«Берег Тартарии»
Нина Геннадьевна Матвеева родилась в 1953 году в городе Иваново. Окончила филологический факультет Ивановского государственного университета. Печаталась в коллективных сборниках, альманахах, в местных и центральных периодических изданиях. Основные направления литературной деятельности: поэзия, редактирование, литературное консультирование. Автор двух поэтических сборников: «Добровольное изгнание» и «Карстовая память». Член Союза писателей России. Живёт в городе Иваново.
3
Здесь темнота, хоть выколи глаза,
когда идёшь от клуба после танцев
к вагончикам, но кончиками пальцев
откроются для взора небеса
так неожиданно, что, голову задрав,
от изумления и трепета немая,
остолбенею вдруг, не понимая,
что происходит.
Точно из ведра
пылают яблоки хвостатые и кружат,
взрывая небо и с ветвей срывая
другие яблоки, и скатами сараев
на огороды катятся.
Священный ужас
трепещет каждой жилкою и колет
тончайшими иголками.
На поле,
на брёвнами обуженную Каму,
как будто выговаривая: «Камо
грядеши?» И по чёрной перфоленте
чертами огненными режет
на языке неведомом, но реже.
Последней спичкой фиолетовою
чиркнет
и стихнет.
И, стоя у открытого окна,
смотреть в пространство и не видеть,
как медленно витийствует Овидий,
рукой касаясь утреннего сна
продрогших яблонь, и, слагая слоги
из лепестков, струящихся с отлогих
ветвей, подсвеченных слегка
луною растворившейся, как сахар
в холодном кипятке, и, задыхаясь
от красоты, одним движением века
смахнул и долгое дыхание стиха
оставил.
А ты закроешь ставни изнутри,
чтобы доспать часок, и русскою борзою
всё будешь рыскать садом до зари
и путаться в метаморфозах,
пока на скошенном загривке не вздыбит шерсть.
И прочь попятишься,
в следах пиита
учуя собственную смерть.
В деревнях заброшенной России
забываешь гонор без причин,
просто видишь небо, и косые
солнца заходящего лучи
освещают бабу у колодца:
вот нагнулась, вёдра подняла
и, по каплям сплёскивая солнце,
медленно до дому поплыла.
Медленно калитку отворила,
медленно ступила на крыльцо…
Господи, а мы воротим рыла,
в городе столкнувшись… и лицо
спрятав в закипающем кипрее,
чтобы от стыда не зареветь…
Словно хмель, ударила Рассея
запахом забытых деревень.
Заречье
1
Ни живая ни мёртвая
из дому выбрела – колом
в горле дыхание спёртое,
спирту бы выпить да в голос
с первым попавшим на площади
песню протяжную… Резко
вскинула голову: «Пощади,
не остави мя». Всплесками
лунными, лёгкой дымкою
небо кружит и падает.
По Уводи первые льдинки.
Заморозок. Светает.
2
И там, где линия косая
реки, почти неразличимы,
летят, едва земли касаясь,
сквозные тени и зачином
протяжной песни отвечают
на мой вопрос: «Кто вы такие?»
– Кто мы такие? Мы – гончие псы.
– Где ваш хозяин?
– Хозяин наш спит
сном беспробудным, и кровь его еле
меж берегов точится и елей,
высохших и надломившихся на
сходе к реке. Затянули до дна
вязкие сны.
– Так звонкой охотой
что ж не будили?
– Всё неохота, да было неволя…
Вздрогнули тени и истончились,
лёгкими рифмами над проструились
и за пределами всех пониманий:
– Спит наш хозяин,
звонкоголосый и солнечный гений,
между глухих и невнятных наречий
затосковав.
И, теряя дар речи,
скрылись в заречье.
Отчего в этом стылом краю
так душа предаётся печали,
словно день пребывала в раю,
а под вечер из рая изгнали?
И, не зная, куда ей держать
поздний путь, озираясь в испуге,
замерла, чтобы дух отдышать,
да нечаянно вскинулись руки
в жалкой просьбе хоть путь указать.
Долгим эхом над ней хохотали
небеса, закативши глаза.
И от павшей на сердце печали
прошептала зачем-то: «Прости…»,
не докончив и плечи вжимая,
побрела, лишь бы только брести,
лишь бы только подальше от рая.
Затерялся автобус в пути
довоенного образца.
– Выходи, – мне водитель твердит.
И, не смея лица
отвернуть,
закрываю глаза, –
не пе-ре-сказать
эту жуть.
И, хватаясь за поручни,
не выхожу.
Но водитель выталкивает:
– Иди, –
и, на газ нажимая,
срывается, –
и смотри.
Вдоль дороги и вглубь
погорельцы стоят,
изнутри догорая
и малых ребят
прикрывая собой.
Загустевшей смолой
то ли кровь, то ли слёзы
текут из глазниц…
Догорят и, как с насыпи,
падают ниц –
только искры огня,
да огненный взор
полыхнёт напоследок
из-под углей.
И куда бы ни шла,
мимо ли деревень
догорающих
или обугленных пней –
Над Отечеством дым сладковатый стоит.
Кто здесь был до меня, кто оставил разор?
Только огненный взор –
погорельцы стоят.
