СКВОЗНЯКИ

Катерина ЧЕКАНОВСКАЯ

Художественный руководитель центра искусств «Столичный Театрограф», артистка балета и директор «Театра цыганского танца Фламенко» под руководством В. А. Клеймёнова.

Звонок, ещё один. Звук возник где-то из глубины сна, именно в тот момент, который связывает «до» и «после», когда разум ещё не взял верх, а тело не сжалось в пружину из хитина. Я не слышала его, я его видела. Это не было похоже на гудок, шум или бряцанье. Это было слово, напечатанное на пишущей машинке. Взятые в кавычки четыре буквы чёрного цвета – «ЗВУК».
Оно перемещалось в пространстве, словно старый лакей, деликатно и ненавязчиво. С устаревшими манерами, не следуя законам физики и здравого смысла. То вытягивалось в струну и замирало под потолком, то уважительно кланялось, мягко опускаясь до паркетных плашек. Обогнув острые углы консоли, ненадолго остановилось возле напольного зеркала, желая увидеть своё отражение.
В зеркале, недавно отметившем свой столетний юбилей, была видна та часть кухни, где стоял круглый стол с тёмно-зелёной гранёной вазой и расставленными вокруг него венскими стульями с красной обивкой и вишнёвыми бархатными подушками. Раз-два-три, раз-два-три – звук стал вальсировать между их ножками, при этом не теряя из виду своё отражение. Всё это сбивало его с толку в домашнем лабиринте из действительности и зазеркалья. Он попятился, неловко оступился и рассыпался на отдельные символы. С сожалением о случившемся дали знать оконные стёкла. Они ответили своим дребезжанием «взук, взук, вз…». Вот вы разжужжались! Слишком громко, слишком.
Мне надоело за этим следить, и я окончательно пробудилась. Новый день и меня теперь разделяла только полоска света между ресницами. В размытом изображении можно увидеть приёмы импрессионистов. Никаких чётких линий, всё предельно естественно, мимолётно и изменчиво. Только пастельные мазки: жёлтые, сиреневые, сизые и розовые. Сновидение не хотело уходить и, как маленькая голубая бабочка, своими тонкими крылышками и лапками старалось хоть как-то задержаться в моей памяти. Пытаясь помочь ему, я составила цветную паутинку в виде черт любимого лица, которое видела ночью. Но образ неумолимо отдалялся от меня, постепенно растворяясь и обесцвечиваясь. Вот он, этот миг, когда пора сладко потянуться, расправить крылышки, которые любезно оставила бабочка, и начать жить. От детской беззаботности меня отделяла только известная всем печаль, которая бывает после таких снов.
Тупое и саднящее чувство где-то в области сердца и солнечного сплетения. Но и оно незаметно пропадает, стоит только принять душ и заварить кофе. Очень хочется кофе.
Пора, хватит лентяйничать. Резко вскочив с кровати, так, что даже потемнело в глазах, я накинула шерстяной плед и пошла проверить, кто же звонил. Это вполне мог быть дворник и непременно с просьбой подвинуть машину, потому что чистят кровлю от снега. И тогда, минуя утренний моцион, надо быстро выскочить во двор, успев накинуть первый попавшийся свитер и шапку. Забыть ключи от автомобиля, вспомнить об этом в лифте, который уже успел проехать половину пути… Успеваю расстроиться. Хотя какой снег? Уже давно апрель. Да, видно, я ещё не проснулась.
Напевая песенку про то, что журчат ручьи и слепят лучи, и посмотрев в глазок, открываю дверь.
Квартира уже залита дневным ярким светом, и я не сразу разбираю, что находится в тёмном пространстве лестничной клетки. Тянет прохладой, чувствуется сладкий запах винтажных духов, свердловских булочек, изюма, суповых приправ, горьковатого аромата мать-и-мачехи, стирального порошка и яблочного мыла. Слышится шелест от конфетных фантиков, от движения шерстяного платка, хруст песчинок под изношенной подошвой и лёгкий вздох. Ещё чуть-чуть и… «Катруся! Катеринушка! Просыпайся, дочка». Всё это тянется бесконечно долго. В рассеивающейся понемногу темноте я замечаю нелепый образ – передо мной стоит Время. Оно не смотрит на меня. У него нет лица, и я не знаю, есть ли у него глаза. Время кутается в лисью шубу.
Из-под длинного подола выглядывают непонятного оттенка кожаные ботинки разного размера. В них вдеты потрёпанные шнурки. Один из них развязан. Из разъехавшихся швов странного одеяния выглядывает красная юбка в светлый горошек и коричневый бантик, фантик от сливовой карамели и коробка из-под монпансье, обрывки бумаги и карандаши, планшет из-под акварели с истраченной фиолетовой краской. Эх, расползаются наши воспоминания по ниточке, по шерстиночке. Бесполезно вглядываться и цепляться за подробности. Предметы сразу меняют форму и цвет. Я понимаю, что под слоями этих вещей, глубоко внутри, спрятано самое дорогое. И только меня посетила эта мысль, как я услышала, что кто-то открыл подъезд и принёс с собой ветер. Дверь с грохотом захлопнулась перед моим носом. Окна в квартире распахнулись. Что-то тревожное, прозрачное, еле заметное пронеслось мимо меня. Это хтонические божества, безучастные сквозняки, верные спутники воспоминаний. Они знают всё что было, всё что есть и всё что будет. Я, кажется, читала, что они похожи на японских рюкин или нимф. Внешне молчаливы, изящны, носят прохладные шёлковые одежды. Присутствие своё выдают по возникающему вдруг чувству печального очарования. Значит, они коснулись вашей кожи своими одеждами.
Я безуспешно боролась с дверью. Сквозняки были сильнее меня, они крепко опутали её своими вуалевыми хвостами, и все мои попытки были тщетны. Знала ли я, что в этот ранний час, который ещё не скоро перерастёт в полдень, когда крыши домов ещё не накалились от солнца, а люди уже спешат по своим делам, окажусь подхваченной потоком ветра в собственной квартире?
Следуя маршрутом, проложенным Звуком, я то поднимаюсь под самый потолок, то опускаюсь, почти касаясь паркета. Но почему так тихо? Как во сне. Всё-таки ранний звонок не смог разбудить меня и выдернуть из царства богини Нут, женщины, приподнявшейся на цыпочках над Землёй.
Оказавшись перед старинным зеркалом, не нахожу себя в его глубине. Но в этом зазеркалье, словно диафильмы, передо мной начинают проноситься облики и очертания городского пейзажа: машины, гастрономы, трамваи, повозки, липовые и каштановые аллеи, кондитерская фабрика и часовой завод, керосиновая сторожка и… И я начинаю скользить по этим островкам вневременного искусства год за годом назад, стремительно лечу сквозь всю кустодиевскую палитру, хаотично смешивая кадры.
Я ищу знакомые черты любимого лица. И вдруг всё замерло. Пропали краски, здания, люди. Никого нет. Никого нет вокруг. А я – это белый лист бумаги. И на мне напечатаны всего четыре буквы чёрного цвета, взятые в кавычки.