АТТЕСТАЦИЯ

– Ну, – говорит председательствующий, кровожадно потирая руки, – кто у нас первым будет отчитываться? Кто объяснит, почему не выполнен план по заготовкам макулатуры, металлолома и внебюджетному фонду?
В зале наступает мёртвая тишина.
– Свистулькин!
– А чё это я первым? Как премию, так Рогулькину, а как это, так Свистулькину…
Рогулькин: «Ты иди, баклан, не петушись, а то живо кейсом в писсуар суну!»
Свистулькин (пробираясь из задних рядов к президиуму, шепча себе под нос): «Понабрали уголовников, они вам и устроили внебюджетный фонд. Общак называется».
К барьеру подходит бледный, долговязый, плохо выбритый менеджер печатного издания «За изобилие!», именуемого читателями «Сорок лет без урожая». В глазах оратора застыла смертная тоска. Он упирается тяжёлым взглядом в собственный пах и угрюмо сопит.
Председательствующий:
– Не готовился, что ли?
– Я? Готовился. Чё это сразу «не готовился»? Как что, так…
– Тогда рассказывай всё как на духу.
– Погибли два проекта, – противным, как у робота, не своим голосом сообщает, шмыгая носом, Свистулькин. – Накрылись медным тазом вместе с авторами. Все идеи ихие погибли. Остальные пропали без вести.
– Не «ихие», а «ихние», – поправляет главный. – Давайте дальше. Регламент!
Свистулькин упирается мрачным взглядом в пах председательствующего и всё так же молчит.
– Как так погибли? Вот так вот взяли и погибли, что ли? И что теперь? Может, почтим их память вставанием или как? А может, идеи и не стоили того? Пустышками были?
– Арам Ильич, стоили они того, стоили! – с места кричит Рогулькин. – Это жизнёнка фраеров локшевых ничего не стоит…
Свистулькин с укором невинно осуждённого на казнь декабриста смотрит в окно, смотрит на остающихся жить друзей-товарищей, смотрит на потолок. То, что пытается прошептать ему сейчас давнишняя подруга Козюлькина, – откровенная глупость, а то он не знает её умственных способностей! Но и других путей к спасению тоже нет. А бабы – они же не все куры, тем более в такой час.
– За грехи свои тяжкие они погибли, – кривовато улыбаясь, оглашает подсказку Свистулькин.
– Допустим. А за какие такие грехи?
– Да мало ли за какие? Мне вон бабка сызмальства твердила: «Какой пирог надломится, какой отломится, а третий твой». А я все три лопал – и с мясом, и с капустой, и с ябл… Вот они и есть те же греховодники, – смело указывает пальцем на Рогулькина обличитель. Противно смотреть.
– Хм. Отчего же?
– Да бухают оне кажный день до чёртиков. Поджирают усё, что горит. Как эти. Как неандертальцы до нашей эры. А потом рыгают, как козлы, усе диваны облевали, – шпарит в открытую против Рогулькина и его мафии Степан Свистулькин.
– Вы только выражайтесь, пожалуйста, покультурнее, – не находит сказать ничего иного ошарашенный откровениями вечно робкого менеджера управляющий.
– Так мне что, грехи все ихие перечислить?  – вздымает подбородок «прокурор».
– Можно. Только давайте самокритично. А то мы привыкли, знаете ли…
Свистулькин набирает полный рот воздуха, как перед затяжным нырком в бассейне, и… замолкает, туго соображая, как себя вести, если оппонент, ощерясь, показывает, как голова полетит с плеч.
– Коррупция! – с предсмертным стоном выкрикивает менеджер.
– Опа! – не то удивляется, не то одобряет председательствующий. – Та-ак. Ещё что?
– Терроризм! – ловит красноречивый прицел Козюлькиной дуэлянт.
Ему начинает казаться, что он без промаха попал в десятку, а потому с небес накатывает такое вдохновение, глаза так затягивает победная поволока, что ещё миг – и он весь их печатный синдикат, погрязший во взятках, поборах и грехах, разоблачит.
– Потом у них во всех офисах развелись энти… как их?
– Смелее, не бойся! Кто у них там развёлся?
– Оборотни в погонах. Во!
– А-а. Я-то подумал, Раиска-бухгалтер с завхозом опять развелись…
– Нет, те живуть. А оне стали деньги американские фальшивые печатать по ночам на «Солне». Сбывали в Туркестане, дачи потом себе строили, где нельзя, на ипподроме, прямо в парке, где гостиница…
– Ну а внебюджетный фонд, металлолом, макулатура? – возвращает менеджера к отчётности председательствующий. – Кто за это отвечает?
– Так они же перед побегом усё разворовали, – как несмышлёнышу объясняет Свистулькин. – Даже туалетную бумагу, пообвешались, как матрос Железняк пулемётными лентами, и пёрли из сортира, – являет нехилую осведомлённость о советском кинематографе разудалый ковбой.
Председательствующий с интересом смотрит в пах Свистулькина и не перебивает его.
А менеджера уже понесло во всю ивановскую. И он откровенничает напропалую, оговорившись зачем-то, что сейчас не 37-й год и сын за отца не отвечает.
– Преступность у нас бьёт все рекорды. Старики такой не припомнят. Нет в стране идеологии, вот оне (по-ленински энергично выбрасывает руку в направлении затравленного Рогулькина пролетарский трибунал) и творят, что хотят. Проституцию развели, наркоманию и эту, пронографию.
Зал стонет от сдавленного смеха. Кто-то кричит: «Насмотрелся?» – но буранный Едигей ничего не слышит, он весь в пылу расстрельных доказательств.
– Недаром ящур у нас пошёл, потом СПИД и птичий грипп, – вспыхивает на небритом лице Свистулькина нездоровый румянец. – Лихорадку нам точно курортники из Египета завезли, африканскую чуму – енти, которые там на львов охотились, а холеру бубонную ночные клубы дали, знаем, чего там творится…
– Про ковид ничего не сказал! – кричит переболевший завхоз.
– И про триппер, – жестью отдаёт реплика Рогулькина. – Шуруй давай, лох, к венерологу!
– Ну а вы сопротивлялись дутой отчётности? Внебюджетный фонд, металлолом, макулатура…
– А как же? Конечно, нет. Я ж говорю, врали всё в отчётности, – вспотев, переходит на петушиный крик Свистулькин. – Особенно энти… статисты.
– Омоним. Статистики, – машинально поправляет оговорку героя дня председательствующий. – И в чём же они врали?
– С пенсиями жульничали. Пенсии у стариков воровали. Недоплачивали за сверхурочные…
– Кому?
– Врачам, среднему медперсоналу, учителям. А оне и так нищие.
– Та-ак. Молодец! Вот у нас корреспондент из Москвы, он всё опишет.
(«Если ещё до Москвы доберётся», – угрюмо играет желваками Рогулькин.)
– Власть и мафия, как сиамские близнецы, срослись, – уже пошли выкрики из зала.
– Так их! – вдохновляет коллег взволнованный Свистулькин. – Давай, братва, вбивай им гвоздь в гробешник!
– Цены как подняли! – вскакивает с места Козюлькина. – Я мать троих детей. Ни сахар не укупить, ни яйца, ни муду, ой, мужу машину заправить, бензин стал вон какой…
Председательствующий очумело встряхивает головой, проводит обеими ладошками по лицу.
– Послушайте, Свистулькин, мы вообще о чём с вами говорили?
– Так про Содом и Гоморру, – нагло улыбается менеджер. – Как их боги покарали. Сказали: «Вы чё, совсем уже ё…?» И, это, кирдык бо-бо…
– Идите! – захлопывает папку председательствующий. – И не просто идите, а идите… – Он не досказывает куда. И так понятно.

– Стёпушка, ты сейчас где? – кричит по телефону выпустившая его из виду Козюлькина.
– В библиотеку топаю, – правдив, как пионер, Свистулькин. – Хочу прочитать про Содом и Гоморру. А то неудобно как-то… Век какой на дворе?

Валерий АРШАНСКИЙ