СКОРБНАЯ ДАТА

Всё впереди ещё. Смертельная борьба –
Москва, и Сталинград, и Курск, и штурм Берлина,
Но тот, кто видел их – горящие хлеба,
Тот понимал, что Русь вовек необорима!
Виктор Кочетков. «Июль 41-го года»

Всего 43 дня отделяют радостный, ликующий праздник Дня Победы от сурового Дня памяти и скорби. Это по календарю, а действительность иная. Ведь вначале Победе предшествовала Скорбь. И нужно было не согнуться за 1 365 дней, выстоять и победить. Тем радостнее Победа, остающаяся в веках.
Не надо забывать и той даты, когда «22 июня, ровно в четыре часа, Киев бомбили, нам объявили, что началася война». Эту дату надо помнить для того, чтобы не было больше Великих Побед, уносящих миллионы человеческих жизней, тех страданий для многих стран и народов, которые приносят мировые войны; тех мучений и смертей стариков, детей, мирных жителей, а не только солдат; тех разрушений, которые не сравнятся с природными катаклизмами…
Память народная удивительна. Она долго помнит хорошее и быстро забывает плохое. Возможно, эта защитная реакция и позволяет выживать после жестоких испытаний – не даёт сойти с ума. Но есть моменты и события, которые нужно помнить всегда, потому что они являются уроками истории. Начало Второй мировой войны чем-то неуловимо напоминает сегодняшнюю ситуацию на Земле. Естественно, не всё один к одному, но задуматься стоит.
О начале Великой Отечественной войны, то есть 22 июня 1941 года, написана масса исследований, защищены тысячи диссертаций, опубликованы миллионы книг, но до сих пор нет ясности – кто виноват в той беде, которая второй раз в XX веке постигла нашу страну? Виновных, как всегда, нет, одни герои. Только вопрос – за чей счёт?
К слову, Нюрнбергский процесс признал виновным в развязывании Второй мировой войны немецкий нацизм, но это только полуправда, которая и та уже забыта. У человечества короткая память. Причины и истоки этой мировой трагедии, как и предыдущей, лежат гораздо глубже. Для СССР эта трагедия была в три раза тяжелее, потому что большую часть войны, а именно Великую Отечественную 1941–1945 годов, самую тяжёлую часть Второй мировой, ему пришлось вести на своей территории. Отголоски этого мы ощущаем и сейчас, после 80-летия, и не только в лучшей интонации – «Мы победили!» Возникает закономерный вопрос: для кого мы одержали эту Победу? По большому счёту выходит – только не для себя, а больше для других народов и стран, так же как и революцию 1917 года мы совершили не для своего народа, а научили ею мировой капитализм уважать свои народы, своих рабочих и крестьян. И это не чушь, это действительность! Только об этом почему-то стесняются говорить наши историки, политологи и широколобые учёные (наверное, боятся своего народа), хотя за границей все это признают. Там всегда пугали свои народы непредсказуемостью русских, но восхищались и боялись. Сегодня, когда Россия стала слабой, над нами больше смеются и презирают нас. Нет, не народ, а его «элиту».
Любая война начинается задолго до её объявления (или внезапного нападения, как это было 22 июня 1941 года), которому обязательно предшествует идеологическая и психологическая обработка населения официальными пропагандистскими структурами. Они внушают народу мысль о защите национальных интересов, о необходимости и неизбежности грядущей войны, о внешней угрозе, о происках врагов и т. д. В те годы никто, даже в самой глухой деревне, не сомневался, что фашизм – угроза не только миру (Вторая мировая уже шла), но и нашей Родине. Повсюду звучала песня «Если завтра война, если завтра в поход, мы сегодня к походу готовы!». И всё-таки война началась неожиданно и страшно. Почему?
Официальная литература о войне до последнего времени всю вину возлагала на Германию, вероломно напавшую на СССР. Но ведь Союз не маленькая Голландия, которую на танках можно пройти за одни сутки, а великая страна со своим «обожествлённым руководством», и подготовку к войне с нею трудно скрыть. И всё же первоначальный период вой­ны был страшен для нас, потери огромные. Практически перестала существовать Красная армия, и «ценой огромных усилий и жертв была, по сути, воссоздана новая армия, сумевшая к началу первой военной зимы остановить продвижение врага» (Стратегические решения и Вооруженные силы. М., 2000, т. 1, с. 345).
Ошибки, как принято говорить до наших дней, когда было бы правильнее сказать – просчёты, «партийного руководства» (хотя, безусловно, это был «театр одного актёра» – Сталина) привели к страшным потерям в войне. Только человеческие жертвы превысили более 20 миллионов человек, и, возможно, эта цифра ещё неполная (скрывалась до 1960 года, официально было объявлено о семи миллионах человек, «вождь» боялся за свою репутацию), а сколько потеряно материальных ценностей, которых не восполнить?!
Для нашего народа, привыкшего всегда верить сначала своему царю, а потом заверениям своих единоличных вождей о нерушимой мощи их режимов и армий, наиболее близкий каждому «человеческий» показатель итогов войны – количество погибших защитников Родины – явился кошмаром. Хотя каждый понимал, что официальные потери (7 млн) сильно занижены, ведь практически каждая семья как в городе, так и в деревне недосчиталась сыновей и дочерей, сестёр и братьев, отцов и матерей. Беда вошла в каждый дом.
Но и сегодня, к сожалению, нам говорят не всю правду о войне под громкий шум победных фанфар. А ведь те, кто ковал эту великую Победу, умерли в нищете, забытые государством и правителями, а что горше всего – своими согражданами, да и те, кто дожил до этих дней, востребованы только для политических и корыстных целей. О ветеранах у нас вспоминают лишь тогда, когда они кому-то нужны, а не тогда, когда им нужна помощь. До чего же мы невнимательны к себе и нашей истории!

Р. S. В День Победы мне пришлось разговаривать с одной учительницей на тему вой­ны. Я высказал сомнения: если, не дай бог, сегодня на нашу Родину обрушится подобная беда – выстоим ли? Радует, что учительница убеждённо ответила: «Наш народ непременно выйдет победителем, но опять будет та же беда – сумеют ли он и его правители правильно распорядиться этой Победой?!» Комментарии, как говорится, излишни.

ОНИ ЗАЩИЩАЛИ РОДИНУ

Возвращаясь к скорбной дате для нашей Родины, я хочу остановиться на одном маленьком, сегодня мало кому известном факте начала войны. Политбойцы – это не политики, но именно они закладывали фундамент Победы в самые страшные для нашей страны дни войны – в дни победоносного шествия германского фашизма по нашей земле. Но почему-то сегодня мы больше знаем о штрафниках, чем об этих великих патриотах. На мой взгляд, вина в этом нынешних политиков, которые, не думая, творят зло и для себя. Низвергая «коммунистов» и «коммунистические идеалы», они забывают об одном – то зло, если оно и было, творили не рядовые коммунисты, которых было много миллионов, а верхушка партии, что происходит во многих партиях и сегодня. Рядовые члены партии и просто граждане трудятся, живут и созидают, творят и верят в справедливость идеалов, которые эксплуатируются их «вождями» и лидерами.
Тех, кто со мною не согласен, попытаюсь убедить нижеследующими материалами о первых днях войны, о судьбах простых людей, один из которых был политбойцом, другой – штрафником.

ПОЛИТБОЙЦЫ

Он первым шёл сквозь дым пожарищ,
И смерть его в бою подстерегла,
Но та дорога, где упал товарищ,
Мою страну к победе привела.
С. Гребенников и Н. Добронравов. «Коммунист»

28 июля 1842 года появился знаменитый стоп-приказ Верховного главнокомандующего И. В. Сталина № 227 «Ни шагу назад!», который сегодня муссируется на все лады. Но за 13 месяцев до этого, в самом начале войны, были постановления Политбюро ЦК ВКП(б) (27 и 29 июня 1941 г.) о мобилизации коммунистов и комсомольцев на фронт. За шесть самых страшных месяцев войны было послано на передовую более 100 тысяч политбойцов (60 тысяч коммунистов и 40 тысяч комсомольцев). В мясорубку был брошен цвет не только партии, но и страны. «Политбоец, – писала 2 августа 1941 года «Правда», – это цемент, скрепляющий воинов Красной армии единой волей, единым устремлением победить врага… Политбоец ведёт за собой беспартийных…» Политбойцы сыграли важную роль в укреплении политико-морального состояния советских войск и отражении натиска немецко-фашистских захватчиков в наиболее трудный для нашей страны начальный период войны.
Политбойцы были своего рода штрафниками долга. Мало кто из них выжил, а сегодня и вовсе, вероятно, никого из них уже нет в живых. Сколько я ни искал тех, кто был политбойцом или хотя бы слышал о них, увы – даже многие участники Великой Отечественной войны не помнят этого термина. Они пришли в армию позже, когда она начинала победоносное шествие. А те, кто готовил фундамент нашей Победы, давно стали историей, и наш святой долг – помнить их в День памяти и скорби.
Как уже было не раз, в трудные дни «вожди» бросали клич «Коммунисты, вперёд!», а сами оставались над схваткой. Первые дни: неразбериха, оцепенение от своих просчётов, в буквальном смысле – хаос (об этом написано много в исследовательской и документальной литературе). Естественно желание верхов сохранить себя. А как это сделать? Выход всегда и везде один – бросить рядовых бойцов, одураченных идеологией и беззаветно преданных больше своей Родине, чем вождям, навстречу врагу. Их задачей было словом, а главное, личным примером мобилизовать бойцов на борьбу с врагом. Необходимо в этот период было вызвать у воинов любовь к Родине и жгучую ненависть к фашистским захватчикам. По-разному виделся противник из солдатского окопа, через орудийный прицел, смотровую щель танка или из кабины самолёта, а особенно в штыковой атаке – большинство политбойцов были направлены в пехоту. На восприятие врага влияют не только эти факторы, но и принадлежность к воинскому братству, массу которого составляет рядовой состав. На его психологию и влияли непосредственно рядовые политбойцы – всегда больше доверия к тому, кто рядом с тобою и несёт те же лишения, что и ты. Без взращивания ненависти к врагу невозможна никакая война.
Политбойцы стали заложниками первых дней войны и разделили участь тех, кто явился безвозвратными потерями в период всеобщего отступления в 1941 году, а также в последующие годы. При выходе из многочисленных «котлов» приходилось оставлять не только боевую технику (в основном из-за отсутствия боеприпасов и горючего), но и всю документацию, включая журналы боевых потерь: старались спасти в первую очередь знамёна частей. Вот почему больше всего пропавших без вести в первые дни войны. Потери живой силы за 1941–1942 годы составили, по последним данным Генштаба, 9 млн 168 тысяч человек. Что по сравнению с этой цифрой 100 тысяч политбойцов (за этот период их число возросло до 250 тысяч)! Мобилизации гражданских коммунистов в армию продолжались. Их просто забыли. Принцип старый – «мавр сделал своё дело, мавр может уходить!», тем более это были самые что ни на есть простые люди, неспособные кичиться своими заслугами. Повторю ещё раз, что Великая Отечественная уничтожила лучший генофонд советского народа, в том числе и политбойцов – патриотов своей страны. Выживали изворотливые…

А третьи средь битвы и беды
Старались сохранить и грудь, и спину,
Не выходя ни в первые ряды,
Ни в задние, – но как из-за еды,
Дрались за золотую середину.
Они напишут толстые труды…

Мне кажется, что В. Высоцкий в этом стихотворении назвал «стремившимися в первые ряды» политбойцов, которые с честью выполнили свой долг и погибли. «Ах, славный полк! Да был ли славный полк…»
Трудно судить сейчас, по какой причине факт участия политбойцов в сражениях на самых ответственных участках замалчивался при советской власти, которую они честно защищали, но замалчивается он и сегодня. А ведь они были не преступниками, а патриотами высшей пробы. Ещё в 1987 году я обращался в газету «Красная звезда» с предложением осветить эту тему, но получил отписку и ничего конкретного (Исх. № 1/15821 от 2 марта 1987 г.). За это время ничего нового и вообще ничего на эту тему не появлялось в печати – какое-то табу. Но почему? Ведь это было в истории Вооружённых сил и страны.
Коротко обращусь к жизни своего отца, которого, к сожалению, давно уже нет в живых.
Тимофей Афанасьевич Кулинченко (1912–1983) родился в районном центре Острогожске Воронежской области и ничем особенным не выделялся. Освоил по наследству бондарное дело. Как все тогда, прошёл действительную военную службу на флоте – во Владивостоке, в береговых частях. Вернувшись домой, в 1935 году организовал в Острогожске артель бондарей. Здесь его заметили и начали выдвигать на руководящие посты. К началу войны он был председателем профкома крупнейшего в области по тем временам Острогожского пищевого комбината и членом бюро райкома партии. Когда грянула война, а конкретно в начале июля 1941 года, ему было 29 лет – цветущий возраст, он ушёл на фронт добровольцем. Вот как он рассказывал о своей фронтовой жизни, часто повторяя фразу «кому война, а кому мать родна!».
– Я, собственно, особенно не рвался на фронт. Но долг обязывал. Ещё отец воевал против немца, а тут он опять нагло пёр на нас. К тому же прозвучал призыв к коммунистам – стать на защиту земли родной! Я и подал заявление. Держать не стали, хотя у меня была бронь.
Собрали нас, таких как я, где-то под Воронежем, обучили пару недель стрелковому делу, поставили перед нами задачу – личным примером воодушевлять бойцов, назвали политбойцами и послали на фронт. Лично я попал на Северо-Западный фронт, в стрелковый полк.
В августе мы сражались под Ладогой, не удержались. Отходили на Ленинград. Чего только не было. Ходил в штыковые атаки, видел немца лицо в лицо. Злоба на него только росла. Кому приходилось в составе стрелковой роты ходить в атаки, огнём трёхлинейки бить врага, тот знает, как неуверенно чувствуешь себя в бою, когда нет поддержки ни артиллерии, ни авиации, а на тебя прут танки. В сорок первом наши стрелковые части на Ленинградском направлении редко поддерживали танки и авиация. Теперь-то мы знаем почему. Но мы держались как могли…
К началу сентября 1941-го наша рота закрепилась на горе Вороньей, есть такая на Ораниенбаумской дороге. Приказ был строжайший – удерживать эту высоту во что бы то ни стало. Держались как могли. Уже от роты осталось не больше взвода, а немец долбит высоту почём зря. Наш лейтенант уже не раз посылал в полк за подкреплением, но посланцы не возвращались, подмоги не было. Всякая другая связь отсутствовала, фашист перепахал всё основательно.
Вызвался я дойти до штаба полка. Лейтенант уже без всякой надежды благословил меня, и я пополз. Кругом ад кромешный, но я был как заколдованный. По пути встретил и своих товарищей, но уже неживых – не дошли. Всегда чувствуешь себя около убитого или раненого товарища в чём-то виноватым. Кажется, что ты чего-то не сделал, чем-то не помог товарищу избежать смертельной опасности. Мне повезло. Дошёл, доложил…
В штабе уже готовили подмогу. Велели мне подождать и идти с отрядом. Но не мог я ждать, там были мои товарищи, им была нужна моральная поддержка, они должны знать, что помощь идёт. Я пошёл впереди подкрепления. За мной пошёл батальон. Солдаты шли молча, глядя на распростёртые тела наших бойцов, и лица их кривила какая-то безжалостная решимость. Вот уже вижу радостное от слёз лицо лейтенанта, рывок нашего батальона, но… что-то ударило в голову и…
Очнулся в госпитале. Говорить не мог, читать не мог, лежал как чурбан. Заговорил только через три месяца. Был уже декабрь. Тогда и узнал, что пуля прошла через всю голову, но, на моё счастье, меня не посчитали убитым, а доставили в госпиталь, где я месяц был без сознания. Открыл глаза и ещё три месяца не мог говорить. В январе 1942 года меня переправили в Вологду, где я ещё провалялся до мая месяца и был списан подчистую. Здесь и нашла меня жена, чудом добравшаяся в военное время из Острогожска в Вологду. Там ей сказали, что проживу не больше года, а я вот уже сколько (рассказ относится к 1980 году, а в 1983 году в возрасте 71 года отца не стало. – В. К.)… Пережил и оккупацию… Хотя и трудно, но люблю жизнь во всех её проявлениях.
В 1978 году вызвали меня в райком партии. Сидит девушка, во внучки мне годится, и говорит: «Ленинградские следопыты нашли ваш партбилет, который переслали нам. Будете восстанавливаться в партии?» На меня пахнуло теми страшными днями, и я спросил: «Будет ли по этому вопросу разговаривать со мною секретарь райкома?» – «Нет, секретарь занят, и этот вопрос поручен мне», – сказала она. «Ну если так, тогда до свиданья, дорогая. У меня два сына уже полковники, по 25–30 лет в партии, а тут времени нет поговорить…» Ушёл я с болью в сердце, голова-то всегда болела. Не тот пошёл руководитель!..
К его рассказу добавлю свои впечатления. За тот бой отец был удостоен медали «За боевые заслуги» (№ 267006), что было большой редкостью в начале войны. Награда нашла его уже после Победы. Он так и не научился заново читать и писать (задет был пулей в мозгу «центр грамотности», так говорили врачи). Работал всю жизнь бондарем, причём неплохим, его и сегодня ещё вспоминают в Острогожске. Хотя ранение было тяжелейшим, инвалидность ему не давали даже тогда, когда я через Министерство обороны разыскал в архивах свидетельство о ранении. Лишь в 1967 году дали ему инвалидность 2-й группы, и он смог оформить пенсию. В 1948 году он потерял все зубы, выпали все без боли. Всю жизнь мучился головными болями, стонал, но виду не подавал, бывали приступы с потерей сознания. Умер мгновенно 5 декабря 1983 года от кровоизлияния в мозг. Практически никакими льготами не пользовался. Телефон, который я пробивал ему (дошёл аж до Пельше, был такой председатель партийного контроля в Политбюро ЦК КПСС), так при жизни и не поставили. Ему везло, много раз он выходил живым из смертельных передряг, об этом можно писать книгу, но победить чиновника и бездушное государство так и не сумел. Не было у него нахрапистости и бессовестности «российской элиты»…
Это только одна из судеб рядовых политбойцов, а сколько их осталось за кадром? Вот поэтому День памяти и скорби более значим для многих, чем День Победы, и мы всегда должны помнить не только маршалов страны, но и рядовых, которые мостили путь к Победе своими телами!

В истории Великой Отечественной войны есть два понятия, вернее, определения бойцов по их предназначению, о которых говорят мало. О них можно найти упоминания, лишь очень внимательно изучая военную литературу. Слышали ли вы что-нибудь о политбойцах и штрафниках?
Об одном из первых я рассказал выше. Вторые, которых ещё можно встретить живых, не хотят вспоминать своего прошлого, настолько оно было страшным. А ещё они говорят, что их так позорно обвинили, направляя в штрафные роты-батальоны, что до сих пор стыдно. А за что? Ведь всё искупили кровью, даже если и была какая-то вина, а скорее всего, проступок. Современнику покажется диким, но в штрафники зачастую попадали за проступки, которые сегодня не удостаиваются даже административного наказания. Но, наверное, человеческая психика такова: если на неё долго давить, то в конце концов и праведник почувствует себя грешником.
А между тем эти политбойцы и штрафники выполнили на той войне страшную роль живого щита перед оголтелыми ордами фашизма, накатившими на нашу Родину!

ШТРАФНИКИ

Об этих бойцах, а более всего о знаменитых штрафных ротах (лагеря ГУЛАГа по сравнению с ними – рай), умалчивают все советские и российские энциклопедические словари. Литература о них малочисленна. Советская военная энциклопедия (т. 8, с. 539) даёт определение «штрафной части» как чего-то несущественного, и упор делается на то, что это было у других, а у нас – так, эпизод. Судите сами: «Создавались в вооружённых силах ряда государств. Личный состав штрафных частей в годы 2-й мировой войны лишался воинских званий и наград и использовался на наиболее тяжёлых и опасных участках боевых действий».
А между тем эти страшные «особые воинские формирования» были присущи в большей мере нашей армии, и, как ни парадоксально, наибольший их расцвет относится к переломному периоду войны – лету 1942 года. Именно 28 июля 1942 года появился зловещий приказ Верховного главнокомандующего И. В. Сталина за № 227. Приказ предусматривал суровые меры против тех, кто отступит без приказа или будет сеять панику: штрафные батальоны, заградительные отряды, расстрелы на месте без суда…
Как свидетельствуют документы, при формировании штрафных рот численность их доходила до 1000–1200 человек, но после первого «дела» в них оставалось менее сотни бойцов. Ценой павших бойцов и собственной крови выжившие получали прощение. Жертвами приказа № 227 стали, возможно, тысячи и тысячи невинных людей, в силу разного рода случайностей и несчастного стечения обстоятельств принятые за дезертиров или паникёров и расстрелянные или направленные в штрафбаты. И эти страницы войны ещё ждут своего беспристрастного историка.

Я не провожу глубокого исследования, а просто хочу привести ниже небольшой рассказ бывшего штрафника. К сожалению, его уже нет в живых. Ему просто повезло в те страшные дни, когда его, не объяснив толком его вину, «упаковали» в штрафники на полуостров Рыбачий, самый крайний правый фланг большого сухопутного фронта, упиравшегося в Баренцево море. В 1943 году основная задача сил Северного оборонительного района заключалась в активной обороне участка фронта на перешейке полуострова Средний, соединяющего Рыбачий с материком. Основными силами история называет 12-ю, 63-ю и 254-ю бригады морской пехоты, забывая умышленно, что на острие стояла 114-я ОШР (отдельная штрафная рота) численностью 1030 человек, а иногда и более, где и сражался Костя Крюков.
…Небольшой подмосковный посёлок Купавна. Вроде каждый знает всех. Часто, отвечая на «здравствуйте», не задумываешься, а кто этот человек был в прошлом. Его настоящее на виду, а вот прошлое иногда достойно хорошей повести, а то и тянет на ныне модный детективный роман…
Константина Ефимовича Крюкова я знал давно, да всё было не до душевного разговора. Он участвовал и в параде ветеранов в честь 55-й годовщины Победы, тогда он ещё выглядел молодцом. Потом стал сдавать – возраст за 80, да и жизнь была, прямо сказать, не из сладких. Водолаз по профессии, он много повидал не только под водой, но и на суше… Будучи уже офицером, попал рядовым в штрафную роту… Его биография весьма интересна, но я остановлюсь только на этом печальном эпизоде в его жизни, чтобы напомнить на его примере, что в штрафных частях были не только уголовники (об этом надо рассказывать особо), но и много честных бойцов.
После боевого крещения под Кандалакшей, где морская пехота сдержала натиск немецких егерей и отстояла железную дорогу Мурманск – Ленинград, Костя был ранен и провалялся в госпитале три месяца. После выписки лейтенанта Крюкова направили начальником поста наблюдения и связи на мыс Святой Нос – место безлюдное, но ответственное. С одной стороны мыса – Белое море, с другой – Баренцево. Позади, километрах в трёх, батарея тяжёлых дальнобойных орудий. Если ленд-лизовские конвои достигали этого места, то считалось, что они уже дошли. Но иногда и здесь, вроде бы в пустынном море, шалили немецкие субмарины. Поэтому бдительность за морем и небом на посту была постоянная. Но люди не железные и подвержены усталости. Где-то что-то проспали…
Матросы на посту даже не знали сути происходящего, когда по весне сюда прибыли два подполковника и майор – ранее таких чинов здесь не видели – и забрали их командира. На батарее эта «тройка» судила Крюкова, и приговор был сокрушительный: «Лейтенант Крюков Константин Ефимович, за плохую организацию службы, в результате чего немецкая подводная лодка… произвела фотосъёмку, вы отданы под трибунал и осуждены на шесть лет…» Косте показалось, что он рухнул в бездну.
– Но ведь чтобы лодка дошла до Архангельска, она должна была пройти мимо ещё четырнадцати постов, – попробовал возразить Крюков. Но, посмотрев в глаза судивших, понял, что всё уже не имеет никакого значения.
Три месяца просидел он в бывшей политической тюрьме на острове Мудьюг. Время было подумать о своих ошибках, но ни одна не тянула на шесть лет тюрьмы… Точку в его тюремных исканиях справедливости поставил вызов к начальнику тюрьмы, который приказал ему отправляться в Архангельск.
Прибыв в экипаж, Крюков узнал, что приказанием свыше ему тюрьму заменили штрафной ротой. Таких набралось человек шесть. Дали им предписание и без конвоя отправили в Мурманск. Штрафникам терять нечего. Набрали они водки и покатили навстречу своей судьбе. О побеге или дезертирстве никто не думал. Добрались до Североморска. Попал Костя в офицерский взвод: бывшие лейтенанты, майоры, командиры кораблей и подводных лодок. Набрали их в роту тысячи полторы, вооружили винтовками и автоматами, погрузили на корабли, и двинулись они на полуостров Рыбачий. Тогда попасть на него было непросто. Для доставки боеприпасов, продовольствия и пополнения живой силой разрабатывались целые фронтовые операции. Рыбачий являлся ключевой точкой для безопасности союзнических конвоев в советской зоне ответственности и был камнем преткновения для фашистов.
Не успели корабли, везущие штрафников, приблизиться к полуострову, как их нещадно стала атаковать вражеская авиация. Немцы тогда имели господство в воздухе. Буксир, на котором находился Крюков, получив множество пробоин, стал тонуть. До берега всего метров 400, но преодолеть их в ледяной воде Баренцева моря сумел не каждый. На обледенелые прибрежные валуны выполз Ефимович в одном исподнем, помогла водолазная практика. Его подхватили свои морячки, дали спиртику, растёрли. В общем, на этот раз обошлось всё хорошо, даже насморка не было.
Передний край проходил над перешейком – от губы (залива) Кутовая до губы Малая Волоковая в Варяжском заливе. Напротив, на материке, от залива до залива угрюмой чёрной грядой, перевитой белыми полосами вечного снега, лежал хребет Муста-Тунтури. На его вершинах сидели немцы. Моряки заняли оборону ниже. Соорудили из камней что-то похожее на доты без крыш на расстоянии 5–6 метров друг от друга. Здесь держалось наше боевое охранение. Между передним краем и опорными пунктами боевого охранения простиралась Мёртвая долина. Зимой снежные бури хоронили в ней людей. Летом всю ночь, как фонарь, над ней торчало солнце. Голая каменистая долина была открыта вражескому огню, каждый её клочок был пристрелян. Но зимой и летом матросы-штрафники («ботики») спускались в долину, доставляли своим товарищам в боевое охранение пищу и оружие.
Костя Крюков попал в боевое охранение. Всяко бывало, по три дня сидели без крошки хлеба, когда к ним не могли добраться «ботики». Быть «ботиком» на переднем крае полуострова считалось опаснее всего. Многие тут искупали всякие свои проступки и воинские прегрешения, возвращали утраченные звания, а то и ордена получали, но чаще встречали свою смерть. Потери «ботиков» за один поход доходили до 50% и более днём и до 20% ночью или в тумане. За три ходки через Мёртвую долину полагалось поощрение. В Заполярье каждый знал, что «ботик» – геройски храбрый человек. Ему приходилось преодолевать долину и при ясном летнем небе по два-три раза в день, сколько ему прикажет командир. Лавируя по долине, никто из этих ребят не мог отстреливаться – они были безоружны, зато за спиной они несли врагу смерть, снабжая боевое охранение. Но и здесь было не легче.
Были атаки и разведки боем. Предложили штрафникам, желающим отличиться, во время общей атаки прорваться в тыл врага, затаиться, а потом взять «языка». Надумал попытать счастья и Крюков. После небольшой артподготовки дружно пошли на позиции немцев. Те косили моряков пулемётными и автоматными очередями, но штрафники настырно лезли и лезли вверх. Крюковской группе повезло, они углубились в тыл километров на пять и затаились. Выполнили они полностью задание, захватили и «языка», но обещанного прощения не получили.
Так и тянулись сутки за сутками на грани жизни и смерти. Всё было как обычно: немцы стреляли из пулемётов по тем, кто пытался перебежать из одного укрытия в другое. Костя тоже уже поиграл со смертью: сбегал к своему приятелю за табачком, а теперь, вернувшись в свой «дот», сворачивал самокрутку. Послышались подозрительные шорохи. Аккуратно отложив в сторону незаконченную самокрутку, он сунул ствол автомата в амбразуру и дал длинную очередь в сторону шорохов. Приподнялся, чтобы посмотреть в ту сторону, но в этот момент в лицо ударил огненный шквал. Взрывная волна швырнула Крюкова на противоположную стенку укрытия, но он уже не чувствовал боли, его вообще, наверное, уже не было в этом медленно сползающем на землю «куске штрафного мяса». Из разорванного рта с бульканьем вытекала кровь, начинённая выбитыми зубами, а на истерзанном лице торчали каменные и металлические осколки.
Костя вернулся в своё тело через двое суток. Он лежал вместе с другими ранеными на хворосте в небольшом укрытии – норе. Понял, что ранен, но не чувствовал куда: болело всё. Попытки пошевелиться только усиливали боль. Он услышал, что его кто-то зовёт по имени, но ничего не видел.
– Вань, ты? – спросил он, узнав голос друга.
– Да…
– Слушай, я почему-то ничего не вижу.
– А у тебя всё лицо забинтовано. Ничего, завтра вас, вернее уже сегодня, отправят на Большую землю.
Добраться до берега было проблемой. Обоз с ранеными попал под миномётный обстрел, лошади дёргали в разные стороны, истерзанное тело Кости стонало каждой клеточкой, и голову сверлила одна мысль: «Невыносимо надоела вся эта мерзкая жизнь, с её враньём и несправедливостью. Пусть будет одно. Если есть Бог, пусть он направит мину на телегу со мной, и делу конец…»
Но и здесь повезло. Остатки обоза добрались до берега, где ещё трое суток ждали своих кораблей.
Всё в этом мире имеет начало и конец. Корабли с ранеными добрались до Полярного. Госпиталь, его тёплые, чистые палаты показались настоящим раем. Дело пошло на поправку. Месяца через два вызвали Крюкова к начальнику госпиталя, который сообщил ему радостную весть, что Указом Президиума Верховного Совета с него снята судимость и он считается невиновным.
Метров десять отошёл по коридору Крюков от кабинета, и вся радость вдруг пропала, навалилась какая-то усталость и жгучая обида, которая не оставляла его до самой смерти, хотя он и старался этого не показывать.
Немногим таким, как Крюков, штрафникам повезло. По статистическим данным о Великой Отечественной войне, через штрафные части прошло около миллиона человек, в живых осталось менее одного процента, и те непременно покалеченные. Вот и возникает вопрос: кто у кого в долгу? Они перед Родиной или она перед ними?

Я привёл только два рассказа двух бойцов из тех, которые не дали фашистам покорить нашу Родину и о которых мало известно. Но они были, поэтому я и назвал этот очерк «Скорбная дата», разбив на части «Политбойцы» и «Штрафники». Они выполнили свой долг, хотя и по-разному: одни в начале войны, другие – в её второй половине. Пусть этот очерк будет памятью о тех, кто не прожил своей жизни сполна, положив её на алтарь независимости Отечества.

Вадим КУЛИНЧЕНКО,
капитан 1-го ранга в отставке, ветеран-подводник, участник боевых действий, публицист