Наина – хранительница очага рода Яги

Аркадий Захаров

Аркадий Петрович Захаров неоднократно публиковался в альманахе «Врата Сибири», автор нескольких книг по краеведению, в том числе выпущенных в известных столичных издательствах. Член Всесоюзного Пушкинского общества, член Союза писателей России. Живёт в Тюмени.

Я думаю, никто из специалистов не сомневается, что русский фольклор и культурные традиции выросли на финно-угорском субстрате, следы которого особенно заметны в устном народном творчестве, особенно в сказках.
Для специалистов – историков и географов давно не секрет, что романтическое название Лукоморье не что иное, как раннее название Обской губы, широко известное прежде всего новгородцам, а после похода на Югру Семёна Курбского – и всей Европе.
Мы не будем касаться первоисточников, из которых А. С. Пушкин мог черпать сведения о Лукоморье и его обитателях. За недостатком времени и места рассмотрим лишь некоторых персонажей знаменитого пролога к «Руслану и Людмиле», настолько характерных для Югры, что в случайность их явления в прологе (и поэме) трудно поверить. В их числе избушка «на курьих ножках», волховец-колдун, ступа с Бабою Ягой, русский дух и близкая родня Яги – Наина.
Фольклор русского северо-востока, передававшийся многие века от поколения к поколению, благодаря Афанасьеву и другим собирателям не погиб и проясняет многое в истории Яги и Золотой бабы. Итак, в путь по этой неведомой дорожке…
На грани двух миров, светлого и тёмного, посреди дремучего леса издревле векует в странной избушке, окружённой забором из человеческих костей, старая Яга. Временами злобная ведьма налетает на Русь, несёт с собой мор людей и падёж скота, похищает детей. Иной раз и к ней заглядывают гости с Руси. Одних Яга пытается съесть, других привечает, помогает советом и делом, предсказывает судьбу. Яга имеет обширные знакомства в живом и мёртвом царствах, свободно посещает их. Кто она, эта загадочная старушка, откуда пришла в русский фольклор, почему её имя чаще всего встречается в сказках северо-восточной Руси, мы и постараемся разобраться. Хотя биография её достаточно загадочна и темна.
Немудрено, что англичанин Джильс Флетчер, рыскавший по северу России, не нашёл её в 1588 году на предполагаемом месте нахождения в устье Оби и с огорчением записал в своём сочинении «О государстве русском», в главе о пермяках, самоедах и лопарях: «…­Но что касается до рассказа о Золотой Бабе или Яге-бабе (о которой случалось мне читать в некоторых описаниях этой страны, что она есть кумир в виде старухи), дающей на вопросы жреца прорицательные ответы об успехе предприятия или о будущем, то я убедился, что это простая басня» (Н. Веселовский. Мнимые каменные бабы // Вестник археологии и истории. – Спб., 1905).
Если выше упоминавшееся свидетельство Джильса Флетчера, отождествлявшего Золотую бабу уральских угров и Ягу-бабу, принять за кончик путеводной нити, то, терпеливо разматывая путаный клубок исторических сведений, археологических находок, старинных ритуалов и обрядов, поверий и преданий, современной краеведческой литературы и старинных народных сказок, можно прийти к выводу, что сказочный образ Яги возник в русском народном творчестве как результат многовекового взаимодействия на общем индоиранском фоне славянской и финно-угорской культур.
Несомненно, что проникновение русских на Север, в Югру и Сибирь, знакомство с бытом местного населения и последующие рассказы о нём оказали заметное влияние на формирование образа Яги в русских, а затем и в зырянских сказках. В настоящем эссе предпринята попытка осветить фольклорные контакты между русским и финно-угорским населением, которые, перемешавшись с древнеславянской мифологией и фольклором, наложили отпечаток на волшебные сказки о Бабе Яге.
В народных русских сказках угорские мотивы проступают достаточно отчётливо.
Постоянное место обитания Яги – дремучий лес на границе света и тьмы, добра и зла. Живёт она в маленькой избушке на курьих ножках, такой маленькой, что, лёжа в ней, Яга занимает всю избу. Подходя к ней, герой обыкновенно говорит: «Избушка-избушка, встань к лесу задом, ко мне передом!» Повернулась избушка, а в ней Баба Яга: «Фу-фу! Русским духом пахнет…» Тот ей в ответ: «Ты, старая, прежде напои-накорми, а потом про вести спрашивай». Несомненно, что сказка эта придумана людьми, хорошо знакомыми с бытом обских угров. Фраза о русском духе попала в неё не случайно. Дёготь, широко применявшийся русскими для пропитки кожаной обуви, сбруи и корабельных снастей, раздражал чуткое обоняние таёжников, употреблявших для пропитки обуви гусиный и рыбий жиры. Гость, зашедший в юрту в «смазных сапогах», оставлял после себя стойкий запах «русского духа».
Народоволец С. Швецов, отбывавший ссылку в Сургуте, оставил в своих «Очерках Сургутского края» любопытную запись, подтверждающую, что производство дёгтя местному населению было незнакомо ещё в конце XIX века: «…никто из местных жителей не умеет гнать дёготь, и рыбаки покупают по рублю и дороже за ведро…»
Нашёл своё отражение в сказке и обычай северного гостеприимства; гостя полагается сначала накормить, а затем можно расспрашивать.
Таинственная избушка на курьих ножках не что иное, как широко известный на Севере лабаз – тип хозяйственной постройки на высоких гладких столбах, предназначенный для сохранения снастей и припасов от мышей и хищников или хранения священных изображений идолов. Лабазы всегда ставятся «к лесу задом, к путнику передом», чтобы вход в него находился со стороны реки или лесной тропы. Исследователь Тюменского Севера В. П. Евладов в своей книге-отчёте «По тундрам Ямала к Белому острову» рассказал, как его спутники-ненцы, да и он сам по их требованию, при приближении к святому месту – обиталищу идолов сядаев – переодевали одежду и шапки задом наперёд (передом назад), чтобы обмануть злого духа и не навлечь на себя кару за посещение запретной территории.
Такое переодевание должно было ввести в заблуждение шайтана – показать ему, что путник стоит к нему спиной, покидает запретное место, а не приближается к нему. И тогда обманутый дух оказывался неспособным причинить зло нарушителю покоя его владений. Причём Евладов подчёркивает, что войти на территорию идола разрешалось только со строго определённой стороны.
В свете вышеизложенного сказочная фраза «Избушка, повернись к лесу задом – ко мне передом» предстаёт перед нами с неожиданной стороны и принимает конкретное значение: если простой переворот одежды задом наперёд кардинально меняет отношение между человеком и злым духом, то, значит, таким же образом можно переменить и характер настроения самого злого духа, олицетворяемого идолом, если развернуть уже самого идола на 180 градусов. По поверьям аборигенов-язычников, после смерти доброго человека остаётся его душа, но уже злая, противостоящая всему живому. И зло – такая же производная от добра, как тень от света .
Однако, если перенести на 180 градусов источник света, то и тень переместится на противоположную от границы между добром и злом сторону. А если перевернуть не источник добра и света, а саму границу добра и зла, которой в данном случае служит вход в избушку, расположить его не со стороны злого и тёмного леса, а от светлого пути? Возможно, тогда и душа злого обитателя избушки повернётся к добру и свету?
Язычники считали, что на характер божеств, олицетворяемых идолами, можно влиять, если принести им обильные дары или наоборот – наказать. Значит, можно влиять и другим способом, например, обмануть или повернуть лицом к путнику. В сознании аборигенов Приобья стойко укоренилось понятие о двуединстве добра и зла, так же как жизни и смерти. Считается, что зло – это обратная (противоположная) сторона добра. И, следовательно, способно обернуться добром.
Вот потому и приказывает путник избушке: «Повернись к лесу задом – ко мне передом». После полуоборота избушки зло становится добром, а злая и коварная Яга оборачивается доброжелательной и приветливой бабусей, во всём помогающей страннику, пустившемуся на поиски удачи. Потому что и на Руси издавна считали: «Нет худа без добра».
Из совокупностей мелких деталей и фактов в фантазии народных сказителей и коллективном сознании этноса складывались устойчивые сказочные образы, подобные Яге. Не исчезающие с течением веков прежде всего потому, что зародились они на основе фактического этнографического материала и реальных наблюдений.
Небольшие охотничьи лабазы иногда делаются на двух-трёх высоко спиленных пнях – чем не курьи ножки? Ещё больше похожи на сказочную избушку небольшие, без окон, без дверей культовые амбарчики в ритуальных местах. В них обычно находились куклы-иттармы в меховой национальной одежде. Кукла занимала собой почти весь амбарчик, может, именно поэтому в сказках всегда мала избушка Бабе Яге. Или, точнее, Бабе-в-яге, поскольку ягой у хантов называется меховая доха.
Н. А. Абрамов в «Очерках Берёзовского края» (Спб., 1857) объясняет, что яга – ­«одежда наподобие халата с откладным, в четверть, воротником. Шьётся из тёмных неплюев, шерстью наружу. Некоторые под неё подкладывают беличий или песцовый мех, а иные фланель. Употребляется берёзовскими чиновниками и купцами в городе и особенно в дорогах». В. И. Даль в своём «Словаре», давая слову аналогичное толкование, подчёркивает его тобольское происхождение.
Свидетельство Дж. Флетчера имеет для нас выдающееся значение не только вследствие весьма малого числа письменных известий начала XVI века о русском Севере и Сибири, но и потому, что оно исходит от наблюдателя, поставленного в непривычные для него условия, что, естественно, обострило его внимание и позволило замечать детали, ускользающие от внимания путешественников из пограничных областей, для которых многие факты не представляли интереса, поскольку были привычными. Как, например, для коми-зырян привычна избушка на курьих ножках, из-за чего она не попала в их волшебные сказки. Несомненно, что проникновение русских на Север, в Югру и Сибирь, знакомство с бытом местного населения и последующие рассказы о нём оказали заметное влияние на формирование образа Яги в русских, а затем и в зырянских сказках. Не случайно в начале книги предпринята попытка осветить возникновение контактов между русским и финно-угорским населением.
В предисловии Зеленина к изданию 1915 года сборника «Великорусские сказки Вятской губернии» отмечается: «…пользующимися известностью в околотке сказочниками оказываются здесь чаще солдаты… Даже и сказочники не солдаты, бесспорно, позаимствовали многие свои сказки от солдат…» Это положение очевидно справедливо не исключительно для Вятской губернии, но и для других областей. Именно новгородские дружинники, казаки-первопроходцы, воины, ямщики и солдаты принесли на Русь те необыкновенные сведения о жизненном укладе, обычаях и верованиях Югры, которые, перемешавшись с древнеславянской мифологией и фольклором, наложили отпечаток на волшебные сказки о Бабе Яге.
В русской сказке об Иване Царевиче и Белом Полянине (жителе снежного, белого поля  – тундры) неутомимая воительница Яга – золотая нога совершает свои набеги из подземного царства. Спасаясь от преследования царевича, она приподнимает в ущелье (прошу обратить внимание на этот факт, предполагающий наличие гор в месте обитания Яги) железную доску и скрывается в горе, под землёй – уходит в страны полунощные, к жителям горы, о которых в XI веке рассказывал Гюрята Рогович и написано в литературном памятнике «О человецех незнаемых в восточной стране и языцех розных», – то есть в югорскую землю, в которой жили, соседствуя и воюя между собой и с русскими, остяки и коми. Столкновения между соседями не могли не оставить свой след в фольклоре.
Так у коми-пермяков ещё в незапамятные времена появился миф о существе, обладающем одновременно чертами Яги и Черномора. Это существо человеческого облика носило имя Яг-Морт. «Яг» на языке коми означает «сосновый лес, бор». «Морт» – «человек». Яг-Морт – лесной человек: «…уводит жён, уводит детей, угоняет скот, режет его. К тому же слыл Яг-Морт великим колдуном…» Так сообщает о нём миф народа коми.
У их соседей и военных противников – остяков – существовал эпос о волшебном богатыре Яге, с прямо противоположными чертами характера. (Что наводит на мысли об общем реальном прототипе, положительном для одноплеменников-остяков и отрицательном для страдавших от его набегов коми.)
В остяцкой былине о богатырях города Эмдера упоминается богатырь Яг:
Далеко слава шла о силе
Богатырей его в боях,
Из пятерых их самым малым
Был на ногах оленьих Яг.
(По записи С. К. Патканова, у Яга, или Иага, были братья.)
В этой былине имя богатыря – Яг – собственное. Возможно, давшее имя родовому союзу. Интересное наблюдение, связанное с Ягой и очагом, высказал в конце XIX века исследователь Севера Бартенев: «Остяки строго придерживаются гентильного (так в тексте.  – А. З.) родства. Из названий нельзя вывести характера того союза, который они называют абрась (арась – очаг, мансийское. Глава рода – хранитель очага. – А. 3.). Большинство из этих названий представляют слова, ничего не означающие в остяцком языке, например: ЯГИ, Пандо, Тальчоп…»
Если это так, то должен был существовать «арась Яги», или очаг Яги (или Яга), и его хранительница, старейшая в роду.
Но с утверждением, что название родового союза ничего не означает, видимо, нельзя согласиться, когда на одном информационном пространстве одновременно сосуществуют миф коми о Яг-Морте, былина остяков о богатыре Яге и остяцкий родовой союз Яги, возможно, унаследовавший имя былинного героя. Вряд ли мы имеем дело со случайным совпадением. Вероятнее всего, первоначальное значение названия попросту забыто или сознательно утаено от не в меру любопытного путешественника. Если существовал остяцкий род Яги, то непременно должны были существовать также и тотем очага Яги, и материальное изображение хранителя очага, обычно в виде болвана-идола. Если предположить, что им и было изваяние Сорни-най (золотой бабы), то многие обстоятельства, связанные с образом Яги – Наины, находят своё объяснение. Может, этого истукана и искал безуспешно в своё время Джильс Флетчер? Кстати, то, что название рода забыто, может свидетельствовать о давней потере или утрате изображения тотема и постепенном стирании из памяти его названия или его сокрытии от чужеземцев.
Подтверждение генетической близости Золотой бабы и Бабы Яги можно отыскать и в самих сказках. Например, в сказке об Иване Царевиче и Белом Полянине Баба Яга ходит на золотой ноге.
Для нашего исследования важно другое: то, что прообраз Яги – Золотая баба – именовался на остяцком языке Сорни-най («Золотое пламя»), от чего впоследствии произошло поэтическое имя Наина.
Появление в первой поэме Пушкина героев из северной страны Суоми – Финна и Наины – совершенно не случайно.
А. С. Пушкин обратил свой поэтический взор к Северу ещё в молодые годы, в период работы над «Русланом и Людмилой». Вероятно, к тому времени Пушкин был достаточно наслышан о некогда могущественной в необозримых северных просторах касте языческих колдунов. Выросшая на финской мызе Суйды няня Пушкина Арина Родионовна могла с самого детства впитывать в сознание яркие образы северного финского эпоса: седобородого добродушного колдуна Вяйнямейнена и злобной колдуньи Лоухи. Романтическое воображение Пушкина, подпитанное сказками Арины Родионовны, нарисовало в поэме коварную колдунью-северянку Наину. Вот как рассказывает о родине Наины Финн: «…Природный финн, в долинах нам одним известных, гоняя стадо сёл окрестных, в беспечной юности я знал одни дремучие дубравы… Тогда близ нашего селенья, как милый цвет уединенья, жила Наина…»
Из этих строк можно с уверенностью заключить, что красавица Наина проживала поблизости от затерянного в лесах финского севера селения, жители которого занимались, по-видимому, оленеводством, поскольку никакие другие стада не пасут среди лесов. Из текста также следует, что юная красавица проживала отдельно от людей, в уединении. Такой способ расселения чрезвычайно распространён у северных народов, занятых охотой, рыболовством и оленеводством, поскольку, в отличие от группового поселения, позволяет рационально осваивать большие территории.
То, что хорошо и привычно для северянина, удивляет и настораживает русского земледельца, привыкшего жить большой общиной. Рискнувший поселиться в одиночестве, на выселках, неизменно приобретал славу человека нечистого: разбойника, а то и колдуна. Пушкин строкой об уединении Наины предварительно информирует читателя о её странном поведении, пытается настроить на особое отношение к ней. Из дальнейшего описания места обитания и деятельности Наины можно заключить, что живёт она среди финно-угорского народа коми, поблизости от полунощных (Уральских) гор – обители её приятеля Черномора:
…Тогда он встретил под горой
Старушечку чуть-чуть живую,
Горбатую, совсем седую.
Она дорожною клюкой
Ему на север показала.
«Ты там найдёшь его», – сказала.
А вот как у Пушкина о Черноморе: «Узнай, Руслан: твой оскорбитель волшебник страшный Черномор, красавиц давний похититель, полнощных обладатель гор». Полнощных – значит находящихся на севере Сибири. Современник Петра I Григорий Новицкий в «Кратком описании о народе остяцком» так и пишет: «Сибирское государство содержится в полнощной стране…»
Яга, как и Наина, одинокая обитательница леса. Несомненно, что это близкие по облику и по духу персонажи и появились из одного фольклорного источника. Но Яга значительно старше и приходится Наине «крёстной матерью», если так можно сказать о нечистой силе. Как и Яга, Наина не ведьма – существо сверхъестественное, а колдунья – существо человеческое, способное вершить чудеса при помощи магической науки, заговоров и заклинаний, иначе говоря – шаманка.
В том, что у Пушкина надменная красавица северянка становится в конце концов колдуньей, нет ничего необычного. У языческих финно-угорских племён, с их культом женского божества, женщины-шаманки встречались довольно часто. Вероятно, сведения о языческих шаманах и волхвах, почерпнутые Пушкиным из литературы о Севере, преломившись в его воображении, нарисовали нам образ колдуньи, чьи имя, характер и внешность более всего напоминают знакомую нам всем с детства Ягу.
Из сказок своей няни юный Пушкин мог усвоить, что «в краю пустынных рыбарей», на финском Севере, «живут седые колдуны». И навеянные сказками Севера образы Пушкин включил в свою поэму, в которую они так же органично влились, как сливались между собой культуры славян и финно-угров.
Взаимопроникновение сюжетов коми и русского фольклора ясно заметно, если сопоставить сказки народа коми и сказки собраний Афанасьева, Зеленина, Ончукова. При наложении сюжетов они калькируются, но по объёму, яркости сюжета, обилию деталей, красочности и образности языка русский вариант представляет собой значительно ухудшенную копию пермяцких сказок, видимо, более ранних.
Мы уже говорили, что Наина должна была принадлежать к одному из финно-угорских народов Северного Урала, которым обязана своим именем, не упомянутым ни в одном из известных толкователей имён собственных.
Можно предполагать, что пушкинская северянка Наина унаследовала своё имя от остяцкого понятия «най», что означает одновременно и необыкновенную женщину, и пламя. Наина, най – женщина-пламя, жгучая красавица, душа огня, фея пламени. И в этом её связь с Ягой. Во всех известных сказках о Яге неизменно присутствует печь, а сама она выступает как хранительница очага (вспомним наблюдение С. Бартенева и «арась Яги»).
Н. Л. Гондатти, совершивший экспедицию на Тобольский Север, в своей исследовательской работе «Следы язычества у инородцев Северо-Западной Сибири» (М., 1888) сообщал, что в верованиях манси духи – покровители огня назывались наине-одыр. Следовательно, Яга – это наине-одыр. Она же «огневушка-поскакушка» в одноимённом сказе Бажова. А имя Наина, как это часто случается у языческих народов, прежде чем стать собственным, было прилагательным и может переводиться как «пламенная». По этой причине пушкинская Наина унаследовала все черты и повадки фольклорного персонажа – Бабы Яги.
Сегодня трудно предполагать, где подсмотрел Пушкин образы Финна и шаманки Наины, но совпадения слишком явны, чтобы быть случайными.
И если всё-таки допустить, что Наина – результат авторского вымысла поэта, то Сорни-най – реальный, некогда существовавший языческий идол, главное женское божество уральских угров, известный ещё как Золотая баба.
Принадлежность Яги и Наины к одному роду (очагу) чётко просматривается в сказке о Царевне-лягушке.
Манси, считавшие себя потомками лягушки, называли себя «нарас-махум» по имени лягушки-матери Нарас-най, что означает «Болотная волшебная женщина». Но на языке манси слово «най» означает не только молодую красивую женщину, но и пламенную красавицу. Как в этой связи не вспомнить чудесную, неповторимую по сюжету сказку о Царевне-лягушке, которая явно имеет югорские корни? Царевна-лягушка по сюжету сказки связана с очагом и пламенем, она и характером «пламенная и зажигательная», что роднит её с Ягой и Наиной. После того как Иван сжигает в очаге лягушачью кожу, царевна Нарас-най скрывается у своей родственницы Бабы Яги, вернее поочерёдно у трёх сестриц-ягаг («ягаги» по-мансийски – «сестра», а «яг» – «отец»). Ягаги ведут себя с Иваном по-родственному доброжелательно и по-северному гостеприимно. Царевна-лягушка (Нарас-най), по-видимому, приходится бабусям-ягушам родственницей. (Яга в русских сказках имеет множество вариантов своего имени: Ягаги, Ягавая, Егибиха, Еги-бобо, Ягарма и т. д.)
У хантов и манси, считавших лягушку своей прародительницей, существовал обычай: если кто-нибудь случайно раздавил лягушку, то во искупление греха он должен был отлить её изображение из свинца и положить в избушку вместе с иттармами предков. Как близкое к Сорни-най божество, Нарас-най могла находиться в одной кумирне с ней, что послужило поводом для сказочников к объяснению родства между Йомой-ягой и лягушкой. Там же, среди священных жертвенных стрел, возможно, хранилась и та, которую Царевна-лягушка достала из болота своему суженому.
Краевед Л. Р. Шульц, изучавший быт салымских остяков, описал культовую избушку одного из хантыйских идолов-тонхов Салхана: «…Тут же висят миниатюрные луки с такими же стрелами, ступки для толчения крапивы с пестами и веретёна. Это приношение тонху по случаю рождения сына или дочери».
Судя по многочисленности в капище ступок с пестами, возможно, представлявших собой некий фаллический символ, луков, стрел и веретён, можно сделать вывод о том, что эти предметы составляли обычный набор приношений идолам, связанных именно с рождением ребёнка.
Атрибут многих сказок о Яге – веретено – часто встречается и в сказках коми о Йома-бабе. Сама форма веретена, отдалённо напоминающая человеческую фигурку, в душе привыкшего к деревянным божкам язычника вызывала суеверные чувства, нашедшие своё отражение в сказках и, как мы увидим далее, религиозных обрядах.
В зырянской сказке «Девочка ростом с веретено» одним из главных действующих лиц выступает Йома-яга. Связь веретено – Яга совершенно не случайна и олицетворяла для некоторых северных народов рождение ребёнка. Вспомним, что Сорни-най (она же Яга-баба) приписывалась способность помогать рождению детей.
Вряд ли можно считать случайным в одной лишь сказке о Царевне-лягушке именно такое сочетание ключевых предметов: ЛУК, СТРЕЛА, ВЕРЕТЕНО. Ступа не упоминается, но подразумевается, поскольку в сказке задействованы сразу три сестрицы Яги, которые без неё не обходятся. Вот как в сказке о веретене: «Ой, Иван-царевич, – сказала старуха, – как ты долго!.. Скоро свадьба! Живёт теперь у большой сестры (по-мансийски сестра звучит как «ягаги»!), ступай туда да смотри ты: как станешь подходить – у неё узнают, Елена обернётся веретешком, а платье на ней будет золотом (как у Сорни-най), ты… отвори ящик, веретешко переломи, кончик брось назад, а корешок перед собой: она и очутится перед тобой».
Само имя Яга в русских сказках синтезировалось вследствие перехода количества в качество, стало итогом сосуществования в финно-угорском информационном поле имён и названий: Яг-Морта, Яга – оленьи ноги, рода Яги (Яга), сестёр-«ягаг», верхней меховой одежды – яги, болвана Яхи-бабы и т. д. Количество должно было перейти в качество, и оно перешло, синтезировав из множества сходных имён и понятий один образ – Бабы Яги.
Профессор А. А. Потебня в исследовании «Баба-Яга» предположил, что Параскева-Пятница и Яга изначально представляли один и тот же персонаж, со временем раздвоившийся. В доказательство он приводит вариант русской сказки, не оставляющий сомнения, что лягушка приходится Яге дочерью. Это его наблюдение хорошо согласуется с финно-угорской мифологией о Йоме, Сорни-най и Нарас-най. Несомненно, что они имеют общий со сказками о Яге мифотворческий источник, объединены по территориальному признаку и дали основу имени Наина.
Можно было бы рассказать ещё о реальных лукоморских чудесах, лешем и невиданных зверях, но недостаёт места и времени. Благодаря А. С. Пушкину оказалось не забыто с веками поэтическое Лукоморье. Сегодня с большой достоверностью мной определены летописные литературные источники, из которых А. С. Пушкин мог узнать это название сказочного обского берега, где жили Яга и Наина, бродил леший и другие сказочные по тому времени персонажи. Вряд ли Пушкин мог заблуждаться по поводу географического местонахождения Лукоморья. И правильно сказал он о нём: «Там русский дух. Там Русью пахнет». Возможно, потому что, хотя дух в Лукоморье русский и пахнет там Русью, всё же это не Русь, а Сибирь…

Когда я закончил писать эти строки, то не испытал особенной радости. Не покидало ощущение незавершённости, недосказанности сведений по происхождению и родственным связям Яги. В огромном фольклорном материале, который мне пришлось для этого переворошить, не нашлось ответа на вопросы:
• Почему Яга в сказках всегда старая и живёт отшельницей, подобно Агафье Лыковой?
• Из того, что в ряде сказок у Яги присутствуют сёстры, следует, что молодой Яга всё-таки когда-то была. А если так, то кто её мать и отец?
• В некоторых сказках у Яги обнаруживается дочка. Значит, у Яги был муж. У сказочников северо-восточной Руси её уважительно величают то Егибишной, то Егибихой – по традиции производить прозвище от имени мужа или отца. И кто же тогда муж Яги? Он обязательно должен был обнаружиться.
В сборниках записей русских старинных сказок Афанасьева, Зеленина, Ончукова информации по этим вопросам найти не удалось. Не прояснил ситуацию и замечательный исследователь русского фольклора В. Я. Пропп в труде «Исторические корни русской волшебной сказки». Как впоследствии оказалось, искал я не там, где хранится клад, а «под фонарём», там где светлее и привычнее разыскивать.
Ответы на все перечисленные выше вопросы обнаружились неожиданно и ближе, чем можно было ожидать. Виной этому стал профессор Тюменского госуниверситета Юрий Лукич Мандрика, кропотливый архивист и книгоиздатель забытой с годами тюменской литературы. Именно он обнаружил в хранилищах Тюменского областного музея и с группой своих коллег – В. Чупиным, В. Темплингом, Н. Рогачёвой, М. Дистановым – подготовил и издал в трёх томах богатейшие архивные записи Петра Алексеевича Городцова под общим названием «Были и небылицы Тавдинского края» (Тюмень: Из-во Ю. Мандрики, 2000), оставшиеся почти не замеченными читателями и знатоками.
Личность Петра Алексеевича Городцова в сохранении русского сибирского фольклора настолько значительна, что о нём следует рассказать поподробнее.
Высокообразованный юрист, на тридцатом году жизни он покидает обжитую Рязань, чтобы принять назначение на должность судебного следователя Тобольской губернии, и поселяется в селе Покровском Тюменского уезда. Там исполняет сначала должность мирового судьи 5-го участка Тюменского округа, а в начале 1905 года переводится в ведомство МВД крестьянским начальником 3-го участка Тюменского уезда. За семь лет работы мировым судьёй Городцов приобрёл доверие местного населения и наладил контакты со «знаткими» людьми: сказителями, знахарями. Общение с ними дало возможность ему собрать и записать обильный и уникальный по своему значению материал. Не исключено, что увлечённость сбором фольклорных материалов отвлекала П. А. Городцова от административной деятельности и исполнения служебных обязанностей, что стало известно тобольскому губернатору Л. Н. Гондатти, который жёстко потребовал «прекратить общаться со сказителями, что непозволительно для крестьянского начальника». Но Городцов предпочел оставить службу и подал прошение об отставке. После увольнения П. А. Городцов переезжает в Тюмень, но продолжает заниматься собирательской деятельностью, встречается с крестьянами, обрабатывает собранный материал, готовит его к печати. В 1919 году П. А. Городцов умер, оставив после себя уникальный архив, поступивший в распоряжение Тюменского областного общества научного изучения местного края, при котором была и библиотека П. А. Городцова. И оттуда его архив попал в фонды областного краеведческого музея, где их обнаружил Ю. Л. Мандрика.
В изданном им наследии Городцова внимание привлекает былина об Илье Муромце, объединившая в один сюжет привнесённые на сибирскую землю выходцами из России предания о богатырских подвигах, но уже местными сказителями дополненная и завершённая на свой лад финалом несомненно сибирского происхождения. В заключительном эпизоде былины мы находим югорскую Ягу и её родственников. Известно, что былины, в отличие от сказок, корнями своими уходят в глубокое историческое прошлое народа и содержат отголоски реально происходивших событий и имена когда-то живших героев вроде Ильи Муромца и Никиты Добрынича (сибирский вариант Добрыни Никитича). Во всяком случае, современные исследователи нас уверяют, что такие дружинники у князя Владимира действительно служили. Всё это дела давно минувших дней и далёких от Сибири мест. А наша былина была записана в 1907 году Городцовым в пересказе замечательного расказчика, знахаря и колдуна Луки Леонтьевича Заякина, девяностолетнего малограмотного крестьянина из глухой деревни Артамоновой, что на таёжной реке Иске в Тюменском уезде, который слышал её в молодости от другого сказителя. А тот, в свою очередь, от предшественника. И так по цепочке из глубины веков и территорий передавалась информация, в которой каждое слово на вес золота и утрачено быть не может и не должно.
Поскольку в былине объединены несколько сюжетов героического эпоса, известных по другим источникам, то на ней можно бы не останавливаться, если бы в её конце не появились персонажи и герои, к богатырским подвигам Ильи Муромца не причастные и по происхождению инородные.
Это сказание о сражении Алёши Поповича с бабой Горынкой за обладание её прекрасной дочерью, волшебницей и богатыршей Ягой Ягиничной. Чтобы оправдать включение этого эпизода в былину, сказитель делает Илью Муромца случайным свидетелем битвы между Поповичем и Горынкой. Довольно неприглядным свидетелем и подстрекателем: «Бей её по титькам, по белькам. Под гузно!»
В отличие от других супостатов, реально угрожавших спокойствию Руси и утихомиренных русскими богатырями, Горынка ничем не провинилась, никому не угрожала, не поджигала, никого не грабила, не убивала. И не было никакого основания для нападения на неё Алёши Поповича, кроме её языческой сущности да ещё её замечательной дочери Яги Ягиничны.
Обратите внимание: в былине впервые названа мать Яги – баба Горынка – и обозначен отец Яги, вероятно, Яг, Ягу или Ягве.
Прозвище Горынка происходит от глагола «гореть» (жечь, палить), и баба получила его по тому же принципу, что и Змей Горыныч – извергающий пламя. Языческая Горынка – волшебница, повелительница и душа огня, такая же как Огневушка-поскакушка из уральского сказа П. П. Бажова, явно вогульского происхождения. Иначе говоря, Горынка не кто иная, как героиня остяцкого эпоса женщина-пламя, золотой огонь – Сорни-най, наине-одыр, най, Наина. Следовательно, совершенно точно можно утверждать, что Яга – одна из дочерей Наины. Попробуем определить её мужа и отца семейства. По отчеству – Ягинична – можно заключить, что отцом Яги был некий Яг.
Хазарского бога Ягве придётся из числа подозреваемых исключить, поскольку из-за удалённости территориального обитания и в силу своей морали вряд ли он мог вступить в отношения с этой языческой богиней. И если бы такое всё же случилось, Яга носила бы отчество Ягвинична. Гораздо вероятнее, что её отцом мог стать ближайший сосед, отрицательный герой коми-пермякского мифа Яг-Морт или положительный герой остяцкого эпоса «О богатырях города Эмдера»: Яг – оленьи ноги (быстроногий).
В мифах коми-пермяков Яг-Морт – злодей, разбойник и разоритель. А в эпосе у сопредельных им остяков Яг-быстроногий – это герой, победитель и добытчик. Можно предположить, что Яг-Морт (лесной человек) и Яг – оленьи ноги – один и тот же воинственный югорский князь, реально когда-то существовавший и ставший со временем эпическим героем. Дело в том, что коми-пермяки и остяки на протяжении веков территориально были соседями и соперниками. Между ними случались стычки за территории и промыслы, поочерёдные набеги и войны. Естественно, что удачливый предводитель остяков богатырь Яг – оленьи ноги в глазах пострадавших от его набега соседей-пермяков выглядел ужасным лесным разбойником и грабителем Яг-Мортом. Что, вероятно, не помешало ему заслужить благосклонность остяцкой богини и народить трёх дочерей-ягушек. Однако то, что он из эпоса остяков постепенно исчез, наводит на мысль, что в очередном набеге на соседей ему не посчастливилось и Наина овдовела. А Яга осиротела, потеряв отца. На мансийском языке слово «отец» звучит как «яг». Во всяком случае, к моменту появления Поповича мужа у матери Яги уже не было, и вступиться за Горыню оказалось некому.
Настала пора перейти к личности другого разбойника – Алёши Поповича. Да-да, я не оговорился, назвав его разбойником. Это в глазах некоторых русских сказителей он добрый молодец, борец с бабой Горынкой, по-остяцки «наиной-одыр». А с точки зрения хантов, почитателей Золотого огня, претендент на руку дочери Наины – обыкновенный, нет, не обыкновенный, а особо опасный разбойник, хотя и Попович по прозвищу. За что он получил такое прозвище, не очень ясно. Илья Муромец – родом из Мурома, Никита Добрынич – родом из Дебрянска, а Попович – откуда? Из попов? Впрочем, кличка Попович вовсе не означает, что её носитель происходит из сословия священнослужителей, которым запрещено носить оружие. Возможно, она означает его принадлежность к окружению, наёмной охране или свите высокопоставленного священника. Для обывателя-старовера они все – поповичи. И удалец Алёшка из их числа. Но отнюдь не из дружины князя, в которой он не замечен и не числится. Кстати, во времена князя Владимира Киевского на Руси попов ещё почти не было. Преобладали волхвы-язычники. Следовательно, не могло быть и поповичей. Но это допустимый для легенды огрех в хронологии…
А вот каким путём он, возможно, попал в противники сибирской языческой богини, попробуем разобраться.
В эпизоде противоборства Алёши Поповича и бабы Горынки мы встречаем глухой отголосок и мотивы реальных событий, происходивших в XVII веке на территории Тобольской губернии: миссионерского похода ратников тобольского митрополита Филофея Лещинского на Север, в Югру, с целью обращения в православие поклонников Сорни-най, захвата и уничтожения остяцких идолов. В том числе легендарной Золотой бабы – Наины. В свиту (поповское войско) сосланного в Тобольск из Киева Филофея Лещинского вошли и ссыльные украинские казаки, бывшие сторонники Мазепы, и в их числе казачий полковник Григорий Новицкий, написавший впоследствии «Краткое описание о народе остяцком». Вполне вероятно, что в их числе находился дотоле безвестный казак Алёшка, во время похода отличившийся в уничтожении языческих идолов, замеченный и обласканный митрополитом и за то получивший прозвище Попович. В своей миссии Лещинский добился значительных успехов: большая часть изображений остяцких богов была уничтожена, а новообращаемые принудительно окрещены. После окончания похода часть казаков-поповичей была отпущена со службы митрополиту, и некоторые затем возвратились в Киев. И даже с молодыми жёнами. Во время похода некоторые поповичи, не церемонясь приличиями, брали в жёны вновь окрещённых остячек: женский вопрос в то время стоял очень остро. Но большинство из них так и остались в Сибири. Их рассказы о событиях миссионерского противоязыческого похода поповской дружины Лещинского легли в основу легенд, былин и сказаний. Последовательно преломлённые фантазией многочисленных сказителей, события того похода приобрели мифический окрас и былинный характер, утратили достоверность, но сохранили подлинную сюжетную канву. И вот как описаны злодейские подвиги Алёшки Поповича в былине:
«…И убил Алёша бабу Горынку своею палицей боевою. После того Алёша Попович взял нечестно дочь бабы Горынки Ягу Ягиничну, и все трое поехали в город Киев», к такому же знаменитому распутнику и блудодею князю Владимиру, затем чтобы именно у него справить свадебный пир… Справить пир не с родителями жениха и невесты, не с роднёй, не с соседями, как на Руси веками принято, а у князя, с его прислужниками, из его княжьей к тому милости. Для сибирского сказителя с украинскими корнями было совершенно естественно в своей былине адресовать Поповича и Ягу именно в недосягаемо-далёкий священный город Киев, где правит «святой князь Владимир», окрестивший Русь и сбросивший в Днепр языческих идолов. Кому, как не ему, обратить в православие урождённую язычницей Ягу, окрестить её и выдать замуж за своего сторонника? Такая свадьба могла иметь и политическое значение: распространение православия на области, подвластные Яге Ягиничне.
Хранитель древней народной нравственности, сказитель явно неодобрительно отзывается о Поповиче, вся воинская доблесть которого состояла в убийстве бабы ради овладения её дочерью. Попович убил мать на глазах её дочери, чтобы на дочери жениться, не соблюдая понятий о чести.
«Взял нечестно» означает против воли невесты, силой, принуждением, без согласия и благословения родителей, без строгого обряда венчания. Далее по тексту былины: «Обвенчали Алёшу Поповича с дочерью бабы Горынки и на славу справили брачный пир. Дочь же бабы Горынки была, как и её мать, сильная богатырша и великая волшебница. Шибко она невзлюбила своего мужа Алёшу Поповича и уже на подклети сказала ему: «Немного мы с тобою, Алёшенька, наживём!»» Понимала, несчастная, что с такими замашками и норовом, как у Алёши Поповича, на свете долго не живут. А может, и догадывалась, что языческие злые духи не спустят Поповичу и расквитаются с ним за гибель своей приспешницы Горынки.
Так вскоре и случилось: гордое и хвастливое слово и разудалые замашки погубили богатыря. Нашлась и на него управа в виде волшебных сил, которые воздали ему по заслугам и превратили в каменного болвана – каменную бабу. Сказитель относит каменное изображение Алёши Поповича к числу нечисти, которая, возможно, оживёт перед концом света. Прозвище Попович для сказителя-старовера, беспоповца, отнюдь не означает благочестия и не гарантирует его носителю спасения от высшей справедливости.
В сознании сказителей осталась тогда Яга Ягинична вечной вдовой, вернулась на свою родину, вырастила дочку и состарилась в лесном уединении, но не ожесточилась против выходцев с Руси.
Яга – полная сирота и вдова. В этом объяснение её вечного одиночества. Отчество её с годами забылось, и все стали называть старушку просто Баба Яга. И мы её помним под этим именем.
Так пресёкся род Яги. Но в сказках она продолжает здравствовать.
Вот такие открытия в родословной известной всем, но не очень знакомой Яги удалось сделать в архиве П. А. Городцова. Там ещё много чего найдётся интересного и неожиданного. О народных истоках сказок Ершова и Пушкина например. Но об этом как-нибудь в другой раз.

Аркадий Захаров