Обделённое детство

Виктор СЕМЕНОК
Врач высшей категории, несколько лет проработавший в Центральной районной больнице в знаменитой на весьмир станице Вёшенской, хорошо знавший Михаила Шолохова, не раз оказывавший медицинскую помощь великому писателю.


Моя детская память глубоко хранит эпизоды из жизни моей семьи. Они даже через многие десятилетия вызывают волнующие и непростые воспоминания о том времени. Помню как-то, мне было тогда около трёх лет, мы с отцом прогуливались в саду. День был солнечный, тёплый и весенний, овеянный утренней свежестью и ароматом цветущих в саду яблонь, груш и вишен. Слышалось щебетанье птиц, жужжание пчёл и шмелей, стрекот кузнечиков. Разноцветные бабочки неспешно порхали над казавшимися волшебными бело-розовыми цветами вишен и слив. Сад был наполнен весёлым гомоном вечно спорящих синичек, щеглов, чижей, воробушков и крикливых скворцов. Отец взял меня на руки. До сих пор помню их теплоту и надёжность. Я потянулся к испускавшему завораживающий медовый аромат распустившемуся соцветию вишни, хотел сорвать его. Отец, разгадав моё намерение, наклонил цветущую веточку вишни к моему лицу и назидательно произнёс:
– Вдохни аромат цветущей вишни, и ты почувствуешь запах вишнёвого мёда. Если сорвёшь цветок, то пчёлки, которые добывают нектар из цветков, меньше принесут его в домик-улей, а значит, меньше будет и мёда, в который пчелы перерабатывают нектар. Кроме того, труженицы-пчёлки и разноцветные бабочки, перелетая с одного цветка на другой, опыляют их, после чего из цветков вырастают плоды – вишни, яблоки, груши, ягоды малины и смородины. Поэтому никогда не срывай таких цветков. Они подарок природы всем нам – детям, взрослым, пчёлкам, бабочкам и всем другим существам. Это основа жизни.
Не всё я понял тогда в словах отца, но навсегда запомнил это весьма познавательное наставление. Позже я узнал от отца, почему белые бабочки больше летают над белыми цветками фруктовых деревьев, лимонные бабочки – над деревьями цветом сродни лимонному, а разрисованные цветами радуги крылатые создания резвятся над деревьями с цветками смешанной комбинации цветов. Природа наделила их свойством скрываться от своих естественных врагов (птиц), сливаясь с цветовой гаммой цветущих деревьев и других растений.
Отец любил природу. Наша усадьба практически вся была засажена плодовыми деревьями и ягодными кустарниками. В саду были разные сорта яблонь, груш, вишен, слив. В тридцатые годы он от колхоза проучился на курсах по садоводству и огородничеству. Это дало ему возможность грамотно, с учётом агротехники заложить и в дальнейшем вырастить первый колхозный сад. С помощью прививок он систематически обновлял сад новыми сортами. В нашем огороде всегда был питомник, где он из семян разных сортовых плодов выращивал саженцы. Я всегда удивлялся, как он бережно и трепетно относился к их выращиванию. Эта любовь к маленьким живым стебелькам проявлялась на его русском лице необыкновенной улыбкой, спокойствием и деловитостью. Растения чувствовали его любовь к ним и отвечали тем же – росли бурно, не болели и хорошо плодоносили. Эта любовь к садоводству, по-видимому, передалась по наследству и нам. Отец перед войной планировал посадку второго, более масштабного колхозного сада.
Война не только лишила детства, но и обрушила всю нашу жизнь. Деревня находилась вдалеке от основных направлений движения фашистских полчищ. Поэтому к нам наведывались небольшие немецкие команды за фуражом и продовольствием, которые отбирались у жителей с помощью местных полицаев. Эти же «бандитские команды», как мы их называли, проводили в деревнях и сёлах зачистки коммунистов, советских работников, активистов. Семьи их подлежали уничтожению, дома сжигали часто вместе с семьями. Мой отец перед войной работал председателем сельсовета и с точки зрения немецких властей считался неблагонадёжным, поэтому он сам и вся наша семья подлежали уничтожению. Списки неблагонадёжных семей готовили для немецких властей местный полицай Косцов и его приспешники – урядник и староста. Из моей памяти до сих пор не исчезла жуткая картина одного дня, который должен был стать последним днём жизни моей семьи.
Летом 1943 года мы – дети (шестеро) и мать – находились в своей хате, когда услышали за окном во дворе грубую незнакомую речь. Прильнув к окну, я увидел военных с винтовками, некоторых – с автоматами в руках. Высокий рыжеволосый немец в офицерской форме (как я потом узнал), размахивая рукой с пистолетом, отдавал какую-то команду другим немцам и полицаям, находящимся рядом с ним. Те бегом начали выносить сено из сарая и укладывать его под стены нашего бревенчатого дома. Все мы с ужасом и в слезах бросились прятаться на печку. Мать держала годовалого брата Володю на руках, стояла перед образами, причитала и молилась. Резко распахнулась дверь, и в хату ввалилась группа страшных злодеев во главе с полицаем Косцовым – немецкий рыжий офицер и несколько немцев с автоматами наперевес, которые сразу направили чёрные смертельные стволы в нашу сторону, а мы кучкой, в страхе и слезах, сидели в углу на печке. Полицай, тыча винтовкой в мать, говорил офицеру, что она жена председателя сельсовета, а муж её (наш отец) находится в партизанах, поэтому всех нас надо немедленно расстрелять и сжечь вместе с домом. Мать вместе с ребёнком пошатнулась, с трудом удерживая младшего братика, рыдая, просила пощадить хотя бы невинных детей. Полицай тыкал винтовкой в спину матери и продолжал что-то ещё объяснять немецкому офицеру. Я видел, как рыжий поднял вверх руку, как защёлкали направленные в нашу сторону автоматы и винтовки. Слёзы застилали мне глаза. В ожидании чего-то ужасного и неизбежного я рукой пытался протереть глаза от слёз.

Памятник детям войны в Ульяновске

И вдруг как гром среди ясного неба в хату ворвались душераздирающий вой и бабий крик. Бабы загородили нас живой стеной, хватали за руки и одежду солдат и в слезах с мольбой просили пощадить невинных детей. Это были простые русские женщины-колхозницы, жившие по соседству: бабушка Варвара Арсоновна, тетка Фёкла, тетка Грициха, старая-­престарая Замудриёниха, её дочь Настя. Эти последние, кстати, были дальними родственницами полицая Косцова. Все, кто был до этого в хате, оцепенели. Полицай и немцы тупыми взглядами уставились на офицера, ожидая ­команды-приговора. Тот повернул голову в их сторону, что-то невнятно сказал, и немцы неохотно опустили автоматы и винтовки. Косцов отошёл от матери. В хате установилась мёртвая тишина. Только мы, затаив дыхание, еле-еле всхлипывали, боясь пошевелиться, да на полу билась ошалевшая от ужаса и сердечной боли женщина – наша мать. Офицер сунул пистолет в кобуру, махнул рукой в сторону двери, и все немцы, толпясь, гурьбой вышли из хаты. Старший брат Вася и сестра Саша, не веря в чудесное спасение, кубарем слетели с печки и уставились в окна. Бабы всё плакали, обнимали нас и оттаскивали от окон. Немцы уходили от нашей хаты, урядник грозил винтовкой, видя нас в окнах.
Вспоминая этот до боли и слёз жуткий эпизод, я часто задавался вопросом, что заставило немецкого рыжего офицера остановить расправу над нашей семьёй. Жалость к безвинным детям или трезвый расчёт, а может, биологическая реакция организма на воющих женщин, вопиющих в мольбе о помощи к Всевышнему? Как бы там ни было, но мы остались живы благодаря коллективному материнскому инстинкту простых деревенских русских женщин, помешавших дьявольскому намерению немецкого офицера.
После этого случая мы постоянно прятались. Ходили озираясь и прислушиваясь. Днём мать уводила нас в лес, в болотистую местность, на ночь разными тропами приводила в деревню, размещая на ночлег у добрых людей. Так мы выживали, пока советская армия не прогнала немцев. В конце лета 1943 года ночью в нашей деревне появились партизаны, выловили полицая Косцова и расстреляли его. Моя мать, Матрёна Наумовна, 1908 года рождения, родившая, но не успевшая вырастить шестерых детей, после этих событий стала седой и больной и 10 ноября 1943 года умерла, оставив нас малолетними сиротами, так как отец в это время был на фронте и письма от него по понятным причинам к нам не доходили. Старшей из нас была моя сестра Саша, 1934 года рождения. Ей пришлось быть для нас, меньших, нянькой, воспитательницей и кормилицей, пока не вернулся с фронта отец.
После освобождения нашей деревни трудности и нужда для нас, а также и других детей  – жителей нашей деревни – не закончились. Зима 1943–1944 года была особенно тяжёлой. Голод, холод, тиф, скарлатина и другие детские болезни «косили» детей беспощадно, уносили в могилу очень многих. Почти в каждой семье нашей деревни половина детей вымерла из-за отсутствия медицинской помощи и от голода. Отец, вернувшись с фронта, увидел в живых только нас троих – Сашу, меня и младшего брата Володю. Все мы, дети войны, были хилыми, тощими, с подорванным здоровьем и психикой. Такая же участь постигла всех детей оккупированных и блокадных территорий. Детство детей войны начиналось с холода, голода, болезней и ужасов фашизма, а также их последствий. Все эти события оставили глубокие незаживающие раны в нашей памяти. Выжившие бледные худенькие девочки и тощие босоногие хлопчики в моей деревне были лишены самого счастливого периода жизни, называемого детством. У нас его отняла война.
Страхи ушли лишь с окончанием войны, но её последствия ещё долгое время давали о себе знать. Самое голодное время пришлось на послевоенные 1945–1947 годы. Летом было лучше, собирали щавель, крапиву, лебеду. Из них новая мать (отец женился) готовила похлёбку, от которой ещё больше хотелось есть. Весной копались в колхозных полях, выискивая мороженую картошку, чаманы, как мы почему-то называли её мягкие, уже оттаявшие клубни. Из них выпекали чёрные с песком лепёшки. Кушали их с хрустом на зубах, отчего животы у детей раздувались и постоянно болели. Большую радость приносило начало лета, когда мы убегали в лес, срывали сосновые длинные шишки, ели их с наслаждением, закусывая диким щавелем и чесноком. Это было для нас восхитительное лакомство.
Обуви и одежды не хватало. Сельчане сеяли коноплю для получения пеньки, её пряли, ткали, и получалось грубое полотно, из которого шили нам брюки, рубахи, постельное бельё. Красили их отваром дубовой коры или ольховых шишек – для получения одежды серо-коричневого или серо-чёрного цвета, и этому были рады.
Зимой в длинные тёмные и холодные вечера, лёжа на печи с отцом, мы, дети, слушали его рассказы о предвоенной поре, военном периоде, а особенно интересно было слушать рассказы о его детстве, которое пришлось на 1907–1912 годы. Это был удивительно увлекающий и волнующий рассказ, придававший далёкому прошлому реальные очертания. Так я узнал о своих предках-казаках, прадеде и деде, о зарождении нашей деревни и её жителях.
По рассказам отца, заселение наших краёв произошло в начале XVIII века, когда польский пан Пётр Корецкий осваивал промышленное производство стекла на территории Черниговской губернии, в пойме реки Ипуть и её притоков Унеча и Ширакина. Выбор вельможного пана был обусловлен двумя благоприятными факторами – наличием природного чистого песка по берегам рек и озёр и высокоэнергетического лесного материала в виде обширных массивов вековых смолистых сосен и могучих дубов, которые в изобилии произрастали в этих местах. Они при горении создавали высокую температуру, требующуюся для варки стекла. «Водные дороги» по рекам давали возможность легко и малозатратно доставлять готовую продукцию в крупные центры, такие как Чернигов, Гомель, Брянск. Команда Петра Корецкого и заложила основу будущих деревень в виде отдельных заводиков, называемых гутами. Так на реке Ипуть образовалась деревня Завод-Корецкий, а на реке Ширакина – родная моя деревня Гута-Корецкая.
В царское время, рассказывал отец, детям бедного сословия приходилось очень даже нелегко. Детства они практически не знали. К практической домашней работе детей привлекали уже с пятилетнего возраста. В школу отправляли с 8–9 лет, и то не всех, а только тех, кого родители могли на время освободить от хозяйственных забот. Учились зимой четыре месяца, так как другое время года было занято различными деревенскими работами. Работали много, спали мало. Отучившийся две зимы, как тогда говорили (по-нынешнему два класса), человек считался грамотным. О продолжении образования никто больше и не думал.
Первый урок в школе всегда начинался с «божьего слова». Зубрили и пели «Отче наш». Кто плохо учился или что-то нарушал, получал линейкой по голове, или неслуха ставили в угол на зерно ячменя или гречихи голыми коленками. Главным учителем в школе считался священник, и, как правило, дети его уважали, но в душе немного побаивались. При встрече с ним дети почтительно кланялись и истово осеняли себя крестом – молились, дабы он не пожурил их – тогда не избежать дома порки. Школа из четырёх классов открылась в нашей деревне только после революции.

Встреча детей войны со своим детством
у Тереховской криницы (слева направо:
Ваня, сын Саши Валера, я и Вова)

…Ненавязчиво и терпеливо отец пробуждал в нас чувство живого интереса к родному краю, его неповторимой природе – могучим дубравам, тенистым липовым рощам, прозрачным березнякам. Он знакомил нас с обычаями и традициями местного люда, с поверьями и приметами наших мест. Незаметно ему удалось «влюбить» нас в нашу, как сегодня говорят, малую родину. Из рассказов отца мы узнали, что наша деревня раскинулась по кромке плато с семью холмами, именуемыми местными жителями «буграми». У подножья самого высокого холма находится деревня Лопатни, вдоль которой протекает река Унеча, и бьют холодные родники (криницы). Лопатинский холм богат залежами белой, как чистый снег, глины. Если спуститься ниже по течению реки Унеча, то справа увидим Судилов бугор, у подножья которого раскинулась деревня Кожухово, где также бьют ключи с прозрачной ледяной водой.
Деревня Гута-Корецкая расположилась вдоль речки Ширакина и бывшего озера Юрок между Михеевым бугром, на котором находится деревенский погост, и Майдановым бугром, где когда-то варили дёготь. Майданчик богат красными глинами. У подножья этих холмов находятся несколько древних и особо чтимых источников с чистейшей мягкой водой, особенно выделяется по вкусу вода Тереховской криницы. На западном склоне Майданчика бурлит родник с ласкательным названием Криничка. Верующие люди красочно оформили подступы к роднику и почитают его святым.
В детстве после войны мы сбегали с Майданчика попить чистой родниковой воды из Кринички. С вершины этого холма в мае и июне до самого горизонта открывался великолепный вид на цветущий разноцветьем луг. Сначала луг радовал глаза светло-зелёным весенним цветом, потом сменялся жёлто-оранжевым от цветения пышной лотати. В начале июня луг превращался в малиновое волнующееся от лёгкого тёплого ветерка море, переливающееся волнами от цветения луговых изящных розочек. С Майданчика хорошо виден высокий удлинённый Михалкин бугор, поросший сосновым молодым лесом. Раньше местные жители и землевладельцы бережно относились к природным богатствам. Лесозаготовки проводили выборочно и только в декабре-январе. Весной восполняли выпиленные участки молодыми посадками, сохраняя таким образом природный ресурс.
Живым свидетелем ушедшей эпохи остался лишь один раскидистый могучий дуб-великан, растущий на бывшем подворье моего прадеда казака Рокаля в селенье Ганновка, от которого сегодня остались две одинокие хаты…

Виктор СЕМЕНОК

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован.