НЕПУТЁВЫЕ РАССКАЗ

Григорий Фёдорович Рычнев – прозаик, публицист, член Союза писателей России с 2005 года. Родился 15 октября 1953 года в хуторе Нижняя Черновка Вёшенского района Ростовской области.
Первая книга Григория Рычнева «Рассказы о Шолохове» вышла в 1992 году. Затем были изданы сборники его рассказов и очерков «На казачьем хуторе», «Лазы-перелазы», «Донской оберег», «Право на присуд: рассказы из похода». Произведения Г. Рычнева публиковались в журналах «Дон», «Подъём», «Орфей», альманахе «Южная звезда», еженедельнике «Литературная Россия», ростовских областных газетах «Донской писатель», «Молот». Живёт и работает в станице Вёшенской Ростовской области. Является составителем и редактором литературно-художественного альманаха «Верхний Дон».

Рассказ

Виктор Иванович лежал за садовым домиком в густом клевере и, приоткрыв рот, прислушивался: где-то рядом цекала птичка, порхая в ветках дерева. Маленькая такая птичка, видел он, с белым хвостиком, величиной чуть поменьше воробья. Цекнет птаха, дёрнет хвостиком – и уж на другом суку. С сучка – на ветку, с ветки – порх! – и уже на кусте шиповника. Попробуй её поймай, разгляди сразу, что за птица. Может, рядом гнёздышко… Вот и потревожил человек. Разлёгся, глазами, будто лесная куница или плутовка лиса, так и сверлит, так и целится в неё.
А садовнику такая птаха и даром была не нужна. Ему какой толк от неё? Думалось одно: «Вон оно как, что жизнь делает… Ей только и живётся вольно… Куда захотела – туда и полетела. Не надо платить за свет, газ, и личный номер ей никакой не требуется…»
На окраине сада хрястнула ветка. Виктор Иванович подскочил. (Птичка для него перестала существовать.) Наверняка кто-то снова пробрался к нему в сад и воровал вишню, и он вперебежку от дерева к дереву устремился за своей «добычей», как кот за мышкой, которая прошуршала в соломенной куче. И так изо дня в день. Работать не дают. Вот теперь какая-то женщина водит его за нос. Поймать бы да пристыдить. Да куда там… Мелькнёт платочек, звякнет ведро, песню внаглую запоёт – и как сквозь землю провалится. Право: не баба, а ведьма.
При лужке, лужке, лужке,
При широком поле,
При знакомом табуне
Конь гулял по воле… –
снова доносило скок женского голоса, будто она сама была на лошади верхом.
Виктор Иванович то затаится, то побежит: «Всё равно поймаю…» Прямо какой-то азарт, игрища в нём разгорались из-за одного лишь любопытства. Пронесётся по саду, как дикий вепрь, с сопением, хрустом веток, и возвращается ни с чем, царапая ногтём лысину. Ведьму рази поймаешь? Только что орала во весь рот в правой стороне, а пока Виктор Иванович дошёл туда – воровка загремела ведром в противоположной стороне. Плюнул и пошёл обратно: надо самому собирать вишню. Завтра базар.
Ветер донёс знакомый голос:
– Вдарил шпорами под бока – конь летит стрелою…
«Ага, полетели, прямо не остановишь…» – подумалось садовнику.
Пчёлы жужжали в доннике, птичка неотступно следовала за ним. Снял с головы кепку, помахивал ею перед лицом, как веером, считал затраты и ожидаемую прибыль… Пять вёдер вишни у него в садовом домике… Если «пойдёт» по шестьдесят – триста выручки. Десять литров бензина – минус шестьдесят пять рублей… Масло моторное – ещё сорок. Себе что? Хлеб, соль, сахар на исходе…
Лезвия для бритья… А то если он фермер, думают люди, то обязательно должон быть с бородой…
А зимой вишни нет. Зимой он торгует с Аксайского рынка бананами, лимонами и всякими другими заморскими фруктами и овощами. Не будь этого – давно бы свернул своё дело.

Была ещё заветная мечта у крестьянина – трактор. А как его купить, на что? Не женщины снились ему, а трактор: будто едет он по степи, внук раскулаченных предков, на новеньком «Беларусе» (подарок рабочих!) в голубой дымке тумана, следом – чёрная полоса из-под плуга, и голос откуда-то с высоты: «Свершилось… В колодце водица, дай водицы напиться… и не будет скончания веку…»
Проснулся утром, налил под яблоней в миску воды – и села пчёлка на краешек, припала хоботком к влажному рубчику, зашевелила брюшком. Какая-то пташка порхнула с ветки, ткнулась носиком в миску и подняла головку клювиком вверх: «цек-цек…» Серенькой она была только по цвету оперенья, а по темпераменту, быстроте полёта, подвижности головки с остреньким клювиком и бусинками всё видящих вокруг неё глаз она была шедевром природы.
Нет, не напрасно Виктор Иванович выращивает сад: с каждым годом у него всё больше и больше друзей: тут ёж по вечерам фыркает в траве, перепёлки прижились на полянке, спасаясь от безжалостных охотников. Чуть что – фр-р-р… прилетели. Даже лиса как-то подходила к садовому домику, к самому порогу, высунула язык и от любопытства помахивала хвостом. Кинул ей Виктор Иванович корку хлеба – была такова!
Злили Виктора Ивановича одни только воры. Народец этот ушлый, хитрый. В колхозе, бывало, взять бесплатно мешок яблок, зерна считалось делом обычным: всё наше, всё общее. А тут на тебе: частная собственность, на всё объявился хозяин. Жизнь перевернулась, как чашка вверх дном, но обыватель всё ещё жевал вчерашний день, ожидая возврата старого; всё кругом рушилось, падало, и ему тоже хотелось что-то ухватить из этих развалин, хотя бы то были дрова, кусок шифера или брошенный кем-то в лесополосе металлолом.
По наблюдениям Виктора Ивановича, вор теперь стал прикидываться ничего не знающим прохожим. Он чаще всего свой человек, родной. Он обязательно скажет, что там-то никто не сторожит, что взятое им валялось на дороге или вообще на мусорке. А если ему не верили и отправляли в милицию, то он непременно оскорблял хозяина или потерпевшего всякими словами типа «позахапали», «мало вас кулачили», «пропала Россия». Такие люди не умеют обращаться по имени-отчеству, от них обычно пахнет дешёвым вином или самогонкой. Они гордятся тем, что у них есть справка из дурдома и что они могут сделать всё – им ничего не будет. А когда буйным надевали «браслет», то к таким, как Виктор Иванович, приходила необоримая жаль… Но и работать «на дядю» добросовестный человек из чувства собственного достоинства не может. И многие по этой причине бросали землю, огороды, дачи со взломанными замками, раскуроченными плитами, очагами, будто вновь явился на Русь Мамай.
Приходило разочарование и к Виктору Ивановичу. Не раз думал бросить всё, уехать в город, назад в лабораторию, где он, возможно, больше принесёт пользы как человек с образованием и опытом.
Между ветвей что-то мелькнуло. Виктор Иванович остановился: в вишенной гущине к нему спиной стояла женщина. Да, женщина, в сереньком платочке, в брюках из пятнистой зелёной ткани. Сквозь редкую листву было видно, как она, приподнимаясь на носках, пригибала к себе ветки с гроздьями вишен, проворно схватывала их рукой и швыряла в ведро. В тот момент, когда воровка тянулась за веткой, иногда подпрыгивая, короткая блузка-безрукавка на ней тоже подскакивала вверх, оголяя перехваченную в поясе шоколадного цвета кожу.
Она почувствовала на себе чужой взгляд и отпустила ветку. Ветка хлестнула по кроне дерева, разбрасывая ягоды и листья.
Стояла. Не шевелилась. Сейчас ей можно было спастись бегством, но ей это уже надоело. Ей даже стало любопытно: кто это и что ему надо?
– Ну, моя хорошая, попалась?.. – услышала знакомый злорадно-насмешливый голос мужчины. Да, это он каждый день не давал спокойно гулять по саду, это с ним она играла в кошки-мышки.
Резко глянула через плечо: «А-а… вон ты какой…» Теперь его можно было рассматривать вплотную: по возрасту, пожалуй, ровесник, волосатая грудь нараспашку, небритое скуластое лицо с глубокой переносицей и голубыми фонариками глаз – блескучими и леденистыми. И близоруко щурился, как насмехался:
– Выходи и рассказывай: как ты до этого докатилась? – Он достал сигарету и закурил, держал в пальцах горящую спичку, пока не потухла. – Вылазь, говорю!
Он ждал – она не торопилась и молчала. Наконец ветки раздвинулись и перед садовником появилась женщина лет тридцати. Для неё как будто ничего не произошло: по-хозяйски спокойно поставила перед собой ведро с вишнями и принялась обеими руками поправлять на голове зелёную косынку, расчерченную в клеточку. Сунула себе в рот какой-то блестящий зажим для волос, узелок головного убора распустила и вновь завязывала его на затылке. Занятыми губами спрашивала не очень понятно:
– А ты… хто… такой?
– Я-то? – усмехнулся. – Хозяин. А ты откуда взялась? Кто тебе разрешил?!
Криво хмыкнула и шагнула вплотную к Виктору Ивановичу, толкнула его волосатый живот своим мячиком:
– Чё пузо-то распустил? Давай сигарету, что ли…
Ему пришлось отступить на полшага:
– Тебе ещё и сигарету?..
Он медлил, всматриваясь в женское лицо: в нём не было ни стыда, ни чувства вины. Глаза, скорее всего, выражали удивление, а в самой глубине чёрных смородин стыла дерзость и неустрашимость.
Виктор выбил из пачки сигарету и смотрел, как она тщательно разминала её, катая в пальцах с накрашенными ноготками.
– И спички?
Молча выхватила из рук коробку, дрожащий язычок пламени поднесла к кончику свисающей с губы сигареты и, не затушив спичку, бросила её в траву.
– А губы не надо? – засмеялся садовник и наступил сандалией на вспыхнувший прошлогодний лист.
Она пустила струйку дыма, прижмурила чёрный глаз и, запустив руку под рубашку, почёсывала живот:
– Так я не поняла, чего тебе надо?..
Садовник поднял брови и закатил глаза куда-то «на луну»:
– Это я у тебя должен спросить: что ты делаешь в саду?
Она рассмеялась пародийно, одним лишь голосом и ответила, почти не шевеля губами:
– Фа-фа… Гуляю… А что? Нельзя?
Ему стало жарко. Снял с головы кепку:
– В своём саду гуляй, моя хорошая…
Строгий бантик вишнёвых губ таял, чёрный глаз прицельно жмурился: никто и никогда ей не говорил «моя хорошая».
– А иде хочу, там и гуляю… – мигнула глазом. – Было б только с кем…
– Это ты своему мужу расскажешь. А мне в саду воры не нужны!
– Правильно. Гнать всех в шею! – притопнула женщина ножкой, туго обтянутой брючной тканью, нахохлилась грудью. – А я бабёночка мо-ло-да-а-я… – проговорила с улыбочкой, закончив фразу нараспев.
Эта баба ломала все его планы. Он хотел строго прикрикнуть на неё, но того голоса, как вначале, не было. Он беспомощно скрестил на груди руки:
– Подожди… Кто твой муж?
– А муж был, да сплыл… – кивнула на сторону.
– Работаешь где?
По её лицу запрыгал солнечный зайчик (может, и не зайчик, а тень вишнёвой ветки); на ресницу села паутинка и заискрилась. Она ноготком сняла её и дунула.
– Вольному ветру всегда есть дело.
– Тогда давай договоримся так: приходишь, рвёшь вишню, а я тебе плачу зарплату. Согласна?
– В работники, что ли? – уточнила возмущённо и кисло сморщила пуговку носа.
– Ну, как это… в работники… Как на производстве платить буду. Плюс тебе медицинский полис, пенсионные…
– Не-е… Ещё чего не хватало… А ведро вишни я у тебя и так нарву, – округлялись глаза воровки, заставляя Виктора Ивановича возвращаться к своим лютым мыслям, и он тут же нахмурился, и, как показалось женщине, небритая его борода ещё больше зарыжелась и ощетинилась.
– В таком случае, моя хорошая, – заложил руки за спину и выструнился садовник, – я, фермер и хозяин этого сада, Виктор Иванович Дробополев, приказываю тебе оплатить мне за причинённый ущерб, а именно: вишня сворованная в количестве одного ведра. – И он посмотрел на это самое эмалированное в крапинку ведро и добавил: – С верхом… по оптовой цене – двадцать рублей… Это дёшево, учти.
Она сначала надеялась на помилование, пыталась заигрывать и вешать лапшу на уши, но эта рожица, наверное, была слишком стара, чтобы оценить по достоинству её внимание, и она уже была готова ненавидеть, проклинать его тысячами молний и всеми громами земли.
– Мне платить нечем! – И отвернулась.
– Тогда так: вишню я у тебя изымаю.
Он взял её ведро и пошёл по междурядью к садовому домику. Шёл не оглядываясь, но слышал, чувствовал, как эта нахалка следовала за ним.
– Не хочешь платить, не хочешь работать… Чё ты пришла сюда? – Остановился садовник, оглядываясь на воровку.
– Слышь, шеф, ты мне цибарку верни, иё теперчик не укупишь…
– Пла-ти… – шипел нарочито сквозь зубы и смотрел на неё свысока, ожидая ответа.
Она держалась от него на безопасном расстоянии. (Он в шутку уже несколько раз намеревался замахнуться на неё рукой.)
– Ух, как дам щас…
– Цибарку верни, говорю.
– Ух! – снова замахнулся сломанной былинкой пырея с колоском.
Она сняла с руки часы и забежала вперёд. Он остановился: воровка своим жестом выручала не только себя, но и его. Иначе чем бы закончился весь этот дурацкий конфликт?
Виктор Иванович посмотрел на неё. Показуха, игра это или в самом деле она решила расплатиться этой вещицей? Часы тоже чего-то стоят, если их продать… Но кому они нужны теперь с чужой руки? И всё-таки хоть что-то с неё надо было взять.
– Давай, – протянул он руку ладонью вверх.
Женщина держала часы на кожаном ремешке двумя пальцами, будто перед собачкой, которую просили послужить на задних лапках.
Стояли какое-то время друг перед другом молча; ни она, ни он не решались сделать свой первый шаг, словно разделяло их не два-три метра одной стёжки, а пропасть.
– На! – усмехнулась презрительно и тоже демонстративно вздохнула, покачиваясь на расслабленной ноге; на разрумяненном лице её бескровно топорщились створки носа.
– Я жду! – тряхнул ладонью Виктор Иванович.
Стояла, не шевелилась. Он вырвал из её запачканных фиолетовых пальчиков блескучие часики и вдавил в своё ухо, но вместо тиканья услышал биение собственного сердца. В глазах поплыло, и от прилива крови покалывало в губах и щеках. Подумал: «Перегрелся на солнце». Старался понять, что с ним происходило. Нет, скорее всего, это было переутомление. Поставил ведро и пощупал пульс.
– О-о… тахикардия…
Снял с головы кепку, помахивал козырьком перед собой. Поискал глазами место под деревом, присел. Не хватало воздуха, и всё становилось «до лампочки». Казалось, всё перестало существовать. Не было ни сада, ни птичек… Перед ним лишь эта женщина, но и она смотрела на него с удивлением: эдакий верзила, хоть мешки вози на нём, – и вдруг обмяк, сник, как лопушок на солнце.
Виктор кивнул на ведро, протянул женщине ладонь с часами.
– Ничего мне не надо… И уходи.
– Вам плохо? – подсела ближе. – Вода хоть есть?
Он смотрел куда-то в небо с безразличием.
– В домике…
Враз сбегала за кружкой, брызнула в лицо.
– И-и… садовник мне нашёлся… На, глотни.
Выплеснула остаток воды на ладонь и чмокнула Виктору Ивановичу на лысину:
– Это туды иё в душу… Вот, сучка, привязалась… И чего бы человеку нервы мотать?.. Чего лезть? Тьфу, зараза… Прости мою душу грешную… Вот стерва… вот сучка… довела!
Женщина ругала себя, и от этого Виктору Ивановичу становилось легче, слабела в душе какая-то натянутая струна, и успокаивалось сердце.
Было уже такое. Было. В поликлинике врач сказал: «Пройдёт до женитьбы!» Да где же её, бабу хорошую, найдёшь? Ну не встретил он ещё ни одну, которую смог бы полюбить.
– И чё ж ты, один тут, что ли?
– Один… – поднял обе руки. – Да кому я нужен… такой вот…
– Ху-у… «такой вот»… Нормальный мужик… А это бывает. Жарко… А так… Руки у тебя есть, ноги – есть… голова тоже… модная… учёная…
Виктор Иванович был доволен похвалой, провёл пальцами по своей «профессорской» лысине:
– Знаешь, а иногда я во сне расчёску покупаю. – Оживились улыбчивой искоркой глаза садовника.
Она встала с колен, поправила сорочку, повязку на голове.
– Ну что, отдышался? Жарко… Пойду, наверно…
Он молчал, глядел на неё: только что гнал из сада, а теперь надо благодарить.
– Ну я пошла.
– Подожди. Давай хоть познакомимся…
– Ага, спасибо за предложение… – смотрела искоса, пристёгивая к руке часы.
– Вы… У вас доброе сердце… Вы хорошая женщина… – Он потирал щёку, теребил ухо. Она заметила, конечно, его волнение и смущение, но лицо её оставалось невозмутимо спокойным.
Протянул ей руку, но она свою не подала.
– Я вам благодарен.
– А теперь ты скажешь: «Выходи за меня замуж»?
– Почему бы и нет?
– Я – вольная птица.
– Так полетим вместе… – предлагал с шуткой, но почти всерьёз.
Она не подала руки, пошла по саду, не оглядываясь. Виктор вскочил как ни в чём не бывало, пошёл с ведром вишен следом.
– Я тебя провожу…
Шла молча впереди него. Очень хотелось ей, чтобы он не молчал, чтобы слышать его голос, и она задавала вопрос за вопросом:
– Так вы не женаты?
– Нет.
– И вам хорошо одному?
– Нет, конечно, но я привык.
– Завтра тоже прогоните из сада?
– Ну что вы… Вы одарили меня таким вниманием… – И он хотел остановить её, положив руку на её плечо, а она испуганно обернулась:
– Пожалуйста, только без этого… не трогайте меня, – морщилась и показывала всей походкой свою независимость и неприкосновенность.
Виктор гладил ладонью свою бронзовую плешь:
– А теперь отвечай мне: поедешь завтра со мной на базар?
– Возьмёшь, а почему бы нет?.. – глянула наискосок с загадочной улыбкой – у неё в райцентре тоже дела есть. – Вы интересный… инте-рес-ный…
Виктор Иванович поставил ведро с вишнями на землю, выпрямился и расправил плечи:
– Тебя дома никто не ждёт. Так?
– Да-а…
– Тогда куда и зачем мы идём? Вместе заготовим ягоду, завтра на моей машине поедем на базар, продадим товар… Два человека – это уже коллектив!
Они вопросительно смотрели друг на друга. Он думал уже о ней как о порядочной женщине, что именно такая смогла бы составить ему «вторую половину». Если она не побоялась зайти в чужой сад, то в своём станет настоящей хозяйкой. Надо же когда-то решиться и создать семью? Разговор, казалось ему, шёл к этому. И улыбка, и строгие глаза были ему по душе, и это придавало ему смелость и уверенность, а самое главное – крепило в нём надежду, что эта недотрога всё-таки подаст ему руку. Что ему молодые, неопытные в новой жизни, – ему нужна была хозяйка. Нет, надо было как-то решаться, создавать семью.
А ей вдруг стало грустно и скучно. Грустно потому, что судьба не давала ей лучшего выбора. Она бы хотела летать высоко. И непременно орлицей, а не садовой сойкой. Но как оставить свой прежний полёт, как поменять свой образ жизни, чтобы стать счастливой и богатой? Пока же её жизнь граничила с инстинктом выживания, а собственное дело с государственной регистрацией и обещаемым благом казалось чем-то несбыточным. И вот сейчас она должна была решить: или отказаться от своего прошлого, или остаться распривольной птахой, пусть даже обречённой на одиночество.

С противоположной стороны вишенника донесло стук металлической посуды. Ветерок порхнул и донёс женский голос. Высокий и протяжный, он был знаком Виктору Ивановичу:
– Миллион, миллион алых роз… Из окна, из окна видишь ты…
Садовник поёжился и сморщился, как будто принял корвалол.
– Ну что за непутёвые, воруют и при этом песни поют, дразнят, что ли? – задал вопрос неизвестно кому и приставил ладонь к губам: – Эге-ге… – И прислушивался вновь, говорил доверительно, как самому близкому другу: – Ох и народ… Если так, то за что же я этот сад облагораживать буду? За что и для чего, скажи на милость? Подожди, я сейчас вернусь. Присядь и отдохни. Слышишь, такие же, как ты…  – И крикнул так громко, что женщина заткнула свои уши пальчиками и зажмурилась: – Эге-ге-э… Ух!

…По небу с важной неторопливостью всевышнего судьи покатился, отзываясь то тут, то там, летний гром. Он деловито объезжал просторы донских белогорий, ворочался неуклюже в наплывающей синеве туч, бурчал недовольно, посылая в землю вилюшки молний.
Шлёпнули по листве капли-горошины. Садовник увидел вдали женщину; балансируя свободной рукой, кривясь под тяжестью ноши, она была уже далеко от сторожки. За ней с коромыслами на плече через гречишное поле, спотыкаясь и едва не падая в траву, несла два цибара с вишнями вторая женщина, в шляпочке. Она торопилась, скорым шагом спешила прочь, оглядываясь на дождевую тучу.
Садовник провожал их с молчаливой грустью. Пока он совершал свой обход, его знакомая чернобровка в косынке была уже за гранью, где лежал изрытый тракторными колёсами степовой большак, по которому выводили в поле от кооперативных мастерских технику.
Под изломистым стволом старого вяза, что стоял на скрайке дороги, женщины встретились и обнялись. В одной из них Виктор признал «свою хорошую».
…За редкими каплями хлынул проливной дождь. Садовник бегом вскочил в свой домик и припал к оконному стеклу: с неба лило как из ведра. Ветер с порывами, не видать уже ни лесополосы, ни одинокого вяза. Всё течёт, шелестит… С сухим треском ломающегося дерева где-то рядом стегнула ослепительной вспышкой гроза, и от её удара жалобно тренькнули стёкла.
Невольно представил себя в открытом поле рядом с вязом. Злорадствовать и не обращать внимания на попавших в беду? Но ведь люди же… женщины… И побеждало в его душе сочувствие, которое ничем нельзя уж было погасить: ни сандалией, ни дождём, ни отвлечёнными мыслями.
Надел на себя плащ, нашёл пару старых, но сухих курток, полиэтиленовую накидку и зонтик и, вопреки всякому закоренелому собственнику и домоседу-чайнику, пустился бегом к лесополосе, где мокли под дождём женщины; старый вяз их уже не спасал и не укрывал своей кроной. А дождь лил как из ведра, и от него невозможно было ни спрятаться, ни укрыться. Под ветром в воздухе всё кипело, бушевало, пенилось под ослепительными вспышками молнии и сотрясающими землю грозовыми всполохами.
Виктор почти наугад прибежал к вязу. Женщины пытались укрыться от ветра и дож­дя за стволом дерева, но оно их не укрывало и не спасало в это нежданное ненастье, и они уже промокли до нитки и дрожали от холода.
– Вы же простудитесь, заболеете… – крикнул садовник женщинам и передал им зонтик и вещи, которыми можно было укрыться от дождя и согреться.
…А дождь всё лил, не прекращался, а Виктору Ивановичу было хорошо и радостно.