Русская планида

Олег Бобров

Родился в Воронеже 6 мая 1968 года.
Образование высшее, истфак ВГУ (1990–1996).
Работал преподавателем. Кандидат исторических наук.

Есть музей батального искусства.
Шипка, Куликово, Брест и Крым!
Слава здесь живёт былых сражений,
Мы о ней недаром говорим.
Полотно висит, неброско с виду,
Равелины, пламя и валы.
Мужики в лаптях, в крови и гари,
Пушек раскалённые стволы.
И название без всякого изыска:
«Венден. Подвиг русских пушкарей».
Хочется к картине приглядеться
и остановиться перед ней.
Крепость Венден , или ныне – Цесис,
Здесь была разбита русских рать.
Убежали с поля воеводы,
ринулась пехота удирать.
Но остались пушкари – посоха –
на своих орудьях умирать.
Вотчина не ждёт, не родовиты!
Что награда им иль похвала?!
Но уйти нельзя, приказ – держаться!
Бранные не кончены дела.
Чистое бельё давно надето,
крест нательный целовали все.
Можно походить ещё немного
по последней утренней росе.
Ведь теперь не будет больше утра,
и без них убрали урожай.
Им теперь осталось ждать команды:
«Ну, ребята, с Богом! Заряжай!»
Поляки коней уже седлают,
Шведы строят полк. Вино рекой!
– Вот сейчас добьём мы московитов,
а потом – добыча и покой.
Можно будет пировать и грабить,
После битвы дух перевести.
Лишь пехоту вырубим в атаке,
Московитам ног не унести! –
Гордый воевода перед строем
вдохновенно произносит речь.
Нарастает гул копыт, сверкают сабли,
Рубанула русская картечь.
Пики, кони, всадники и брони –
Всё в один кровавый сбилось ком.
Вновь атака, снова град свинцовый.
– Мы в полон, ребята, не пойдём! Старший из наряда – ражий дядька,
Кровь опять струится по скуле.
Стар ты или молод – всё едино!
– Не ходить нам больше по земле.
Далеко же ты, Россия-матерь.
Не видать нам, братцы, родный край,
Смерть придёт, когда нас всех не будет,
А раз живы – пушки заряжай!
К вечеру всё глуше голос пушек,
Порох весь, и кончился свинец!
Враг решил: добьём последних утром,
Московитам так и так конец.
Сумерки осенние сгустились,
Сполохи кровавой той зари.
Остывают дула русских пушек,
а на них повисли пушкари.
Ощущая плена неизбежность,
смерть они позору предпочли
И в России их запишут в святцы,
воинов не знатных, от земли.
Отгремели битвы и походы,
и травой могилы заросли.
На картине мужики у пушек,
Воины безвестные земли.

Византия отошла в преданья,
Пала под османскою стопой.
Базилевсов жалкие потомки,
где же обретёте вы покой?
Холодно вас встретила Европа,
у понтификов свои дела.
И к Москве далёкой и холодной
их судьба однажды привела.
Здесь князья о вольностях забыли,
государя милостью живут.
Здесь надменны речи московитов,
эхо их разносит там и тут!
И сам государь, «татарский ужас»,
собирает земли не тая.
Византия, павшая навеки,
здесь теперь наследница твоя!
Вот дары – рука принцессы Софьи,
шапка Мономаха и венец,
Доказательства грядущей славы,
прошлого сияния конец.
Много будет битв и испытаний,
И на смерть и жизнь вести борьбу.
Триумфальным звоном или плачем
Каждый век свою встречать судьбу.
Вот в музее Мономаха шапка,
скипетр и доспехи!
Век иной! Прошлого свидетели величья,
славы доказательства другой.
Пусть суров посмертный суд потомков:
Тот – жесток, а тот был глуповат.
Но на византийский дар прощальный
и спустя столетия глядят.
Говорят, Россия непонятна!
Гордый нрав! Великая судьба!
А загадки нет! Всё очень просто.
Для России каждый век – борьба,
Не с соседом, так с дремучей ленью,
С логикой Емели-дурака.
И стоять держава будет вечно,
Шапка Мономаха есть пока.
Дар последний будто завещанье
той стране, что силу набирает,
Где народ в огне разгрома даже силы
для победы собирает.
В Диком поле, у села Полонки,
был курган насыпан у реки.
Там с татарской грозною ордою
резались казацкие полки.
Что сказать?
Разбойники, бродяги! Без семьи,
без отчего угла!
Но когда пришёл год бранной схватки,
их на битву вера позвала.
Не за скарб чужой, не за монету
головы сложили здесь свои.
Отпоют их ветры да метели,
прилетят весною соловьи.
Казаки погибших помянули.
Шапками насыпали курган.
И увёл полки на сечь родную
в битвах поседевший атаман.
Вот затихла песня – «Тай на гори», –
тишина, не шелохнётся лист.
И приковылял тогда к кургану
без ступни чубатый бандурист.
Постоял, недолго помолился,
тронул струны грубою рукой
И к казакам павшим обратился,
словно бы беседовал с собой.
– Спите, хлопцы, пухом вам землица!
Честь казаку умирать в бою!
Я и сам лихим был запорожцем,
ногу потерял в чужом краю!
Чтобы было душам веселее,
Чтоб не скучно было вам в раю,
Я сейчас на дальнюю дорожку
Думу вам казацкую спою.
И запел о славном атамане!
Как ходил в походы атаман! В море жёг турецкие галеры,
Как в походе умер он от ран!
…Стали казаки давно легендой.
Заросли курганы сон-травой.
Властно с постамента смотрит гетман
с грозною поднятой булавой.
Пусть его потомки снова в ссоре,
пусть в архивах поднимают пыль.
Шепчет у Днепра камыш столетний,
и цветёт в степи трава ковыль.

Льдистая вода. Угрюмый берег.
Ветер, сатанея, сосны гнёт.
Кажется, что он зловеще шепчет:
– Ворон кости ваши не найдёт!
Вы пришли незваными гостями, казаки,
сюда, на край земли!
Так другие шли тропою этой.
Косточки их волки разнесли.
Налегают казаки на вёсла,
Песен нет, не слышен разговор.
Боя ждут здесь каждую минуту,
стрелы полетят по ним в упор.
Было их вначале полусотня,
а теперь осталась половина.
За спиной безглазые могилы,
бурый мох да мёртвая равнина.
Атаман Бугор на струге первом,
Знает он, что нет почти муки,
Что цинга опять троих свалила,
Что устали смертно казаки,
Бросили родимые просторы,
уходя от плети и петли.
Их мечты о волюшке казачьей
привели сюда, на край земли.
Он в ответе, сотник нелюдимый,
Тяжелей свинца его глаза.
Приговор Бугра не обсуждаем,
снег кругом иль бьёт в ночи гроза.
Сам он родом из донских казаков,
Много лет седла не покидал.
Нет семьи, друзья – мушкет и сабля,
Волю в жизни, как и все, искал.
А теперь – казак-землепроходец,
для других – начальный человек.
Вёл других сюда, навстречу солнцу,
в голове уже не тает снег.
Ливень стрел ударил в струги разом,
конница татар на берегу.
– Эй, казаки, выгребай на стрежень.
Пушкари, цель лучше по врагу.
Раненым – уход, а мёртвым – память.
Расступилась сразу вдруг река,
И простор и чистый мыс песчаный
вдруг открылись глазу казака.
И сказал Бугор: – Дошли, ребята.
Рано нам, казаки, умирать!
Колыму прошли и Анадырь мы.
Помянёт нас судовая рать.
Вот баклажка, сберегалась тайно Атаманом на последний час.
Ну, ребята, подставляйте кружки,
Выпьем так, чтобы слеза из глаз,
Мы помянем всех, кто лёг в дороге,
Чару примем мы за вольный край!
С нами Бог!
Здесь будем город ставить.
А сейчас, казаки, наливай!
…Полая вода спустя столетья вымоет
крест-складень иль костяк.
Их сдадут в музей и тихо скажут:
«Русский шёл мужик!» Вот как-то так.
Пусть истлели святцы и сказанья,
Некому казаков поминать.
Только гордо говорят: «Землепроходцы!
По старинке – судовая рать!»
Смолк орудий гром.
Дымят руины.
И на уши давит тишина.
Как она солдату непривычна.
Просто вдруг окончилась война.
Вот майор, он отступал от Ровно,
Видел, как пылала Украина,
Сталинград и Днепр!
Наградой высшей счёл майор
развалины Берлина.
Вот сержант, молоденький парнишка,
Он от парты школьной в бой вступил.
Из мальчишек класса выпускного
До Победы он один дожил.
Вот кубанец рослый с трёхлинейкой.
Он вторую уж прошёл войну.
Водку пьёт, станицу вспоминает, сына,
что пропал давно в плену.
Пленных гонят, сплошь одни мальчишки.
Фюрер приказал им умирать.
Выругался ротный:
– Вот же твари! Сопляков
под пули подставлять!
Из развалин робко лезут немцы,
А на лицах – ужаса печать.
Их родные кровью мир залили.
А теперь придётся отвечать.
Фрау пожилая внуку шепчет:
– Генрих, мальчик, мы наверх идём!
Внук с сопеньем лезет из подвала,
Рубашонка русская на нём.
Как отец любил им из России
барахло казнённых присылать…
Кровь замыли, а отец в могиле.
Расстреляют, русским наплевать!
Кухня прикатила полевая,
Каша есть и водка.
Пей до дна!
Мы, славяне, это заслужили,
Потому что… кончилась война.
Мы прошли с боями пол-Европы,
Сколько полегло нас, и не счесть.
Немцы возле кухни робко трутся.
Где арийцев гордость, спесь и честь?
Может, и не сразу расстреляют?
Может быть, дадут чуть-чуть поесть?
Подошёл матрос, недобро глянул.
Дом его разбит снарядом был,
Там погибли мать и две сестрёнки.
Это он, конечно, не забыл.
С ненавистью шёл он от Кронштадта,
С ненавистью жил и воевал.
И внезапно выругавшись матом,
он ребёнку порцию отдал.
Ненависть в атаку поднимала,
Ненависть окончила войну.
Глядя на голодного мальчишку,
он прибавил грозно:
– Жрите! Ну!
Отошёл, присел на куб бетонный,
спирт налил, не глядя на людей,
Потому что счёл позор берлинский
высшею наградою своей.
…Будут книги, будут сняты фильмы,
Где сплетутся быль и небылица.
Ветерана высшая награда –
та врага разбитая столица!