НА КРАЮ СВЕТА
Людмила Дмитриевна Алтунина (урожд. Егуекова) – журналист, прозаик, поэт, член Союза журналистов России, Академии российской литературы и ПАНИ.
Родилась и выросла в Горном Алтае, в семье инженера-землеустроителя – геолога, охотника и рыбака. Там же окончила общеобразовательную среднюю школу, затем – факультет журналистики Казанского госуниверситета и высшие редакторские курсы Всероссийского института журналистики (Москва). Около сорока лет посвятила журналистике. Работала на радио и в печатных СМИ. Много лет была редактором вузовской многотиражной газеты Тульского госуниверситета (ТулГУ) и руководителем отделения журналистики студклуба этого вуза.
Печатается в региональных, российских и зарубежных журналах и альманахах, в т. ч. тульских; автор и соавтор более десятка книг. Неоднократный победитель литконкурсов разных уровней, включая всероссийский. Награждена многими почётными грамотами регионального и федерального уровней, нагрудным знаком «За заслуги перед университетом». Её имя внесено в энциклопедию ТулГУ, в «Тульский биографический словарь. Новая реальность», в биографический словарь «Писатели земли Тульской», в энциклопедию тульской журналистики. Ветеран труда.
Член редколлегии и завотделом литературного альманаха «Ковчег» (Тула) и тульских православных литобъединений.
С конца 1970-х годов живёт в Туле, но связей со своей малой родиной – Горным Алтаем – не теряет.
Заметки из блокнота журналиста
Кош-Агач – районный центр в Республике Алтай, село, удалённое от республиканского центра на полтысячи километров, затерявшееся в долине, словно на гигантской ладони, среди первозданной красоты гор со снежными вершинами. Необычное село, стоящее на границе четырёх держав: России, Монголии, Китая и Казахстана, а потому и населяют его люди разных национальностей, больше – казахи. Испокон века жили и живут здесь и алтайцы, и русские, и представители других национальностей. Дружно жили, как одна семья, во всяком случае, до недавнего времени, однако это тема другого, очень серьёзного разговора, которую в этом материале я не берусь затрагивать, потому что превалируют эмоции человека, вернувшегося на родину предков – алтайцев и русских, в ту точку мира, где я появилась на свет и куда меня так тянула душа, предчувствуя обрести здесь умиротворение, гармонию и согласие с самой собой и со всем миром, чего так жаждала она… Эти своего рода путевые заметки отличаются от записок беспристрастного путешественника, пусть и очарованного и восхищённого увиденным, тем, что в них взгляд – через призму личного, во многом ностальгического восприятия.
Для меня Кош-Агач – место особое, исключительное, дорогое сердцу. Здесь я родилась, как и мои старшие сестра и два брата. Один из братьев, Юра Егуеков, похоронен в Кош-Агаче. Он умер в четыре года от менингита. На местном кладбище покоится прах и моей бабушки, Анастасии Максимовны Егуековой (матери моего отца, коренного алтайца по национальности), и моей тёти по матери, русских, из старообрядцев в далёком прошлом, из крепкого рода по фамилии Леонтьевы. Зато в Кош-Агаче живёт семья её младшего сына, Николая Каспинского. Коля в середине семидесятых годов прошлого века, вернувшись из армии, женился на кош-агачинской красавице – казашке Наде – и остался здесь. Шоферил на Чуйском тракте, строил дорогу на Джазатор (Беляши) – высокогорное, самое удалённое в Горном Алтае село, расположенное в долине одноимённой реки Джазатор, окружённой отрогами Южно-Чуйского хребта. Главная вершина его – пик Иикту – возвышается почти на четыре тысячи километров. Здесь зона вечной мерзлоты, приравненная к районам Крайнего Севера с резко-континентальным климатом: летом – жара за сорок градусов; зимой – лютый холод: температура может опуститься и до минус пятидесяти градусов.
К югу, за горными хребтами, в кольце гор лежит знаменитое плато Укок – реликтовый природный парк, священное, сакральное для аборигенов-алтайцев место; средоточие древнейших курганных захоронений разных периодов – зона Тишины, где даже кричать нельзя: считается святотатством и осквернением духов. Здесь и была обнаружена археологами мумия алтайской принцессы, которая хранится ныне в специальном саркофаге в Горно-Алтайском национальном музее имени Анохина, одном из лучших в России и мире. Специалисты пытаются разгадать хранимую ею многовековую тайну, зашифрованную в рисунках, иероглифах и письменах на её теле.
Коля с Надей Каспинские вырастили троих детей, сейчас помогают воспитывать внуков. Старший брат Николая, Иван Каспинский, другой мой двоюродный брат по матери, тоже живёт неподалёку от Кош-Агача – в Чибите.
…Я смутно помню свои младенческие годы в Кош-Агаче. Меня увезли отсюда в двухлетнем возрасте, брату Володе было пять лет. Уехали оттуда в предгорную Майму по болезни мамы, ей был противопоказан высокогорный климат. Кош-Агач находится на высоте более двух тысяч километров над уровнем моря. К машине её, тогда ещё молодую, вели под руки, настолько подкосила её болезнь. Отец мой, Дмитрий Алексеевич Егуеков, в Кош-Агач был направлен по партийной линии начальником сельхозуправления в 1947 году, а уехала наша семья оттуда в 1955 году. Но всю жизнь мои родители и старшая сестра Валентина часто и с особой теплотой вспоминали Кош-Агач. И по их воспоминаниям и у меня сложилось особое отношение к тем местам, дорогим мне ещё и тем, что они столь тесно связаны с моими родителями, с историей нашей семьи. Как заядлый охотник и рыбак, отец сожалел о превосходной охоте и рыбалке. В Кош-Агаче для того – все условия: реки, бесчисленные озёра и до сих пор изобилуют рыбой, благородный хариус здесь – обычная рыба, а османы вообще кишмя кишат, хоть руками лови. В болотах полно дичи – утки, чирки. Бывало, как рассказывал папа, за час-другой недалеко от села целый мешок уток и чирков настреляешь. В горах полно всякого зверья, на которого охотились.
Вяленое маралье мясо, дикая козлятина, как и домашняя баранина, не сходили со стола. Впрочем, самая вкусная и нежная в Горном Алтае кош-агачинская баранина и по сей день – основная пища в меню местных жителей, отличающихся особым гостеприимством. Томлёный чай с молоком, тушёная баранина, баурсаки (мучные шарики, поджаренные в масле) всегда на столе, потому что здесь принято ходить в гости друг к другу соседям, односельчанам, родственникам без приглашений, предварительных звонков и предупреждений – в любое время. И всегда для каждого открыты двери дома и накрыт стол. Так – и в семье Каспинских: с порога любого гостя сразу же за стол приглашают; и чаепитие с дымящейся, с жару ароматной бараниной длится подолгу за неспешными разговорами о житье-бытье, о родных и близких, о повседневных хозяйственных делах. И нет ни у кого ни от кого никаких секретов. И каждый знает всё не только о тебе самом, но и о твоих родных, и о предках твоих, и принимает доброжелательное ненавязчивое участие в твоей судьбе, и желает тебе добра.
Прекрасный обычай, человеческий, чего так не хватает нынешнему городскому жителю, лично мне, например. Здесь, как сложилось у меня впечатление, человек не чувствует себя одиноким, если даже живёт один. Ведь одиночество в толпе людей, одиночество людей в больших городах, где никто никому не нужен, – наша общая беда. И пусть разговоры гостей зачастую переходили с русского на казахский, мне вовсе не важно было понимать язык, важна была сама атмосфера, спокойная, душевная. Я сидела за этим общим столом, молча пила чай из пиалы, а в голове крутилась мысль о том, что люди должны быть людьми в каждый день, в каждый миг своей жизни и щедро дарить тепло другим, распространять его вокруг себя, дабы согреть всякого, попавшего в ауру твоего света. От такого радушного, искреннего и бесхитростного общения и я всего лишь за несколько деньков, проведённых в семье Каспинских, всей душой, всем своим существом отдохнула, оттаяла от городской суеты и обособленности и воспрянула, будто окунулась в первозданную какую-то купель человеческих взаимоотношений; накупалась, освежилась, напилась живительной для души влаги людской доброжелательности; надышалась тем живительным воздухом, который даёт силы жить; сделала глоток чистого воздуха в прямом и переносном смысле слова; наполнила свой воздушный пузырь, чтобы и дальше держаться на плаву в городской суете большого европейского города…
…Говорят, в переводе с тюркского языка «Кош-Агач» означает «одно дерево». В те годы, когда там жили мои родители, здесь действительно было только одно дерево – тополь возле больницы. Он и сейчас там растёт. В Кош-Агаче действительно растительности маловато: нет привычных в горах Алтая хвойных и лиственных деревьев, хотя предание гласит, что и здесь когда-то были леса. Но сейчас превалируют колючка карагана, которую умудряются охотно поедать овцы и даже коровы, чий – узколистное, жёсткое тёмно-зелёное растение, произрастающее кучками. Правда, в последние годы у добротных кирпичных и деревянных домов всё больше появляется зелени: кустарники, деревца и даже цветы. Как-то у Каспинских возле дома сама собой выросла крапива. Они и рады: какая-никакая, а живая зелень – глаз радует. Одно время Надя в парниках зелёнку выращивала, но больно хлопотное это дело, с возрастом забросила его.
В ГОРАХ МОЁ СЕРДЦЕ
В горах моё сердце, а сам я внизу.
Роберт Бёрнс
Будучи в Кош-Агаче, я вдруг неожиданно для себя поняла, почему так безумно люблю горы. Едва увижу первые скалы у Долины Свободы, подъезжая из Барнаула к Горному Алтаю, всё во мне так и встрепенётся; на месте усидеть не могу, как полковая лошадь при звуке трубы, от нетерпения перебираю ногами. Так бы и выпрыгнула! Э-эх! Подняться бы на горку, подставить бы лицо тугому свежему ветерку, вольно гуляющему по каменистым вершинам; вдохнуть бы этот чудесный воздух, пьянящий, настоянный на разогретом жарким летним солнцем разнотравье с горьковатыми нотками горной полынки, от которого слегка закружится голова; коснуться бы щекой, губами тёплой от солнца скалы, лизнуть бы её языком, с восторгом чувствуя её сухую, горячую шероховатость, особый привкус древнего лишайника, цепляющегося за мелкие трещины в камнях, и всем своим существом, каждой клеточкой тела ощутить ни с чем не сравнимый запах свободы, ветра и солнца – именно так в моём восприятии пахнут горы и скалы. Так пахнет, таков запах и вкус моей малой родины – Горного Алтая (ныне Республика Алтай). Скалы исцеляют своим собранным за день солнечным теплом, своей могучей силой, своей мощной энергетикой. На себе это испытала и вам советую: прижмитесь всем телом на вечернем заходящем солнышке к тёплым скалам или лучше ложитесь на них, расслабившись, и вы почувствуете, как в вас вливается некая сила, питая и исцеляя энергией и теплом все ваши суставчики, мышцы и косточки, облагораживая душу, задавая нужный тонус и ритм сердцу. Аромат разнотравья, особенно горьковато-сладкий в предвечерье, наполняет лёгкие, душу и сердце и навсегда запечатлевается в них этой сладостной памятью.
…И вот, когда я в Кош-Агаче встала на том самом месте, где когда-то стоял наш домик и где я родилась – он был цел до двухтысячных годов, сейчас там выстроено новое огромное здание, – передо мной открылся дивный вид на горы. Тот самый, неизменный с прошедшими годами и даже веками вид, который когда-то, полвека назад, открылся впервые моему детскому взору, и на всю жизнь запечатлелся в моём сознании и в моей памяти нетленной, согревающей неиссякаемым теплом душу картиной, и навсегда заставил моё сердце полюбить горы и трепетать при их виде.
Загляну чуть в прошлое. В 1993 году мы приехали в Кош-Агач целым гужом – двенадцать человек: я с тремя своими детьми от восьми до шестнадцати лет; старшая сестра Валентина из Барнаула с сыном, снохой и внучкой; старший брат Володя из Москвы с женой и двумя дочерями-подростками. Все мы, сестра, брат и я, родившиеся в Кош-Агаче, были здесь впервые с того времени, как в середине пятидесятых годов прошлого столетия уехали отсюда. Мы-то с братом были совсем маленькими, почти ничего не помнили из того периода, а Валя была уже взрослой девушкой и всё знала и помнила о нашей жизни в этих местах. Вот и повела она нас по Кош-Агачу, всё показывая, рассказывая: где, в каком здании работал наш отец, где в аптеке недолго работала мама – здание старой аптеки, как и здание бывшего райкома партии, связанное с отцом, до сих пор сохранилось, – где жила наша тётя Дуся, младшая сестра отца, и где она любила ловить под мостом османов, а потом вкусно их готовить – томить, а затем зажаривать так, чтобы хрустели и их можно было есть вместе с размягчившимися и поджарившимися косточками. Привела она нас и к нашему бывшему дому, тому самому, где мы с братом появились на свет. Дом в то время был цел и пустовал. Казахская семья, как и многие другие семьи казахов, уехала в девяностые годы в Казахстан, правда, потом многие вернулись назад, но это уже иная тема разговора. А тогда мы присели на ступеньки нашего пустующего дома, перед нами открылся великолепный вид на горы. Сидим, любуемся ими, красиво вырисовывающимися на закате солнца.
Валя рассказала, как я появилась на свет морозным декабрьским днём: «Я работала тогда в ЦСУ (Центральное статистическое управление), отец по партийной линии, возглавлял сельхозуправление; пришли с ним на обед домой, а у мамы как раз схватки начались. Она свои длинные волосы распустила – так, считалось в народе, женщине легче родить, оперлась на огромный бордовый сундук из дерева, подаренный ей когда-то в юности родителями с приданым; стонет, губы от боли кусает, но старается не кричать, чтобы Вовочку, нашего братика, не пугать. Он, трёхлетний, тут же крутится: «У мамы вава», – говорит. А мама кивает нам на него: «Уведите ребёнка, чтобы не видел, врача позовите. Мне уж до больницы не дойти». Отец побежал за акушеркой в больницу, тогда же телефонов не было, тем более сотовых, как нынче. Я маме помогаю чем могу, Вовочку отвлекаю, за бабушкой сбегала. Анастасия Максимовна, отцова мать, жила рядом с нами, у дочери Дуси. Бабушка подошла к маме и тут же забегала, засуетилась: давай скорее печку растапливать, воду в казане греть: «Ребёнок, – говорит, – на подходе». Мне велела чистые полотенца и простыни доставать из сундука. И тут слышим, мама зовёт бабушку: «Мамаша, мамаша! Идите скорее ко мне!» Едва бабушка-то к ней подбежала, ты прямо на руки ей и упала. Тут отец с врачом подоспели, а бабушка уж пуповину перерезала раскалёнными на огне ножницами, мы уж тебя в тазу, в тёплой водичке, окупываем. Вот такая ты торопыха – с приключениями». – «Наверное, поэтому и живу всё время с какими-то приключениями, всё что-то со мной происходит, – отвечаю ей. – Не случайно в университете меня подруги в шутку называли «Люда – ни дня без приключений»». Слава Богу, что приключения-то – всё больше добрые, хорошие, забавные, смешные даже. А ещё помню, как батюшка крестил меня в Майме; окуная в чан с водой, с размаху стукнул головой в дно чана – не рассчитал. Я уж большая была – лет пять-шесть. Хорошо помню, как он меня в макушку поцеловал, погладил по голове и сказал: «Ничего, зато всю жизнь с приключениями будешь». Так оно и вышло.
Дом тогда наш, кош-агачинский, продавался всего за семь тысяч рублей. Такую сумму, все сбросившись, мы вполне могли бы собрать и прямо в тот же приезд и купить его. Я предложила: «Давайте купим этот дом, это ж так здорово – иметь на земле дом, где ты появился на свет». Но родные меня не поддержали, мол, за домом следить нужно, а в такую даль, на край света, не наездишься, тем более с малыми детьми. А в ту пору ведь не как сейчас – на такси или маршрутке за четыре-пять часов доехать можно, – тогда на пазике по летней жаре или в зимнюю стужу тряслись, мягко говоря, не по самой лучшей дороге весь день, часов одиннадцать, зачастую с промежуточным ночлегом в доме-заежке в Онгудае или на Ине. Да и Чуйский тракт был тогда не таким широким, гладким и ровным, с разметкой, как сейчас. Узкая шоссейная дорога шла высоко по горам – опасные, крутые серпантины. Зимой не сразу и доберёшься. Не дай бог, снег, туман или метель – встанешь надолго или, чего доброго, в Катунь с крутизны сорвёшься. Короче, не купили мы наш дом, сейчас его и в помине нет, хотя в моей-то памяти он остался.
Стояла я тогда, в августе 2013 года, на том самом месте, где он был когда-то, смотрела на открывающуюся панораму – непрерывная цепь причудливых гор, припорошенных на вершинах, скрывающихся в медленно ползущем белёсом тумане, первым выпавшим в горах снежком, – и вдруг поняла, почему мне так дороги горы, отчего я их так люблю. Первое открывшееся передо мной пространство, когда меня, грудного ребёнка, вынесли на руках на улицу, были вот эти не изменившиеся с той поры горы, видимо, сильно поразившие моё воображение своим марсианским видом. А ведь говорят же, что у ребёнка ярче всего запечатлеваются в подсознании самые первые увиденные им картины, особенно если они яркие и необычные, поразившие его взор. Тогда, видимо, в первый год моей жизни на этой земле, и зародилась во мне столь сильная любовь к горам и скалам, которую не изгладили даже долгие годы моей жизни в среднерусской полосе. Горы, бурные реки – вся природа Горного Алтая плюс смесь во мне кровей, алтайской и русской, наложили отпечаток и на мой характер, покладистым который уж никак не назовёшь, скорее взрывной, импульсивный, бурный; вспыльчивый, но отходчивый и не злопамятный. Поистине, мы все – из детства родом. Его, родимое, проносим через всю нашу жизнь, какой бы она ни была.
