Устаревает ли язык?

Александр Балтин

Человек текущего момента отличен даже от того, кто жил десятилетия назад: знание интернета, мобильной связи и прочего сильно меняет и сознание, и мировосприятие, тем не менее нечто стержневое остаётся в человеке, заставляя вслушиваться вновь и вновь в… скажем:

Сердце в будущем живёт;
Настоящее уныло:
Всё мгновенно, всё пройдет;
Что пройдёт, то будет мило.

Гениальное психологическое видение – с неимоверной, алмазом вспыхивающей языковой гранью – делает стихотворение настолько подходящим к любой жизненной ситуации, не говоря уже – ко всем временам, что люди любого поколения, проживая собственную жизнь, будут вчитываться, замирая: «Как точно!» – соглашаясь, соизмеряя свой опыт с опытом, предложенным классиком…
…Невесел памятник – классический, один из символов Москвы – невесел: чему особенно радоваться?
Жизнь вокруг технологичная без меры, слишком нервно-напряжённая, не позволяющая… «остановиться, оглянуться»…
А поэзия требует остановки, замедленного дыхания, размеренного вчитывания… Смакования даже: так смакуют благородные, долго вызревающие вина.

Вся комната янтарным блеском
Озарена. Весёлым треском
Трещит затопленная печь.
Приятно думать у лежанки.
Но знаешь: не велеть ли в санки
Кобылку бурую запречь?

Необычность этого янтаря – особенно в сочетании с ярко-кипенной зимой, со всё укрывающей сонной белизной – поражает: словно картина сама, представленная суммой слов, затянута волшебной янтарной плёнкой, сквозь которую глядеть одно удовольствие…
И глядишь сквозь миры технологий и ускоренного времени, глядишь в янтарную эту плёнку, видя почему-то… паркет, обстановку, которой не представляешь… пока потоки разноцветных машин, преимущественно иномарок, несутся и несутся мимо склонившего грустно курчавую голову бронзового человека…
…Захлебнётся монологами Годунов: изломы страсти и страха расколют воздух, и вибрирует он – нервно, напряжённо, не предлагая других вариантов, только трагедия, только тяжесть…
Жизнь, являющаяся проблемой для человека, всегда тяжесть: со властью или без, но калёное неистовство белого стиха, определяющее Годунова, столь существенно, что века колышутся, не предложив в сфере власти ничего нового, просто поменяв исторический антураж.
А то бывает: человек, а-ля Никанор Иванович Босой, прожил долго, произведений Пушкина не читая, и вдруг услышал где-то:

Дар напрасный, дар случайный,
Жизнь, зачем ты мне дана?
Иль зачем судьбою тайной
Ты на казнь осуждена?

И замрёт, словно у бездны на краю, замрёт, глядя в себя, ужасаясь, содрогаясь, не в силах ничего понять, ничего изменить…
Выбор, увы, из тяжелейших человеческих иллюзий: разве вольны мы выбрать час собственной кончины? Родителей?
…Из тысяч видов деятельности будем выбирать из двух-трёх-четырёх, а то и вообще способности определят нечто одно, и не надоело б до смерти…
Пушкин, переезжая на лодке через Неву, бросает в воду червонцы, наслаждаясь тонкими лучевыми изломами, которыми играют они, золотые, столь необходимые…
И зажжётся лучшее русское стихотворение, вспыхнет, опалит, стягиваясь к финалу – и оным прожигая сознание до стержневой боли:

И с отвращением читая жизнь мою,
Я трепещу и проклинаю,
И горько жалуюсь, и горько слёзы лью,
Но строк печальных не смываю.

Бумага, кажется, чернеет и коробится: уж если он – Пушкин! – так, так что же нам-то бедным делать…
…Можно, впрочем, отпраздновать даты, как было описано в замечательных «Пушкинских днях» М. Зощенко: где нечтение и незнание классики продёрнуто языком сатирического великолепия.
Можно праздниками (равно елеем почитания) залить образ – дабы не слишком раздражал, можно многое – не отменить одного: феномена словесной вертикали, предложенной классиком.
…У него устарело многое: если быть честным, не впадать в интеллектуальное раболепие, многое сегодня воспринимается карикатурно, слишком литературно:

В крови горит огонь желанья,
Душа тобой уязвлена,
Лобзай меня: твои лобзанья
Мне слаще мирра и вина.

Кто так чувствует сегодня?
Да и «огонь желанья, горящий в крови», – штамп даже для пушкинских времён. У него многое устарело.
Язык ветшает в любом случае, начиняясь и наполняясь новыми словами, оттенками, смыслами; но даже в этом «устаревании» есть своеобразнейшее обаяние космоса, который представляется необъятным.
…Касался его душой и сознанием:

На холмах Грузии лежит ночная мгла;
Шумит Арагва предо мною.
Мне грустно и легко; печаль моя светла;
Печаль моя полна тобою,
Тобой, одной тобой… Унынья моего
Ничто не мучит, не тревожит,
И сердце вновь горит и любит — оттого,
Что не любить оно не может.

Почему ощущение волшебства не покидает при соприкосновении с этими строчками? Не объяснить.
…Как не истолковать ощущений от краткого, бесконечного, алхимического чуда:

Урну с водой уронив, об утёс её дева разбила.
Дева печально сидит, праздный держа
черепок.
Чудо! не сякнет вода, изливаясь из урны
разбитой;
Дева, над вечной струёй, вечно печальна
сидит.

…Словно знакомые слова преобразовываются изнутри, начиная светиться иными красками; словно сочетания этих обновлённых слов дают совершенно невероятную картину, вписанную в обыденность на это самое, пресловутое и непонятное «вечно»…
…Сказки, истолкованные С. Жарниковой с точки зрения «арктической теории»: кто его знает, а вдруг права?!
И столько символов прочитывает в знакомых с детства созвучиях, и так соплетаются они в смысловые орнаменты…

Дантес выстрелил.
Мир изменился.
…Он не заметил этого, но… никогда не узнать произведений сорокалетнего Пушкина. Пятидесятилетнего. И так далее.
Какой бы дорогой шёл, какие миры бы открывал?
Судя по этим строкам:

Отцы пустынники и жены непорочны,
Чтоб сердцем возлетать во области заочны,
Чтоб укреплять его средь дольних бурь и битв,
Сложили множество божественных молитв;
Но ни одна из них меня не умиляет,
Как та, которую священник повторяет
Во дни печальные Великого поста;
Всех чаще мне она приходит на уста… –

…тропа могла бы быть духовной, с постепенным отказом от стольких наслаждений и так мучивших страстей, с большею аскетичностью – жизни и поэзии…
А может быть, и нет – всё продолжалось бы весёлым, неистовым калейдоскопом.

Всё продолжается.
Фейерверк Пушкина озарит ещё столько поколений!
И представители стольких заглянут в его бездны, содрогаясь, меняясь, восторгаясь…