрел духовник монастыря, отец-наместник, и только потом мы показали спектакль Его Святейшеству и множеству деток, которых Патриарх приглашает к себе ежегодно на Рождественскую ёлку.
Конечно же, мы волновались.
Поразила реакция Святейшего во время спектакля (он смотрел его вместе с архиепископом Истринским Арсением). Они вместе с детьми радовались и смеялись. Казалось бы, ну чего смешного для взрослого человека в том, что палка ударяет злодея по голове, но дети смеются и ликуют оттого, что зло наказано. Так же трогательно реагировали на это Патриарх с владыкой. Для нас это была большая радость: значит, наш труд тронул сердце Первоиерарха и его сподвижников!
Никита Астахов: – Приятно и ответственно ощущать себя первым (из режиссёров), кто награждён на театральной ниве орденом Святителя Митрополита Московского Макария. Татьяна Георгиевна Белевич награждена орденом Святой Равноапостольной Княгини Ольги. Это очень высокие церковные награды.
Отец Георгий плечом к плечу с нами. Станиславский с Немировичем-Данченко обсуждали создание МХАТа в ресторане «Славянский базар», а мы с отцом Георгием… в бане. Я тогда снимал крест, стеснялся – все же голые. Другой наш близкий друг, батюшка с Урала, отец Александр Никулин (в миру был блистательным режиссёром), говорит: «Никита, что это ты без креста сидишь, ты же крещёный». А отец Георгий заступился: «Да жарко, наверно, в парилке, видно, обжигает». Мне так стыдно стало – на всю жизнь…
И вот мы там тогда, в бане, говорили, говорили, говорили… Интересно, что в бане, значит, речь идёт не только о чистоте тела, но и об оздоровлении души. И ещё интересно, что чуть ли не все основные вопросы по создаваемому театру мы в бане и решили: без водки, без пива. Напаришься – потом надо отдохнуть, вот и сидишь решаешь «мировые» проблемы.
Татьяна Белевич: – Отец Георгий – личность дерзновенная (может быть, для священника такое определение слишком неожиданное). Например, в своё время запрещено было ходить в рясах по улицам, а он ходил. Запрещено было священнику на телевидение выходить, а он выходил вместе с нами, и высказывал своё мнение, и отвечал на вопросы телезрителей. Он столько пережил… Он даже за штат вышел, так как стал заниматься созданием общины несуществующего на ту пору храма Христа Спасителя.
Никита Астахов: – Во всей этой беспрецедентной истории восстановления храма Христа Спасителя он был бессменным председателем Братства Храма Христа Спасителя. Храма ещё не было, а он уже организовал общину, ходил по райкомам, везде заявлял: «Община есть, стройте храм!» Потом на свои накопленные деньги закупил билеты на три сеанса кино в кинотеатре «Россия» и провёл вместо кино вечер-концерт для православной общественности Москвы, посвящённый 150-летию первой закладки храма Христа Спасителя. Мы режиссировали этот вечер, готовили сценарий и были ведущими. Тогда, в заключение вечера, мы на молитву весь зал огромного кинотеатра «Россия» (теперь – «Пушкинский») подняли. Композитор Георгий Свиридов (он тоже был на этом собрании) удивился тогда: «Я даже представить себе не мог, что в Советском Союзе весь зал огромного кинотеатра встанет на “Отче наш”. Я много в своей жизни видел, но такого ещё не было, это потрясло». Отец Георгий часто бывал гоним за своё участие в общественно-политической жизни, на которую в те времена был запрет для священников.
Татьяна Белевич: – Примеров возрождения православного театрального искусства после атеистического периода ещё не было. Эта работа вся на уровне сердца, интуиции и, конечно же, наставничества нашего духовенства. И, если хотите, смелости, потому как надо было ломать стереотипы с двух сторон. И со стороны Церкви к театру, и со стороны… культуры – к такому театру.
Хочется говорить о нашем российском духовенстве ещё и ещё. Это замечательные люди, они помогали нам, хотя и не без риска для своей репутации. Это сейчас уже нормальное явление, когда творческий человек имеет духовника, ходит в храм и т.д. Раньше-то актёр был человеком второго сорта, а точнее, греховным человеком, и эта греховность лежала в основе его профессии. А если батюшка выходил на сцену, чтобы обратиться к залу, то кое-кем это воспринималось тоже как актёрство. «С кем связался! – говорили, – их даже на кладбище не хоронили раньше». И эту дерзость – принятия театра – брал на себя протоиерей Георгий Докукин. Но бытующее мнение о театре не отражало действительной правды или отражало какую-то одну его сторону. Наша огромная благодарность тем, кто (особенно в начале пути театра) нам поверил, поддержал и, главное, молился за нас!
В честь тезоименитства Святейшего Патриарха мы показывали на основной сцене Академического Малого театра спектакль «Раб Божий Николай», на который пригласили представителей духовенства и интеллигенции столицы.
Тогда у нас ещё не было своего помещения, мы скитались. Решили провести акцию – отметить тезоименитство Патриарха выступлением нашего театра со спектаклем по Гоголю «Раб Божий Николай». Святейший благословил. О, сколько это было радостных хлопот и волнений! Ведь впервые культура в лице нашего театра поздравляла Патриарха с днём ангела! Здесь хочется поблагодарить за помощь архимандрита Иоанна Экономцева, руководителей Академического Малого театра, народных артистов Виктора Ивановича Коршунова и Юрия Мефодьевича Соломина, предоставивших нам старейшую сцену России. Надо было срочно перемонтировать программу, а репетиций – одна. Да и выйти на прославленную сцену после скитаний, когда отрепетировать всё на своей сцене предварительно было просто невозможно, так как сцены-то не было, становилось большим риском. Но мы рискнули.
И Господь устроил так, что мы отработали достойно. Зал был переполнен. Многим даже не удалось попасть внутрь помещения. Билеты спрашивали ещё в метро, даже через полчаса после начала спектакля. Телевидение понаехало – со всех компаний. Помню, мы тогда позволили себе запретить впускать журналистов НТВ. Компания скверно себя зарекомендовала – на Пасху показала фильм, который не благословил к показу Святейший Патриарх.
Было только одно огорчение: в последний момент сообщили о нездоровье Патриарха, и по его благословению приехал в театр архи­епископ Солнечногорский Сергий, тогда управляющий делами Московской патриархии.
Владыка Сергий очень высоко оценил спектакль и обещал передать Патриарху своё впечатление от увиденного.
Архиепископ Тихон (теперь он в Новосибирске) приезжал к нам в театр, когда у меня был юбилей. Это было неожиданно и трогательно. Он прочитал акафист святой Татьяне, подарил икону святителя Николая и золотой крестик, который я ношу до сих пор. Я была очень растрогана и благодарна владыке за такое внимание ко мне, недостойной.
Никита Астахов: – Благословения священников дают нам ощущение внутренней устойчивости: хандра пропадает, исчезает тревога. Сейчас уже даже опыт в этом плане появился, знаю – паники не должно быть, всё равно звонок прозвенит и спектакль состоится.
Когда мы показали свой первый спектакль «Светлое Воскресение» архимандриту Иннокентию (Просвирнину), он нам сказал, что отныне у нас начинается новая творческая жизнь. «Подготовьтесь к этому, – добавил он. – К вам теперь будут относиться совершенно по-другому: и зрители, и коллеги из других театров. У вас вскоре появится такой духовный опыт, с которым вы совершенно не были знакомы ранее».
Хорошо, что он предупредил. Значит, что-то должно с нами происходить, не укладывающееся в привычные рамки.
Это не заставило себя ждать. Выхожу однажды на сцену (мы играли в «Зелёном театре» парка «Сокольники») с евангельскими текстами, и вдруг из зала: «Неправда! Прекратите!» Я сначала подумал: пьяный. Но мне потом сказали: нет никакого запаха, абсолютно трезвый человек.
Несколько раз похожее было на гастролях и в других городах.
Я к батюшке. «О, к вам уже бесноватые ходят, знаем, это наша клиентура!» Выяснилось, что бесноватые так реагируют на определённые евангельские тексты, они вызывают в них этот «страшный бунт»: они и залаять могут, и богохульствовать, но, главное, своим криком они хотят остановить слово о Боге. Хорошо, что нас предупредили.
Или другой случай, в Вологде на этом же спектакле во время проведения театрального фестиваля «Голоса истории великой». Перед нами Минский театр показывал «Жизнеописание святого равноапостольного князя Владимира». Спектакль повествовал о жизни святого князя Владимира до его крещения, у него было множество жён, и вот всю эту «половую жизнь» (а выступали мы в Кремле, рядом – собор) они стали изображать на сцене. И в это время вдруг пошёл проливной дождь. Спектакли игрались на открытом воздухе, а персонажи в образовавшихся лужах продолжают свой «подвиг» актёрский совершать, непотребные мизансцены воспроизводить: в грязи, с замызганными от потёкшего грима лицами – это было безобразное зрелище… На следующий день выступаем мы на этой же открытой площадке. Было пасмурно, выходим на сцену – солнце и… стрижи – вжик, вжик над сценой. Представляете: евангельские тексты, колокола звонят и… стрижи! Кто-то скажет – «господин случай». Тогда вопрос: «А что такое случай?»
Всё это и есть духовный опыт. И этот духовный опыт приходит не только во время спектаклей, но и в общении. Например, устраиваются к нам на работу, знаешь уже: этот – отчалит, а тот – удержится. Духовный опыт – он летучий, его не пощупаешь, но он приходит и остаётся навсегда.
А может быть духовный опыт и от скорби. Или через обиду. Вот, к примеру, говорю актёрам: сегодня идём в храм Святой Троицы на службу. Прихожу в храм – на месте только два человека из всего коллектива. Я – батюшке: «Всему коллективу сказал прийти – и только два человека услышали». Он успокаивает: «Не переживай, хорошо хоть знают, что в эти дни читается канон Андрея Критского, и то хорошо». На следующий день прихожу в театр: «Что же вы, я вам всегда готов идти навстречу, но для меня есть принципиальные вещи, и здесь я не сверну. Вы не то что мне в спину, вы по той центральной линии, куда православный театр идёт, бьёте. Я не могу здесь вам простить. У нас дисциплина, послушание, и вы обязаны выполнять то, что вам художественный руководитель говорит, а я в буквальном смысле руководитель – за руку вас вожу». – «Никита Сергеевич, мы перепутали, вы сказали, что можно ходить в любой храм, а оказывается, надо всем в один». Долго оправдывались. Но в следующий раз пришли. Вот это и есть мой духовный опыт. И не только мой.
– Что касается сценических жанров, есть ли в театре в этом смысле какие-­то табу? Скажем, оперетту можно ставить?
– Один балетмейстер, сотрудничавший с нами, очень хорошо сказал: «Вальс – раз, два, три, раз, два, три… – это богоугодно, а другое движение – раз, два, три, четыре – уже не богоугодно. Но это же смешно: вальс – хорошо, а фокстрот – плохо…» Да, наверно, аритмия – плохо. Ведь существует ритм и существует антиритм. Но я так думаю, что всё должно в результате служить Богу: и жанр, и ритм, и темп – здесь нет исключения. Думаю попробовать даже водевиль поставить. Мне вообще нравится, когда в зале люди смеются.
– Это интересно – юмор в духовном театре. Какой он?
– Только не тот, который у человека забрали и превратили в пустое бессмысленное кощунство над всем и вся, не разбирая ни хорошего, ни дурного. Этот светлый смех отобрали и теперь смеются, издеваются на эстрадах кто во что горазд. Гоголь говорил: «Нужен тот смех, который дан человеку, для того чтоб смеяться над всем низким, что порочит высокое звание человека». И это низкое надо находить не столько в окружающих, сколько в себе. Вот этого качества смеха и нужно достигать.
Необходимо возродить подлинный смех, смех души (не утробный), смех, родившийся свыше и переходящий от поколения к поколению, как говорил Гоголь, «от человека к человеку».
Патриарх Тихон пишет в своём дневнике о мысли, которая пришла ему в тот момент, когда он покидал Америку, где находился с визитом: «Господи, как я мог позабыть сказать американцам, ведь надо же было им сказать, что улыбаться надо, но так, чтобы не показывать дёсен!» То есть не надо скалить зубы, это не есть природа смеха, когда человек выворачивается наизнанку. У нас ведь как на сцене строится всё? Готовая реприза: раз, два, три, четыре – и зал: «Гы!» Но я вдруг заметил такую вещь: делают это «гы», а сами косятся по сторонам: «Я один так смеюсь или все? Ах все – значит, и мне можно».
Самое лучшее качество смеха, это когда смех озаряет лицо, когда вдруг оно изнутри просветляется. Вот о таком качестве смеха Гоголь и мечтал, он понимал, что с утробным смехом надо бороться, надо его отнять у тех людей, «которые превратили его в бессмысленное, злобное кощунство над всем, не разбирая ни хорошего, ни дурного».
– А общепринятый метод «действенного анализа» пьесы, он в духовном театре тоже иной?
– Этот метод приобретает у нас характер действенного религиозного анализа. Актёров нашего театра, даже если брать самых молодых, интересует действие персонажей, прежде всего, с религиозной точки зрения, всё в человеческих поступках подчиняется у нас этой линии. Но абсолютно не навязывается режиссурой, здесь самое главное, что актёру нашего театра другое и неинтересно. Существуют то или иное событие жизни, взаимоотношения между героями, и актёры сразу начинают разбирать их с точки зрения греховности или негреховности. Если говорить о какой-то новой актёрской технологии, то вот пример: играет актёр определённого персонажа, а у этого персонажа есть грехи, и актёр видит эти грехи, потому что уже имеет духовный опыт своей собственной греховности. Грехи есть в любом, они такие же, как и в другом человеке, может быть, в иной пропорции, но они есть, и они нас объединяют. Как ни странно, по грехам люди быстрее объединяются.
Людей, по благодати собравшихся, гораздо меньше. Вспомните количество учеников Иисуса Христа. «Их мало, но они Свет миру!». «Малая закваска тесто бродит». Вот мы, грешные люди, так называемое тесто. Что можем сделать мы, грешники, занимающиеся разными профессиями? Вот я (актёр духовного театра), например, пробую спасти своего персонажа, которого играю, которым живу. Спасение своего героя через покаяние в себе. Ведь если грехи легко объединяют людей, то, значит, ещё легче объединиться актёру с его героем по грехам, им обоим свойственным, а потом (чаще всего в конце спектакля) за них покаяться перед зрителем, перед всеми действующими лицами покаяться – «при народе и смерть красна».
– Как это можно сыграть?
– Играть это и не надо. Надо понимать. И тогда это религиозное знание непременно проявится в роли, в актёрском отношении к ней. Наша профессия, таким образом, становится высокорелигиозной, помогающей человеку, она несёт в себе функцию спасения человека – через покаяние.
– Но ведь актёр, согласно системе Станиславского, должен заниматься «оправданием» своего персонажа, для того чтобы не существовать в роли отстранённо, а «входить» в образ, «впускать» его в себя.
– Как сыграть отрицательного человека? «Я-то хороший, – говорит себе актёр, – ну есть у меня какие-то негативные черты. Надо обязательно “примерить” грехи, нужно искать их тождественность в себе».
А вот как практически это совместить со своим отношением к греховности?
Я придумал такую методику. Мы, оказываясь в любом обществе, всегда стараемся подстраиваться под это общество. Попадаем в разные предлагаемые обстоятельства и пытаемся соответствовать им. То есть мы подыгрываем тем правилам, той этике поведения, тем даже традициям, которые уже устоялись в этом обществе. Но есть и «противостояние» – и это уже удел героев, это подвиг. А обычный человек, скажем я, если оказывается в кругу, предположим, рабочих людей, то чувствует, что у него вот-вот мат сорвётся с языка от старания быть своим. Получается, что подделывается человек под ситуацию.
И актёрам, оказывается, тоже можно такую задачу ставить: ты хороший человек, но ты ведь можешь подыграть, что плохой. Тогда актёру становится понятной задача (подыграть – значит сыграть), и он начинает «подыгрывать», то есть играть роль.
Иду дальше – привожу пример, скажем, такой: жена – наркоманка, муж пытается её спасти, но ничего не получается. Тогда он решает ей подыграть, самому стать наркоманом, он полагает, что, став таким же, как она, войдёт в её мир, и уже потом, став ей более понятным, начнёт вытягивать её из этого ада. Он стал на время наркоманом и… остался таковым навсегда. Жизненная история – важный пример. Подыгрывая греху, сам становишься греховной субстанцией, хотя поначалу баловался.
– Но здесь другое, здесь вмешивается внешнее обстоятельство в виде наркотика.
– А грех – тот же наркотик. Кто-то врёт, но я-то не вру, а кто-то продолжает врать, решил попробовать и я. Войти во враньё легко, а выйти как? Я говорю актёру: «Прикинься, это ведь легко тебе сделать?» Легко. Роль развивается согласно пьесе – актёр углубляется в неё. И он уже всё меньше и меньше «прикидывается», т. е. всё больше и больше входит в образ, становится по греховной мерке на уровень персонажа. Но «прикид», то есть примерка на себя, остался, отпечатался в сознании, значит, «погружение в роль» осуществляется под самоконтролем. И ещё. У актёра обязательно остаётся право свободы выбора – здесь это человеческое право смыкается с профессиональным. Актёр понимает, что пришёл на путь греха искусственно, через профессию. Далее, когда он глубже входит в роль, вот тут у него и начинается последний этап – покаяние, потому что у него как у профессионала остался выход – спасение себя через спасение своего героя. Он осознанно вошёл в роль и осознанно из неё вышел. Человеческая же, индивидуальная свобода выбора диктует ему как действие одно – покаяние.
– В светском театре актёр ведь тоже «погружается» в роль.
– Но он не соизмеряет это погружение со шкалой духовных, религиозных ценностей. Светский театр не даёт такого понятия – «греховность образа». А духовный – даёт.
Во что же тогда погружается светский актёр? Если нет греховного анализа, то и подлинной глубины роли нет. Правды нет, в основном есть только чувственность с позиции: хороший или плохой человек (а для каждого общества эти понятия меняются, а понятие греховности постоянно во все времена). Кроме того, сколько случаев, когда актёры не могут до конца вернуться в реальность, возникают психозы, неврозы, другие болезни, а главное – уверенность, что я лучше своего героя.
– Но здесь есть опасность, так сказать, «отстранения в роли». То есть где та граница, когда актёр живёт в роли, а когда он как бы со стороны смотрит на свою роль?
Татьяна Белевич: – Так это ведь и есть самая трудная актёрская технологическая особенность. И владеют ей очень немногие. Сейчас – век личностей. Личностное становится очень важным и в актёрстве, и в режиссуре.
– Что такое личность?
– Личность на сцене не означает отстранённость, наблюдение со стороны. Неверно думать так. Актёрская личность – это способность к полному соединению с другим, вымышленным, человеком как на почве грехов, так и на почве достоинств. И чем полнее соединение, тем крупнее личность, личность роли.
В жизни человек чаще сходится с другим человеком на почве грехов. Значит, и с ролью можно сойтись на почве грехов. Это, наверно, самый простой путь, но он и самый глубокий, связующий, это – сострадание, оно само по себе сильная вещь. Но у тебя остаётся, коли ты профессионал, осознание роли сверху. То есть спасает тебя твоё личностное начало верующего человека.
Никита Астахов: – Вот приходит к нам новый актёр, демонстрирует навыки, полученные в театральной школе. Это хорошо. А нужно, чтобы были в артисте не только профессиональные качества, главное – мировоззрение, и оно первостепенно. Я предпочту взять на работу недостаточно профессионального человека, но чтобы в нём была заложена потребность искать религиозный смысл в спектакле. Профессия (уже в новом качестве) приобретётся обязательно. Сейчас пошло новое поколение, их как раз это и интересует. Со стариками я много боролся, а молодёжь всё берёт как-то сразу, с лёту.
Это и есть самое сильное – религиозное соединение с ролью. Оно не просто глубокое – глубочайшее. Оно в результате то же самое, что и «я в предлагаемых обстоятельствах», по Станиславскому, но есть здесь другой, самый главный момент – почему и называется духовный театр – я могу покаяться за чужой грех, за своего персонажа, он ведь тоже живой человек, и я могу его защитить.
Кроме того (и это важно), актёр за своё прикосновение к греху, пропускание его через себя может покаяться своим отношением к греху не только за персонажа, но и за самого себя.
– Разве может быть у актёра отношение к роли в момент её проживания на сцене?
– В глубине души – может. Это отношение выражается в сострадании. А сострадание – религиозное чувство, оно возникает спонтанно. Есть отношение к роли, но именно как результат, а не как процесс.
В творчестве всегда нужно ловить момент, когда, если себя активно не проявлять, не давить на себя, а просто настроить свою внутреннюю антенну на восприятие, она воспримет сама. Добиться этой внутренней свободы невозможно железной математикой или силой воли, можно только через веру.
Почему у человека возникают мысли, открытия? Говорят: родилось это. А человек в это время ходил, пил, ел, думал. Но в глубине подсознания верил, что получится, что откроется. Артисту нужно знать, как себя вести, нужно уметь создавать в работе… такое положение сознания и тела, добиваться такой внутренней свободы (в этом и есть смысл понятия «сценическая свобода»), когда начинаешь понимать – тебя озаряет. Но озарение может (мы уже условились) быть с двух сторон. И роль режиссёра православного театра заключается как раз в том, чтобы уметь определять адресата этого поступления. Поэтому так важно режиссёру благословение отцов церкви.
Я работаю с артистами над новым материалом всегда с религиозных позиций. Сначала: «Давайте, говорите!» Говорят неохотно, потом увлекаются, начинают спорить. Я слушаю всех, нахожусь в том жадном состоянии, которое можно определить как «всех успеть услышать и понять». Но, подобно скульптору, отсекаю ненужные, лишние суждения, напластования. Во мне уже есть годами выработанное ощущение правильности направления. Как человек мягкий, я могу где-то и уступить, но, что интересно, заметил – сразу начинаю заболевать физически.
Думаю, скоро уже не нужно будет таких больших споров в коллективе, потому что и я, и артисты моего театра – мы будем уже больше знать, ведь мы не стоим на месте, движемся вперёд вместе со всеми. Я заметил, что духовный рост идёт в человеке постоянно: и там, где ты вчера был неопытным, сегодня начинаешь укрепляться.
– Существуют ли в России театры, подобные вашему? Есть ли у вас обратная связь с ними? Вероятно, там, в глубинной России, рассчитывают иметь некое руководство к действию в создании и деятельности подобного рода театров?
Татьяна Белевич: – Я думаю, что потребность в этом сегодня большая. Хотя театров, подобных нашему, нет. Но есть театры, которые становятся на православный путь. Есть отдельные сценические формы духовно-религиозного содержания. К нам обращаются с просьбами, даже требованиями, создать методички, передать опыт. Сейчас, конечно, творческие коллективы начинают обращаться к религиозной тематике, но не всегда это удачно. В основном это повторы того, что мы уже прошли в начале своего пути – свечи в руках, белые балахоны на актёрах… Но это только форма, а важно содержание, внутренний багаж актёра, режиссёра, их личный, духовный опыт. Этого не сыграешь. Это надо иметь, надо накопить, выстрадать. Да, теперь нас уже интересуют не только религиозные сюжеты. На определённом периоде это было необходимо и важно. Но уже нужно брать все аспекты жизни человеческой, только рассматривать их с православных позиций.
Я убеждена, что это и для Москвы необходимо, потому что надо честно признать, что с переходом в XXI век атеистический театр обречён. Поскольку общество отошло от коммунизма, значит, оно отошло и от атеизма, т. е. от сатанинской атеистической идеологии, на которой зиждился весь советский театр, упрямо выполняющий директиву Ленина: «Нам мало уничтожить Церковь, нам надо её заменить, и единственный институт, который может это сделать, – это театр».
Никита Астахов: – Я думаю, что в XXI веке на русский театр ляжет огромная ответственность, созидательные отголоски которой пройдут по всему театральному миру. Безбожный театр должен покаяться за содеянное: за то, что отвёл зрителя от религии, увёл его из Церкви. Если говорить о покаянии всей страны, то мне кажется, что оно должно начаться с искусства (театра), с бывшего советского искусства. Современный наш театр пока же продолжает существовать в непокаянном русле.
Атеистическое искусство не могло быть построено на высочайших принципах, значит, от многих существующих «принципов» можно легко отказаться. Что такое было советское искусство? Поддержка ложной идеи. Но многие театры, слава Богу, оставили за собой право сохранить христианские ценности, взять их на вооружение. Театр именно этим и ценен как общественный институт. И чем смелее мы будем эти ценности вводить в жизнь театров, тем легче будет отрезать уже отжившее.
Когда (по Ивану Ильину, великому русскому философу) произойдёт воцерковление всех государственных направлений, тогда мы и будем жить в православном государстве. Вот это и есть задача каждого. И этим должны заниматься художники, потому что, как говорил Василий Макарович Шукшин, «они – в авангарде общества, потому что быстрее улавливают те волны, которые идут сверху». Театр «ГЛАС» изначально стоит на этом пути.
– Театр «ГЛАС» – одновременно и духовный, и русский. В Москве это, наверное, единственный такой театр, позиционирующий свою национальную принадлежность. Чем это вызвано?
Никита Астахов: – Не единственный. Есть и другие… Но ответить на вопрос можно вопросом. А почему пишется и говорится «Русская православная церковь», «Русский музей», «Русский дом», «Русская школа», «Русское слово» и т. д.?.. Наш театр старается помогать русской Церкви. Кроме того, почему можно говорить, что есть татарская культура, угро-финская, украинская, молдавская, армянская, но нельзя говорить, что есть русская?
И ещё. В последнее время национальный вопрос у нас в стране очень уж заострился. И не русскими он поднят.
– Почему это произошло?
– Всегда Россию боялись.
– Почему же?
– Считают, что Россия огромна и надо разделить её на части. Если сравнить Россию с другими государствами, то она действительно очень большой организм. И могучий.
– Была ведь Россия и не огромна в те времена, когда разрозненные удельные княжества враждовали между собой.
– Объединение всегда было сутью России. Вот она и превратилась в большую страну, стала, как наша мечта, велика, а мечта наша – это Святая Русь. Россия – это не просто география, но и духовная глубина. Ведь основополагающая мысль русского человека заключается в достижении праведности – вот такая громадная цель у России. Это её сверхсверхсверхзадача. Ощущение Святой Руси как пространства внутри каждого живущего на этом пространстве – за этим тянутся не только в России, но и в мире, потому что нигде ничего подобного нет. Это стремление является тем самым балансом, который сдерживает противоборческие силы в мире, и, как ни стараются разрушить Россию, на неё только и надеются. Это уже скорее из категорий столкновения Тьмы и Света. Россия громадна духом, щедра. И в этом смысле вся надежда человечества именно во взгляде на Россию как на своё духовное спасение.
– Почему Вы считаете, что спасение мира заключено в России?
– Все наши богословы-философы как один поднимали эту тему (Иван Александрович Ильин, Павел Александрович Флоренский, Василий Васильевич Розанов). У Ивана Ильина есть большие работы о спасении мира, в которых России отводится ключевая роль. Ильин видел, например, в Пушкине «воплощение русской духовной очевидности, породившей спасительную традицию: из глубины сердца созерцать Бога, поддерживать Богом хранимые национальные силы». Мы поклоняемся гениям русской литературы и культуры, свято чтим их труды. Для нас священны места, связанные с художественными и духовными гениями великой России: Пушкиным, Достоевским, Некрасовым, Чеховым, Глинкой, Чайковским, Римским-Корсаковым, Суриковым, Репиным.
Русское население не имеет западных устойчивых традиций к межэтническим конфликтам. На Западе же, для которого противостояние – историческая норма, веками формировался индивидуализм как элементарная реакция на сохранение себя. Все теперешние европейские союзы – следствие исторического этапного движения к выработке прочной защиты от существующих и гипотетических внешних угроз. Русский характер живёт перспективой дружбы, братства, единства. Идея соборности опирается именно на эти наши традиции. «Будущее сокрыто от человеческого взора, – писал Ильин, – и чья традиция соответствует истине – покажет только время».
Россия – гигантская страна, и «крот истории» копает здесь медленно. Но глобальное противостояние Тьмы Свету тревожит, оно особо ощутимо в сегодняшнем мире. Фёдор Иванович Тютчев писал: «В истории человеческих обществ существует роковой закон. Великие кары наступают не тогда, когда беззаконие царствует и управляет во всеоружии силы и бесстыдства. Взрыв разражается при первой (робкой) попытке возврата к добру. И тогда нынешние поколения расплачиваются за предыдущие». Эти взгляды скоро выйдут на первый план. И задача православного художника в том, чтобы донести эти мысли до сознания человека. Здесь роль театра становится необычайно важной, поскольку это публичное искусство и поскольку это искусство эмоциональное, а мы знаем, что осознанию способствует эмоция.
В своё время знаменитый русский философ и публицист Иван Лукьянович Солоневич писал: «Самая решающая проблема нашего национального бытия заключается в отказе от всяких призраков – то есть от всякой лжи, активной и тем более пассивной лжи… Мы обязаны знать: от этого и только от этого зависит всё наше будущее – и личное, и национальное».
Поэтому театр «ГЛАС» – русский, без всяких «призраков», утверждаю я. И я сам – русский человек и могу заниматься только русским: у меня русские гены, я знаю русскую деревню, знаю Россию, объездил её с запада на восток и с севера на юг. Я знаю людей, и не только людей театра. И ещё: во мне начинают работать болевые ощущения только тогда, когда они приложимы к национальной почве.
Сейчас все боятся быть нищими: прагматизм, материализм, который всегда давил на людей, сегодня набрал свою мощь до такой степени, что все теперь катастрофически боятся нищенства и боятся… духовности. У Гоголя есть прекрасная фраза: «Наша русская интеллигенция ещё не поняла всех достоинств быть нищими». Гоголь русскую интеллигенцию ставил в лидеры всей мировой интеллигенции. Я тоже думаю, что наступит время: мы немного попереживаем, пошарахаемся из стороны в сторону, и тогда русская интеллигенция сможет совершить свой подвиг – сломать стереотип страха перед нищенством. Ведь рост духовности зависит от умаления материального начала в человеке.
Татьяна Белевич: – Русскому человеку свойственно было всегда защищаться от нападок, вот исторически и сформировались такие своеобразные защитные формы: Иван-дурак, Емеля и др.
Сергей Залыгин хорошо сказал как-то об этом: «Я думал, тема Ивана-дурака не появится больше, отработана уже, но потом, с огромной современной силой, она проявилась у Шукшина во многих его произведениях, особенно и впрямую – в «До третьих петухов».
Но у нас нет ни одного дурачка, который был бы канонизирован, а юродивые есть. Например, Василий Блаженный, Ксения Петербургская. Есть икона «Прибавление ума», а вот иконы «Русский дурак» нет. Иван-дурак – это какая-то промежуточная ступень между светским и религиозным, и она необходима. Она ведёт туда – к сердцу народа. Иван-дурак – мифологизированный персонаж русских волшебных сказок. Он воплощает в себе некую особую сказочную традицию, не исходящую из постулатов практицизма, а опирающуюся на поиск собственных решений, зачастую, казалось бы, противоречащих общепринятому здравому смыслу, но в конечном счёте оказывающихся верными. Изобретательность, мастеровитость, недюжинный ум делают этого героя очень привлекательным в глазах его окружения, читателей и зрителей. Иван-дурак или ничего не делает, или делает как будто заведомо бесполезные, бессмысленные вещи, но в дальнейшем-то и раскрывается их пророческий смысл. И в этом он близок к юродивым. Причастность к «заумной» речи тоже делает его схожим с юродивыми.
– А почему языческое и христианское на Руси находятся, скажем так, в несколько напряжённых отношениях?
– Противопоставлений одного другому здесь нет, языческая Русь очень плавно перешла в православие. Можно даже найти иконы, где христианство впрямую соединяется с отзвуками язычества. Этот переход длился достаточно большое время. Ведь что такое поменять веру народа?!.. Интересный факт: христиане в I веке назывались атеистами, потому что тогда было ещё язычество, многобожие, и все верили языческим богам, а христиане им не верили, и их называли атеистами.
– Вы используете в своих спектаклях русскую этнографию?
– Всё, что близко слову «русский» по выразительным театральным средствам, всё используется. У нас в самом названии заложено это – «русский театр». Моя позиция здесь такова: пусть присутствуют разные национальности в театре (в частности, в нашем), но все мы должны быть по духу русскими. Мы ведь на сегодняшний день это свойство растеряли основательно, говорим «русский», а в паспорте уже национальность не пишется. Но дело не в том, что отменили в паспорте, а в том, что в душе человек перестаёт быть русским. Ведь что такое – русский? Это «мой дом – твой дом», щедрость, широта души, разудалость – вся наша обширная география разместилась в душе.
Народ – это язык. Сейчас лихо все перескочили на американские словечки: рокеры-брокеры, спичрайтеры, ди-джеи, бонусы, маркетинги… Почему нужно сплошь заполонять наш родной язык американским сленгом? Мне это непонятно. Теряется исконно русское. И это страшно. Нация пропадает. Как бы изнутри исчезает. Отказывается от своего национального, Богом ей данного таланта. Выгоднее становится быть мелким, винтиком, серой мышью, а Ильёй Муромцем, Рогожиным, Сусаниным, Мышкиным – глупо, ещё поднимут на смех за наивность. Для меня же все эти (и другие) собирательные и нарицательные образы людей России близки и дороги.
В театре «ГЛАС» много людей разных национальностей, но больше – русских. Вообще национальный состав коллектива – это всё равно что вопрос пола: кого в театре должно быть больше – мужчин или женщин? Я заметил, что если женщин больше, то возникает тогда в театральном организме своеобразное женское понимание жизни. Это опасная штука для театра, я внимательно слежу за тем, чтобы в театре было мужское сознание. «Театр» даже как слово – мужского рода. У нас директор – женщина, и я очень внимателен к этому факту, да и сама Татьяна Георгиевна хорошо понимает, что всё в коллективе должно быть гармонично. Я слежу, чтобы не было доминирующей «женской интонации» в театральной работе.
Надо равняться в этом на православную церковь. В церкви ведь женщина в алтарь не допускается: её служба – уборка, продажа свеч, иконок, принятие поминальных записок. Главное слово здесь – слово священника-мужчины, и это правильно, и с этим все согласны, так и должно быть: мужчина должен совершать главные дела, потому что несёт ответственность он. А вот у католиков пытаются ввести женское священство. В православной церкви есть и святые – женщины, есть и настоятельницы монастырей (женских, конечно).
Точно так же и национальность. Театр русский. Значит, должно быть так: «здесь русский дух, здесь Русью пахнет». Представьте себе, что представитель другой национальности пришёл на работу в русский духовный театр и целый день слушает, предположим, таджикскую музыку (такое бывало) только потому, что это ему близко и понятно. У нас теперь вообще постороннюю музыку на работе не слушают. Один из наших водителей работал раньше в индийском посольстве, так он рассказывал, что те, кого он возил (индусы), слушали на магнитоле только индийскую музыку и никакую другую, русскую в том числе.
– Всё старинное – русское, а также русский танец, фольклор – всё это наше огромное богатство, по сути, ушло из жизни, и сегодня, особенно молодому зрителю, похоже, непонятно.
Татьяна Белевич: – Это и есть наша задача – вернуть русский дух, чтобы современные юноши и девушки воспринимали не только то, что им навязывают, а чтобы им становилось интересно самим выбрать для себя близкое. Вот у нас идёт Шукшин. Приходят на спектакль старшеклассники, как они сами себя называют, «дискотечники», ну, думаем, сейчас начнутся разговоры-пересуды, мол, Шукшин – деревня, но… была совершенно чудесная реакция, ребятам понравились и частушки, и народное пение, и они стали приходить в театр регулярно.
– Почему же «русское» как-то незаметно уходит из жизни?
– Потому что те, кто насаждает «культуру», являются как раз приверженцами всего нерусского.
Включаешь радио в машине – нет ни одной русской песни, если что на русском языке и звучит, так это «Радио-шансон», или попросту кабацко-блатной репертуар. И это преподносится как песенное совершенство. Если же что-то русское поют – это уже счастье большое. Бедный слушатель – он же привыкает к убойному звуку, «долбёжка», которая бьёт по мозгам, – её же слушают и русские люди. И их ухо уже не пропускает те волны, те звуки, которые являются духоносными, всё заблокировано, зашлаковано, уже невозможно слышать Слово, понимать его культурный смысл. Ругаться матом стало престижно, это как бы пропуск в жизнь – значит, свой. Повсеместно идёт насаждение антикультуры, и в школе, и даже в семье считается, что это и есть норма, – потому что везде так.
– Почему же народ (русский народ) позволяет себе такую жизнь? Почему он допустил, что страна почти спилась, что многие люди не живут в чистоте мыслей и помыслов?
– Народ измучен, издёрган, изуродован. Основной же грех в том, что мы отошли от православия и его нравственных устоев. Это тяжкий грех, плоды которого мы до сих пор пожинаем и расплата за который налицо. Человек, который знает и верит, что надо постоять за Христа, за веру православную, он человек не просто любящий собрата, он принципиален во всём, что касается нравственных устоев и веры. Потому что всё остальное: мерзопакостное богохульство, грязь, брань, проституция, разврат, обман, воровство, наркомания, убийство – тягчайшие грехи. Человек верующий это знает, и он хотя бы пытается не допустить в себе греха, хотя бы в чём-то, хотя бы в основных вещах по силам своим, а сил всё меньше и меньше, потому что государственной поддержки в вопросах веры мало. Уже покупают церкви, храмы, место под них можно запросто приобрести за деньги. Можно и эфир купить, и оружие купить, купить совесть. От нищеты это, говорят. А почему нищета? Потому что попустили грех цареубийства. Нищета – это наказание. Должно быть у русского народа покаяние, покаяние в том, что произошло богоотступничество. Можно возразить: вот в других странах, там, вероятно, все верующие материально хорошо живут, значит, их Бог не оставляет. Может быть, Бог их как раз и оставляет… в покое, а нам даёт такие страшные страдания, чтобы мы вернулись к истокам и действовали.
– Мы ведь далеки от покаяния в массе своей.
– В массе, к сожалению, да. Но это потому, что вся антикультура наша нацелена на то, чтобы из народа сделать быдло.
Никита Астахов: – Мне думается, что древо познания добра и зла, желание познавать ещё больше, ещё значительнее особенно влечёт русского человека, потому что он не­обыкновенно любознателен. Ему всегда всего мало: качество это, конечно, хорошее, но при этом, возможно, как результат – транжирство.
Иногда в нашем человеке торжествует зверь. Но даже при этом есть место раскаянью. Фёдор Михайлович Достоевский, когда сидел в остроге, писал, что даже в самом страшном убийце видел иногда проявление высоты. И у него же есть изречение, что «русскому как никому другому свойственно оскотиниваться». Но это значит – надо держать себя, не распускать. Русский человек годами может лежать и ничего не делать (Обломов, Илья Муромец), но, если вдуматься, то это тоже от широты душевной. При нашей такой вот вольготности, когда нет в нас немецкого подхлёстывания (Штольц), можно и не очнуться от спячки. Или все вдруг начинают относиться к уму, к прагматичности как к главной движущей силе, как к панацее. Но и это абсолютно неверно. Сейчас наукой уже доказано, что ум вторичен, значит, есть нечто первичное. Значит, существует какая-то информация прежде, а это же потом ум её перерабатывает, причём эту информацию воспринимает не только мозг, а всё наше существо… У нас, у интеллигенции, есть даже такое заболевание «гордость ума», всё самое главное – в уме, интеллект прежде всего. А ум ведь вещь обоюдоострая. Ум надо держать в узде, не давать ему распускаться, он тебя может так «закрутить», что в секунду станешь… Наполеоном или Раскольниковым. Надо держать ум, как и некоторые другие органы в нашем теле, в ежовых рукавицах. Как-то слышал от одного дьякона, что некоторые органы надо выстёгивать, чтобы они не довлели над душой человека.
– Значит, важна человеческая воля?
– Нет, воля даётся свыше. Господь даёт каждому разум и волю. А человеку дано право выбора. Ева могла от яблока откусить или не откусить…
– А свобода?
Татьяна Белевич: – Старцы говорят: свобода – это освобождение от дурных привычек, от своей греховности. Если ты можешь отказаться от того, чего хочется, – то в этом и есть твоя сила. То есть ты становишься свободным от того, что тебя держит. И чем больше преодолеваешь дурных привычек, желаний – тем больше у тебя свободы от них. Вот истинная свобода! В общем-то это стремление к святости!
А у нас ведь теперь всё перепутано. Свободой называют вседозволенность. Приукрашение греха – вот главный грех искусства. Потому и видим разнузданных «героев» на экранах и на подмостках, пригретых обаянием актёров. Герои нынче – это обаятельные киллеры, убийцы, или служители правопорядка с уничижительным прозвищем «менты», или красивые аферисты, или путаны… А ведь раньше даже стеснялись произносить слово «проститутка» – это считалось позорно. Тотальное грехопадение! И театр в этом занимает, к сожалению, не последнее место.
Никита Астахов: – Сейчас время определения. Кто с кем? Кто есть кто?! Кому любо государство Российское, кому наплевать, а кто вообще его ненавидит! Это раньше все в сумерках ходили. Всё кругом было ни белое, ни чёрное, а одна серость. Сейчас другое время. Нужно выходить на свет!

У каждого свой крест. Но кроме того, чтобы нести этот крест, его ещё важно осознать, принять и так направить его к солнцу, чтобы солнечные лучи, преломляясь, освещали ночь, светили людям. Вот она, степень осознания, что и церковь, относящаяся к актёрам не иначе как с холодком, говоря о них «лицедеи», убедилась в том, что и сцена, и актёр, и театр могут нести свет и истину. А зритель… Театр «ГЛАС» открывают для себя люди из разных стран, разных религий и социальных статусов. Свет нужен любому, свет нужен каждому.

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован.