ОПОЛЧЕНИЕ

– Да иди ты со своим ополчением знаешь куда?!
Алексей с раздражением провёл пальцем по экрану дисплея, бесцеремонно оборвав бессмысленный и беспредметный, по крайней мере как ему казалось, разговор.
– Задолбал! – произнёс он вслух, не в силах погасить внутреннее раздражение.
Наверное, уже третий день кряду Алексея донимал телефонными звонками его бывший однокурсник по военному училищу Валерка Протасов. В обычной жизни они пересекались с ним пару, от силы тройку раз в год, обменивались дежурными фразами: «Как дела? Как здоровье?» – и потом опять надолго исчезали из поля зрения друг друга. А тут, смотри, звонит по десять раз на дню, да ладно если бы по делу, а то… Алексей всегда относился с большой осторожностью ко всякого рода предложениям о поддержке той или иной политической силы. «В этом деле, – резонно рассуждал он, – надо держать ухо востро, а то и глазом не успеешь моргнуть, как окажешься втянутым в какую-нибудь авантюру».
– Мужчина, не проходите мимо, берите сувениры!
Обернувшись, Алексей увидел совсем юную девушку, которая держала в руках толстые пучки разноцветных лент. Впрочем, это только на первый взгляд ленты казались разноцветными. В одной руке она сжимала оранжевые в чёрную полоску георгиевские ленты, а в другой – ленты, раскрашенные в цвета российского триколора.
– Мне по две штучки и тех и тех, – попросил Алексей.
– Да, пожалуйста, – с радостью согласилась девушка.
Алексей не сразу определился, какую из лент прицепить к петлице, но в конце концов остановил выбор на георгиевской.
Осмотревшись по сторонам, он неожиданно обнаружил, что за размышлениями не заметил, как оказался на центральной площади города. Ещё вчера все новостные телеканалы крутили видеоролики, на которых радикалы пытались свалить памятник Ленину, а сегодня здесь царила тишь да благодать. Только вытоптанные клумбы да одинокий гражданин в старомодной пыжиковой шапке и с плакатом «Руки прочь от вождя мирового пролетариата» напоминали о вчерашних драматических событиях.
Чуть ниже гражданина, прямо на гранитных ступенях постамента, расположилась группа казаков в разномастных казацких одеяниях. Алексей слабо разбирался в хитросплетениях казацкого форменного обмундирования. Но среди стоявших можно было заметить и тёмно-синие с ярко-красными лампасами шаровары, и долгополые черкески, и кубанские, с белыми крестами по красному верху, отороченные каракулем шапки. В самой середине компании в залихватски заломленной на затылок папахе крепко стоял огромный седобородый казак. В руках он держал инкрустированную зелёным перламутром гармонь, которая в его медвежьих лапах казалась неестественно мелкой, напоминающей концертино. Перебирая по клавишам своими толстыми, покрасневшими от стужи пальцами, он горланил лужёной глоткой о том, как ему любо жить и что-то ещё про батьку атамана. Стоявшие рядом и ростом пониже, и статью пожиже казаки невпопад подпевали ему хором неслаженных чуть хриплых голосов.
– Цирк уехал, а клоуны остались, – невольно усмехнулся Алексей, с интересом разглядывая станичников.
Немного в стороне от импровизированного казацкого хора собралась довольно внушительная группа военных отставников. Возможно, там были не только отставники, но на большинстве из стоявших красовались офицерские, преимущественно морские, парадные фуражки. Над их головами свежий февральский ветер трепал множество разноцветных стягов: российских, советских, Военно-морских сил и десантных войск и ещё каких-то, ранее Алексеем не виданных. Не вполне трезвая личность в полном парадном обмундировании капитана третьего ранга советского Военно-морского флота держала в руках написанный, скорее всего, тут же от руки плакат «Штаны пропью, но флот не опозорю!!!».
За спинами бывших военных, с противоположной стороны от памятника вождю мирового пролетариата, виднелась ещё одна группа граждан. В руках они держали преимущественно крымско-татарские флаги цвета морской волны и «жовто-блакитние» верноподданнические прапора. Всё это разномастное действо напомнило Алексею какой-то заурядный, плохо отрепетированный балаган. «И вот это, – с грустью подумал он, вспомнив уговоры своего сокурсника, – он называет ополчением?»
Алексей прошёл ещё немного вдоль строя «отставников» и неожиданно упёрся взглядом в выставленные прямо на парапете портреты. Из-под чёрных похоронных рамок на него укоризненно взирали молодые ребята, убитые пару дней назад где-то там, в пекле Майдана. Чувство стыда или, скорее, чувство неловкости неожиданно настигло Алексея. Там, глубоко внутри себя, он понимал, что в этот раз отсидеться не получится, что в этот раз всё зашло слишком далеко, и он обязан сделать выбор, определиться, на чьей стороне он находится и что он, конкретно он, может положить на алтарь отечества. «Ребята положили жизнь, – подумал Алексей, – но вопрос: ради чего? Что от этого поменялось? И что может изменить чья-то смерть в принципе?»
Впрочем, вопрос выбора перед Алексеем не стоял, всё его внутреннее существо противилось «майданно-бандеровской», коричневой с «жовто-блакитним» оттенком идеологической мути. Но за последние годы он как-то смирился, свыкся с подобным положением вещей, стараясь не замечать нарастающего разгула украинского национализма. Он выработал в себе некое умение смотреть на происходящее вокруг как на явление природы, остановить которое или хотя бы повлиять на которое он был не в силах.
– О! – услышал Алексей за спиной чей-то удивлённый возглас. – Я его, можно сказать, целыми днями по телефону вызваниваю, а он, оказывается, тут как тут собственной персоной.
Обернувшись, Алексей увидел сокурсника, с которым всего несколько минут назад говорил по телефону. Молча пожав Протасову руку, он продолжил рассматривать траурные портреты, всем своим видом демонстрируя, что к прерванному телефонному разговору он возвращаться не намерен.
– Под Уманью, – тихо и как-то очень буднично произнёс Протасов, – наших тоже порядком положили.
– В каком смысле – положили? – переспросил Алексей, исподлобья взглянув на приятеля.
– Два автобуса расстреляли, – пояснил Протасов, – наши крымские ребята из Киева, с «антимайдана», домой возвращались, так их там, прямо на дороге, и подкараулили. Кого сразу на месте пристрелили, а кто до сих пор в без вести пропавших числится.
– Врёшь! – не поверил Алексей.
– Если бы, – вздохнул Протасов, – дорого бы я отдал за то, чтобы это оказалось неправдой.
Замолчали. В душе Алексея непроизвольно стало нарастать дикое, неуправляемое раздражение. Чувство вины за гибель неизвестных ему людей там, в огне Майдана и на безлюдном шоссе под Уманью, жгло его сердце, наполняя душу чувством необъяснимой тревоги и безысходности.
– Зайдём? – предложил Протасов, кивнув в сторону расположенного неподалёку кафе. – А то ведь День Советской армии и Военно-морского флота не отмеченным остался, не по-людски это.
– Хорошо, – согласился Алексей, – давай зайдём, чего не зайти-то…
Несмотря на довольно раннее время, мест в кафе не оказалось, даже барная стойка, расположенная в дальнем углу зала, была плотно облеплена посетителями. В основном это были крепкие чернявые мужчины, облачённые в кожаные куртки и овчинные дублёнки. В кафе было смрадно, шумно и как-то неуютно.
– Вот это да… – удивлённо произнёс Протасов, осматриваясь по сторонам. – И чё это они сюда припёрлись в такую рань?
– Наверное, за тем же самым, что и мы, – предположил Алексей.
– День Советской армии отмечать, что ли?
– Ага, – подтвердил догадку приятеля Алексей, – исключительно ради этого. Смотри, – указал он рукой в дальний угол зала, – там, по-моему, столик освобождается.
– Нам с другом, – обратился Протасов к подошедшей официантке, – водочки грамм по сто пятьдесят и закусить чего-нибудь.
– Мы сегодня спиртного не отпускаем, – с безразличным видом сообщила официантка.
– Как это? – не поверил Протасов. – У вас что, сегодня постный день?
– День у нас самый обыкновенный, – официантка сделала вид, что не поняла юмора, – или заказывайте, или освобождайте столик, – поставила она вопрос ребром.
– Хорошо, хорошо, – пошёл на попятную Протасов, – но пиво-то, я надеюсь, в вашем заведении в наличии имеется?
– «Черниговское», – сообщила официантка.
– Ладно, давай два бокала «Черниговского» и каких-нибудь салатов на закуску.
Проводив взглядом официантку, Протасов, не поднимая глаз, принялся вертеть в руках хрустальную перечницу, возникла неловкая томительная пауза. Алексей почувствовал, что его давний приятель, с которым они съели не один пуд курсантской соли, не решается заговорить с ним о чём-то очень важном, о том, что или объединит их сегодня, или разведёт по разным сторонам баррикад, и, возможно, разведёт уже навсегда.
– Ты с ними? – наконец в лоб спросил Протасов.
– Нет, – ответил Алексей.
– Да какого же рожна ты тогда кочевряжишься?!
– Ты про ополчение, что ли?
– А про что же ещё? – удивился Протасов.
– Ну хорошо, – согласился Алексей, – я постараюсь тебе кое-что растолковать. Вот ты, – ткнул он указательным пальцем прямо в лоб приятеля, – на первый взгляд производишь впечатление взрослого адекватного человека, с большим жизненным опытом, дослужившегося до майора, командовавшего батальоном…
– Военно-строительным отрядом, – поправил его Протасов, – а это, между прочим, на целый ранг выше, я бы и до полковника дослужился, если бы Союз не развалили.
– Конечно, дослужился бы, – согласился с его доводами Алексей, – и я бы дослужился, да все мы до чего-нибудь дослужились бы, если бы… но, как известно, история сослагательных наклонений не приемлет. Но дело даже не в этом, – непроизвольно махнул рукой Алексей. – Чем объяснить, что ты, имея такой колоссальный армейский опыт, не понимаешь элементарных вещей? Ведь твоё ряженое ополчение способно только песни горланить да водочку втихаря у постамента вождю мирового пролетариата употреблять. С кем ты с таким войском воевать собрался, Валера?
– Ну это ты зря, – возразил Протасов, – у нас, между прочим, всё по-серьёзному, и ты правильно заметил, уж в чём в чём, а в формировании военизированных подразделений я кое-что смыслю. С командным составом, правда, туговато, но это временные трудности. А эти, которые на площади песни горланят, к нам вообще никакого отношения не имеют.
– Хм, вон оно как, – усмехнулся Алексей, – военизированные подразделения, говоришь? Небось ты уже и личный состав по взводам распределил, и командиров назначил, и списки составил?
– А то как же, – самодовольно улыбнулся Протасов, – как учили, нас теперь голыми руками не возьмёшь.
– А ты случайно не задумывался, как твои деяния трактует закон?
– В каком смысле? – не понял Протасов.
– А здесь один смысл, вернее, криминальный умысел, – уточнил Алексей. – С точки зрения закона всё, что ты делаешь, трактуется как создание незаконных вооружённых формирований. Да не просто формирований, – поднял Алексей вверх указательный палец, – а формирований с целью свержения законной власти. Двадцать лет, Валера, но это по минимуму, а то и на пожизненное загреметь можно.
– Какой закон?! Ты сейчас о чём вообще?! – возмутился Протасов. – Ты посмотри, что в стране происходит. Кончился твой закон, какие-то ублюдки муниципалитеты захватывают, чиновников в мусорных баках зелёнкой обливают, милиционеров дубинами до смерти забивают, а ты говоришь, закон. Значит, им можно, а нам нельзя? Значит, для нас закон существует, а для них нет? Или ты думаешь, что у нас всё по-тихому обойдётся, что нас убивать не станут?
– Не обойдётся, к сожалению, – согласился Алексей, – но сейчас эти ублюдки, как ты выразился, и есть власть. И что бы они ни сделали, что бы ни сотворили, новая власть всегда будет на их стороне, а вы для их власти так навсегда и останетесь незаконным бандформированием. Это диалектика жизни, Валера. А списки ополчения, которые ты с такой тщательностью составлял, наверняка уже лежат на столе у какого-нибудь чина из СБУ.
– И что? Что ты предлагаешь? – пожал плечами Протасов. – Сложить лапки и ждать, когда тебя убивать придут?
– А ты готов умереть за идею? Или, ещё лучше, убить кого-то за идею?
– Готов, – решительно произнёс Протасов, – только не за идею, а за свою землю, за свою семью, за свою честь, в конце-то концов.
– Боже, какой пафос, – похлопал в ладоши Алексей, – но это, как ни крути, только эмоции, а есть ещё и элементарный расчёт. Какой смысл втягиваться в драку, если заранее знаешь, что обречён на поражение, это всё равно что с финкой на паровоз переть. За спинами этих ублюдков власть, полиция, армия, Евросоюз, Америка. А с кем ты? С казаками да гармошками? Тебя этот дисбаланс не смущает?
– А Россия?! – с волнением в голосе произнёс Протасов. – А Краснознамённый Черноморский флот? Ты думаешь, они допустят, чтобы в городе-герое русской славы Севастополе разместилась военно-морская база НАТО?
– Господи! – Алексей непроизвольно приложил ладони к вискам. – Да что же у тебя за кавардак в башке-то творится? Да сдала твоя Россия, давно сдала и Севастополь, и ­Югославию, и Грузию, вот теперь дошла очередь и до Украины. Никто, слышишь, никто из-за нас с тобой голову на плаху класть не станет, да и третью мировую войну из-за Крыма начинать никакого резона нет. Сольют нас, Валера, как миленьких, сольют, да что там сольют, слили уже.
– И что теперь делать? – с дрожью в голосе произнёс Протасов.
Алексей понял, что подобные мысли посещали и его приятеля, но он, судя по всему, гнал их от себя, пытаясь спрятаться за напускной бравадой бывалого вояки.
– А что тут поделаешь? – вздохнул Алексей. – Или закопаться ниже плинтуса и делать вид, что происходящее тебя не касается, или рвать когти, пока не поздно.
– То есть?! – произнёс Протасов зловещим шёпотом. – Ты?! Ты предлагаешь мне вместе с этой оголтелой сворой топтать святое Знамя Победы, кричать «Слава Украине»?! И лизать сапоги бандеровскому отребью?! И при этом делать вид, что происходящее меня не касается?! Да кто же я буду после этого?! Да как же я буду жить с этим?!
– Да что ты всё про себя да про себя! – Алексей тоже перешёл на повышенный тон. – А о семье своей, о близких своих ты подумал? Ты им живой и здоровый нужен, понимаешь? А глобальные политические проблемы, уверяю тебя, и без нас найдётся кому порешать.
– Так! – решительно произнёс Протасов, поднявшись из-за стола. – Политические дебаты прекращаем. Не знаю, что там происходит в глобальной политике, а сейчас и здесь нам нужно не допустить срыва заседания парламента. Мы республика, понимаешь, республика, и от того, какое решение сегодня примут депутаты, очень многое будет зависеть. Ты со мной, – пронзил он Алексея пристальным взглядом, – или под «плинтус»?
– Да куда же от тебя денешься! – примирительно произнёс Алексей. – А с этим что делать будем? – показал он на два бокала нетронутого пива.
– После допьём, – произнёс Протасов, бросив на стол двухсотгривенную купюру.
На улице прохожих заметно прибавилось. «Прохожие», объединённые в небольшие группы человек по десять-пятнадцать, подтягивались к правительственному зданию, где должно было начаться заседание Верховной Рады. Алексей с удивлением обнаружил, что флаги с российским триколором и красные советские стяги, которые во множестве попадались ему ещё утром, куда-то исчезли. Теперь повсюду вид­нелись только крымско-татарские и «жовто-блакитние» полотнища, а кое-где и зловещие, напоминающие траурные ленты красно-чёрные флаги «Правого сектора».
– А куда же наши-то подевались? – спросил Алексей, едва поспевая за приятелем.
– Да чёрт их знает, – с раздражением произнёс Протасов, с трудом пробираясь сквозь толпу зевак, – давай с той стороны зайдём, – предложил он, – напрямую нам уже не пробиться.
Действительно, огромная толпа, состоявшая из плотно прижатых друг к другу людей, не оставляла ни малейшего шанса пробиться к главному входу правительственного здания.
– Да вот же они! Наши! – обрадовался Протасов, когда приятели в обход, с трудом, но всё же сумели протиснуться ближе к центральному входу.
Старые знакомые, которых Алексей ещё утром наблюдал на центральной площади города, плотным кольцом охватили по периметру правительственное здание, преградив таким образом путь радикалам.
– Ну, слава Богу, – с облегчением произнёс Протасов, когда они наконец-то добрались до места, – ребята из Севастополя подтянулись, без них нам здесь ох как туго пришлось бы.
– Где тебя носит! – набросился на Протасова подошедший сзади мужчина в камуфляжной куртке и джинсах, заправленных в высокие армейские берцы. – Быстро становитесь вон там, – указал он в сторону казаков, – сейчас для нас самое важное – главный вход защитить.
Алексею показалось, что какая-то неведомая сила подхватила его и потащила в указанное мужчиной в камуфляжной куртке место. Оказавшись плечом к плечу с седобородым казаком, он, зажатый в плотное кольцо из человеческих тел, теперь безвольно раскачивался из стороны в сторону, подверженный волно­образным ритмам движения толпы. Чернявые ребята из кафе (некоторых Алексей даже узнал) теперь стояли к нему лицом и так же, как и он, ритмично раскачивались из стороны в сторону. Агрессии не было, стоявшие безразлично взирали друг на друга, очевидно, не до конца понимая, зачем они здесь оказались и что от них, собственно, хотят.
– Банду ге-е-еть! Банду ге-е-еть! – послышались из дальних рядов нестройные возгласы. Толпа не сразу, но всё же подхватила призыв, с каждой секундой всё громче и громче выкрикивая лозунги.
– Россия! Россия! – гром голосов, словно по команде раздавшийся за спиной Алексея, лавиной накрыл нестройные возгласы оппонентов.
– Украина! Украина! – заорал в ответ хор голосов с противоположной стороны.
Стороны ещё немного порвали глотки, но разогреть толпу до нужного «майданного» градуса не получалось.
Неожиданно по противоположной стороне прокатился невнятный ропот. Затем ропот перешёл в одобрительный гул, улюлюканье, какие-­то выкрики, которые было сложно разобрать.
– Слава Украине! – пронёсся над толпой писклявый фальцет.
– Героям слава! – раздался в ответ хор слаженных голосов.
Красно-чёрных флагов заметно прибавилось.
– Пипец! – услышал Алексей за спиной чей-то возглас. – Правосеки из Киева на подмогу прибыли, теперь держись!
Действительно, сквозь цепи плотно прижатых друг к другу людей стали пробиваться какие-то подозрительные личности, было понятно, что делали они это далеко не спроста.
– На провокации не поддаваться! – пронеслось по цепи.

Алексей как-то сразу зацепился глазами за пролезшего в первый ряд правосека, очевидно, и правосек выделил Алексея в качестве потенциальной жертвы. Какое-то время они пристально смотрели в глаза друг другу, пока гость из Киева не вскинул руку в нацистском приветствии и не прокричал:
– Слава Украине!
– Зиг хайль! – послышалось Алексею.
– Слава Украине! – снова и снова орал «правосек».
– Зиг хайль! – снова и снова слышалось Алексею.
Не совладая более с распиравшими его эмоциями, Алексей рванулся вперёд.
– Стой! – кто-то попытался удержать его за плечи. – Ты что, не видишь?! Он же тебя провоцирует!
Но удержать Алексея в этот момент, наверное, не смогла бы уже никакая сила. Влекомый внутренними внезапно пробудившимися инстинктами, он ощутил непреодолимое желание вцепиться в глотку этому брызгавшему слюной мерзавцу.

Что произошло дальше, Алексей запомнил смутно, вернее, он вообще не понял, что ­произошло. Внезапно что-то тёмное и бесформенное, по крайней мере так ему показалось, возникло перед лицом. Затем послышался протяжный писк гармони, и только после этого он услышал чей-то удивлённый возглас:
– Ах ты ж бля… такая!
Когда предмет, закрывающий обозрение, исчез, перед взором Алексея предстала широкая спина казака. Казак держал в левой руке гармонь, в меха которой по самую рукоятку был воткнут нож с плексигласовой наборной ручкой. «Мерзавец» с расквашенной физиономией и подкосившимися коленями безвольно висел на руках близстоящих товарищей. Боковым зрением Алексей заметил, как несколько человек, интенсивно работая локтями, пытались пробиться к месту происшествия.
– Это не мы, слышишь? Это не мы, нам не нужна кровь!
Пожилой мужчина в высокой каракулевой папахе, явно татарской национальности, пытался в чём-то убедить стоявшего перед ним казака. Затем, повернувшись, он что-то громко выкрикнул на татарском языке.
– По-русски говори! – потребовал казак.
– «Правый сектор» вперёд не пускать! – прокричал старик.
Подчиняясь команде, протестующие, стоявшие в первых рядах, плотно сомкнулись локтями, а некоторые из них ещё и накрепко сцепились руками. Но именно в этот момент где-то там, у центрального входа, послышался звон разбитого стекла. Толпа, влекомая инерцией тысяч человеческих тел, качнулась вперёд, но тут же замерла в тревожном ожидании.
– Прорвали, суки! Оцепление прорвали! – пронеслось над толпой.
– Все к центральному входу! – орал мужчина в берцах. – Не дадим захватить здание!
Но куда-то бежать или просто перемещаться в пространстве не представлялось никакой возможности. Зажатые в каменном мешке внутреннего дворика люди напирали друг на друга, но без особой надежды, а возможно, и желания сломить сопротивление защитников правительственных апартаментов.
В какой-то момент толпа неожиданно притихла, возле центрального входа обозначилось едва заметное движение, но что именно там происходило, было непонятно.
– Всё! Баста! – стали разноситься возгласы. – Приехали, кина не будет!
– Какого кина?! – прокричал стоявший рядом с Алексеем казак. – Толком объясните!
– Кворума нет, – ответили ему, – заседание перенесли!
– Вот жеж сука, – возмутился казак, – мы тут, понимаешь, жилы рвём, а у них, видите ли, кворума нет. Да иди ты, – безадресно крикнул он, – знаешь куда со своим кворумом!
Как-то в один вмиг спало напряжение, толпа, постояв ещё несколько минут, стала потихоньку рассасываться.
Но Алексей продолжал стоять, не было сил сдвинуться с места, до него только сейчас стал доходить смысл произошедшего. Ведь не окажись рядом с ним казак, нож с плексигласовой наборной ручкой торчал бы сейчас не в мехах гармони, а в его сердце и шансы остаться в живых были бы у него ох как невелики. Алексей осмотрелся по сторонам, пытаясь отыскать Протасова, но тот как сквозь землю провалился. «Да Бог с ним, – подумал Алексей, – никуда не денется, позвонит рано или поздно».
Сделав над собой усилие (налитые свинцом ноги показались ему неподъёмными), он медленно пошёл вдоль гранитного парапета небольшого отключённого на зиму фонтана. Сразу за фонтаном Алексей неожиданно столкнулся с группой казаков, которые, судя по всему, с жаром обсуждали последние политические события.
– Спасибо вам, – произнёс он, подойдя поближе и слегка склонив голову, – спасибо огромное от всего сердца.
– За что же ты нас благодаришь? – удивился седобородый казак.
– Вот за это, – указал Алексей на порванные меха висевшей на его плече гармони.
– А-а-а, – протянул казак, очевидно узнав Алексея, – тогда с днём рождения тебя, паря, считай, что ты сегодня заново народился. Гармонь, правда, жалко, дедова гармонь-то, ну да ладно, – махнул он рукой, – как ни крути, она в бою пострадала.
– Вы, главное, посты, посты на ночь выставьте, – принялся с жаром говорить Алексей, – они не успокоятся, не получилось днём, они обязательно ночью нагрянут. Если потребуется, то и я с вами дежурить останусь.
– Ты на себя в зеркало посмотри, – посоветовал Алексею седобородый казак, – на тебе ж лица нет, ты же белый как полотно. Тебе сейчас впору не в сторожа наниматься, а водочки грамм триста хряпнуть да выспаться как следует. А за посты не беспокойся, у нас не забалуешь.
– Ещё раз спасибо, – поблагодарил казаков Алексей, – за всё, огромное спасибо. – Он повернулся, чтобы уйти.
– Постой! – окликнул его седобородый казак. – На вот, – протянул он Алексею сделанную из напильника с плексигласовой наборной ручкой заточку, – сохрани на память.
Алексей медленно шёл по улице, мысленно он вновь и вновь возвращался к драматическому эпизоду, который произошёл с ним сегодня во время митинга. Все глобальные политические процессы сосредоточились сейчас для него на острие заточки, которая лежала в кармане его куртки. Только сейчас его настиг страх, страх за собственную жизнь, только сейчас он стал осознавать, насколько зыбкой была эта грань – грань между жизнью и смертью.
«Казак прав, – подумал Алексей, пре­одолевая неприятную дрожь, охватившую его тело, – надо накатить».
Неожиданно во внутреннем кармане куртки завибрировал телефон, Алексею не сразу удалось выудить его оттуда. «Прокопенко Александр», – прочитал он экране дисплея, это был ещё один его сокурсник. Пару лет назад, встретившись на юбилее училища, они обменялись телефонами, однако общение их ограничивалось в основном отправкой по WhatsApp друг другу «поздравленок».
– Слушаю, – ответил на звонок Алексей.
– Здорово, сепаратист! – радостно орал в трубку Прокопенко. – Вы что там, с глузду съехали, чи шо?! На хрена вам эта Рашка сдалась? Вы с головой-то дружите вообще? Перед вами Европа! Понимаешь, Европа двери открывает, а вы назад, в какую-то срань, лезете!
Алексей не смог переключиться на разговор, не смог сразу понять, о какой «срани» говорил с ним Прокопенко.
– Ты сейчас про что говоришь? – решил он уточнить.
– Да про то же самое, – ответил Прокопенко, – перед вами сумасшедшие перспективы открываются, к вам же теперь вся Европа отдыхать попрётся, а это тебе не гопота донецкая, знаешь какие это бабки? На золоте жрать и спать будете.
– Постой, постой, – остановил сокурсника Алексей, до него постепенно стал доходить смысл разговора, – а при чём здесь ты? А при чём здесь Европа? Вы какое к нам имеете отношение?
– Да вы, как я погляжу, – усмехнулся Прокопенко, – в Крыму все малахольные какие-то, собственной выгоды не понимаете. Всё, Лёша! Всё, кончилось ваше время, если ты ещё не понял этого, можешь считать, что мы уже в Европе. А с теми, которые особо непонятливые, мы церемониться не станем, два дня назад мы ваших придурков всю ночь, как зайцев, по лесам гоняли.
– Саня, – тихо произнёс Алексей, в его сознании возникла чудовищная догадка, опровергнуть и подтвердить которую ему сейчас предстояло, – а ты где живёшь?
– Как где? – удивился Прокопенко. – Под Уманью.
То, что произошло с Алексеем в следующий момент, с точки зрения психиатрии, очевидно, трактовалось как нервный срыв. Телефонный звонок выбил из фундамента его подсознания, придавленного огромной массой событий и впечатлений, накопленных за последние дни, маленький камешек, вернее крохотную эмоциональную песчинку. Стена рухнула, лавина понеслась вниз, сметая на своём пути все устои, правила, принципы, переминая и переламывая, казалось бы, вечные, незыблемые законы бытия.
Что он орал в трубку, Алексей не помнил, скорее всего, что-то не вполне приличное. Когда он вернулся в действительность, то обнаружил себя стоящим посредине улицы с плотно прижатым к уху отключённым мобильным телефоном, несколько случайных прохожих с любопытством взирали на него.
– Извините, – произнёс Алексей, засовывая в карман мобильный телефон.
Войдя в квартиру, Алексей, не снимая куртки, прошёл на кухню и поставил на стол бутылку водки. Поразмыслив несколько секунд, достал из кармана заточку и зачем-то положил её рядом.
– Ну и как это прикажете понимать? – ­услышал он за спиной голос жены.
– А-а-а, Наташа? – с удивлением произнёс Алексей, будто встреча с женой в собственной квартире была для него неожиданностью. – Собери чего-нибудь на стол по-быстрому.
– А по какому поводу гуляем? – поинтересовалась Наташа.
– Да так, – пожал плечами Алексей. – У одного хорошего человека, впрочем, – запнулся он, – может быть, и не очень хорошего человека, сегодня случился день рождения.
– А эту гадость, – указала Наташа на заточку, – ты где взял?
– Нашёл, – ответил Алексей первое, что пришло на ум.
– Вечно ты всякую дрянь в дом тащишь, выбрось её немедленно, чтобы я её больше не видела.
Отодвинув штору, Алексей положил заточку на подоконник. Когда, сняв куртку и помыв руки, он вернулся обратно, стол уже был сервирован на две персоны, Наташа тонкими ломтиками дорезала на разделочной доске замороженное сало. Не дожидаясь завершения процесса сервировки, Алексей откупорил бутылку и до краёв наполнил стопки.
– Ну что, – произнесла Наташа, приняв из его рук рюмку, – нехай ему щастит, удачи ему по жизни.
– Кому? – не понял Алексей.
– Ну этому не очень хорошему человеку, день рождения которого мы сейчас отмечаем.
– А-а-а, – протянул Алексей, – ты про это… удача ему сейчас ох как бы не помешала.
Залпом опрокинув стопку, Алексей, не закусывая, налил себе ещё одну.
– Что, – поинтересовалась Наташа, внимательно наблюдая за мужем, – неужели всё так хреново?
Алексей ответил не сразу, присев за стол, он какое-то время внимательно рассматривал налитую в рюмку жидкость, затем резко отодвинул её в сторону.
– Сначала они снесут наши памятники, – отрешённо заговорил он, – потом они разрушат наши храмы, затем они поглумятся над нашими святынями, и только после этого они доберутся до нас. Впрочем, нас как таковых к тому времени уже не останется, мы превратимся в послушную, безмолвную, убогую биомассу. И мерилом нашей свободы, чести, счастливой жизни станет обыкновенный плинтус.
– При чём здесь плинтус? – не поняла Наташа.
– Да просто таким, как мы, не оставят иного способа существования, как забиться под плинтус и не высовываться.
– Хорошо было им, – задумчиво произнесла Наташа.
– Кому? – не понял Алексей
– Ну тем людям шестьдесят лет назад. Легли спать в России, проснулись на Украине, ни тебе митингов, ни социальных потрясений, ни идеологических перекосов, тишь да благодать, красота. Вот было бы здорово, если бы и сейчас так: уснули в Украине, а проснулись в России.
– Тогда время было другое, – возразил Алексей.
– Время всегда одинаковое, – не согласилась Наташа, – тогда люди были другие, они войну прошли, и, что такое фашизм, им объяснять было не надо. А эти нынешние зигующие подонки сами не ведают, что творят.

Утром Алексея разбудил Арсений. Арсений был псом деликатным, поэтому каждый день ни свет ни заря он осторожно, чтобы не потревожить домашних, принимался тыкать своим влажным носом в руку хозяина, приглашая разделить с ним радость утренней прогулки.
– И чего тебе не спится, рыло лохматое? – недовольно бурчал Алексей, набрасывая на плечи куртку. – Завели животное на мою голову.
Выйдя из подъезда, Алексей сначала попытался присесть на скамейку, но передумал, холодок промороженных за ночь досок ощущался даже через куртку. Закурив, он от нечего делать принялся наблюдать за Арсением, который с щенячьим восторгом носился по окрестностям.
«Ну и что теперь делать? – в который раз задавал себе Алексей риторический вопрос. – Что делать? Что делать? – повторял он. – Уезжать отсюда надо, пока не поздно. Легко сказать «уезжать», а как? Продать квартиру? Не дадут, таких желающих, которые захотят продать своё имущество, сейчас будут десятки, если не сотни тысяч. И потом, зачем что-то покупать, когда можно это «что-то» взять даром, необходимо только создать соответствующие условия, и народ сам побросает своё добро, а уж «условия» создавать они умеют. Купить халупу в каком-нибудь селе под Воронежем? А гражданство? Переходить на нелегальное положение и подрабатывать дворником? Ну ладно я, а дети? А внуки? С ними-то как быть?»
Какие бы варианты ни прокручивал в голове Алексей, он отчётливо понимал, что бежать ему некуда, да и что-то менять в жизни было уже поздно.
– Здорово, Лексей!
Оторвавшись от размышлений, Алексей увидел Семёныча, соседа с верхней площадки.
– Здравствуй, Михал Семёныч, – пожал он соседу руку, – а ты здесь какими судьбами в такую рань?
– Дак,– неопределённо протянул Семёныч, – с ночной я, ты чё, не знаешь, я ж теперь на насосной дежурю. Папироской не угостишь?
– Да кури на здоровье, – Алексей протянул соседу открытую сигаретную пачку.
– Слыхал, – поинтересовался Семёныч, прикуривая, – люди, когда я в троллейбусе ехал, говорили, что сегодня ночью будто бы все правительственные здания позахватывали?
– Кто?! – переспросил Алексей, от недоброго предчувствия к его горлу подкатился ком.
– Знамо кто, – произнёс Семёныч с деловым видом, – правосеки, кто же ещё? Больше-то некому.
– Арсений! Ко мне! – прокричал Алексей, не в силах совладать со вскипевшими внутри эмоциями.
Осторожно, чтобы не разбудить домашних, Алексей вынес вещи на кухню, одевшись, отодвинул занавеску, чтобы взять с подоконника заточку.
– Её там нет, – услышал он за спиной голос жены. – Ты куда собрался?
– Прогуляюсь, – ответил Алексей, пытаясь пройти к входной двери.
– Что ты задумал? Не пущу! – Наташа загородила проход.
– Голыми руками, слышишь, – зловещим шёпотом произнёс Алексей, – голыми руками я эту мразь душить буду.
Резким движением отодвинув в сторону жену, он выскочил на площадку.
– Алексей! – кричала ему вслед Наташа. – Алексей! Вернись, я прошу тебя, не делай этого!

«Сволочи, скоты, мразь бандеровская, это вам с рук не сойдёт, не на того напали».
Алексей шёл по предрассветным улицам родного города – города, где он родился и прожил свою жизнь, где родились его дети, внуки. И сейчас, в эту минуту, он остро и очень отчётливо понимал, что нет и не будет в его жизни ничего, кроме этого города, ничего, кроме этих улиц, домов, парков и скверов. И его личное счастье каким-то непостижимым образом вдруг стало неотделимо от счастья и благополучия сотен тысяч таких же, как он, у которых, как и у него, нет ничего ближе и роднее этого города, этой земли.
– Гражданин! – услышал Алексей голос патрульного. – Сюда нельзя, по этой улице проход закрыт.
Старший лейтенант, насколько мог разобрать звание Алексей (бронежилет скрывал погоны), пристальным, настороженным взглядом изучал раннего прохожего.
– А в чём, собственно, дело? – возмутился Алексей. – Мне просто пройти, и всё.
– Соседняя улица свободна, ступайте в обход, – посоветовал милиционер.
«Да, – возмущённо думал Алексей, – быстро переобулись. Неужели им настолько всё безразлично, неужели они не понимают, какой власти они служат?»
Пройдя по соседней улице, как и советовал милиционер, Алексей оказался рядом с домом правительства. Стало совсем светло, ночная мгла постепенно растворялась, утренний рассвет неумолимо наполнял окружающее пространство светом зарождающегося дня. На центральной площади Алексей снова на­ткнулся на милицейское оцепление. Молодые ребята, по виду срочники, взяли в плотное кольцо здание Совета министров, проникнуть за оцепление не представлялось никакой возможности.
– Гражданин, – снова услышал Алексей старую песню, – проход закрыт, сюда нельзя.
– Да что же вы за люди такие?! – возмутился Алексей. – Неужели вы не понимаете?..
Но закончить фразу Алексей так и не смог. Было ли это наваждением или это был Божий промысел, не суть важно, но именно в этот момент, Алексей готов был поклясться, что всё происходило именно так, именно в этот момент первый предрассветный луч, пробившийся сквозь свинец низких облаков, осветил на здании правительства российский триколор.
Алексей не поверил увиденному, он непроизвольно закрыл глаза, но открыв их через секунду, к великой радости, обнаружил, что видение не исчезло – над зданием Совета министров гордо реял российский флаг.
Слёзы хлынули разом, в груди что-то заклокотало. Алексей понял, что не в состоянии управлять нахлынувшими на него эмоциями. Обняв за тонкую шею стоявшего перед ним мальчика в милицейской форме, он зарыдал, упёршись головой в нелепо топорщащийся на его груди бронежилет.
– Гражданин, – испугано спросил милиционер, – с вами всё в порядке?
– Со мной всё в полном порядке, – стараясь совладать с эмоциями, произнёс Алексей. – Теперь с нами со всеми всё в порядке.

Владимир Сорокин