БОЖИЙ ПРОМЫСЕЛ

---

Ранним зимним утром скорый пассажирский поезд предупредил просыпающийся сибирский посёлок длинным гудком и остановился у деревянного перрона железнодорожной станции, припорошенного пушистым снегом, а потом со ступенек купейного вагона сошёл человек в военной форме. Перехватив другой рукой небольшой чемодан, он прошёл через небольшой зал ожидания бревенчатого вокзала, где дремали в креслах немногочисленные пассажиры, и устремился через привокзальную площадь и по центральной улице к родному дому, где прошла его юность. Отсюда он однажды уехал поступать в военное училище и потом часто приезжал сюда с семьёй, используя офицерский отпуск.
По пути зашёл к тёще. Баба Маня встретила зятя ласково, и нескрываемое сочувствие застыло в её глазах.
– Прими, Витя, соболезнования. Хорошим человеком был твой отец. Очень уж рано ушёл из нашей жизни. Покушаешь? Голоден, поди, с дороги-то…
– Да нет, баб Мань, я уж сразу к матери. Одна она теперь у нас осталась, заждалась, поди…
…Войдя в родной дом, Виктор разделся, повесил шинель на вешалку в большой квадратной прихожей. В квартире было грязно, стоял затхлый запах. Похоже, здесь давно не убирались.
Мать с усилием поднялась с постели, обняла сына и заплакала, шепча:
– Трудно мне, сынок. Отец которую ночь приходит, к себе зовёт…
Виктор пообедал чем бог послал – зажарил глазунью на свином сале, заодно покормил и мать. Но та только притронулась. Совсем плоха стала… Спасибо соседке, хоть она её навещает. Соберёт веником мусор, приготовит супчик и уйдёт…
Виктор не стал ждать следующего дня, а сразу направился на поселковое кладбище.
Быстро нашёл среди свежевскопанных могил захоронение отца. За металлической оградкой, пахнущей синей краской, стояла пирамидка с красной звездой. Всё как и положено. Коммунист, фронтовик, орденоносец… И лицо на фото в рамке молодое и свежее, с улыбкой и внимательными серыми глазами. Будто и не состарился вовсе.
Васильев опёрся на оградку, и в глазах у него защипало.
– Ну здравствуй, батя…
Обратно домой Виктор возвращался, прокручивая в памяти эпизоды своего детства и юности, последние встречи с отцом. Год назад, когда Виктор приехал в Мурино в отпуск с женой, отец выглядел страшно. Водянистые глаза навыкате, нижняя губа опущена, руки трясутся. Чего уж там, человеком он был запойным. Так уж повелось, что фронтовики, перенёсшие на своих плечах всю тяжесть войны с фашистами, сплошь и рядом были людьми пьющими. Другого средства для успокоения души у них просто не было… Да и жестковат был батя характером. Воспитывал сыновей строго, где бранным словом, а где и ремешком пригладит.
А вернувшись домой после работы в парткоме и заложив полпузыря горькой, мог выгнать мать из дома, поставить ей фингал под глаз, стоило ей только возмутиться.
А младший сын Витька, которому – в отличие от старшего брата Володи, студента, жившего и учившегося в областном центре, – выпала доля видеть все батины фокусы, сидел в своей комнатке за кухней смирно и слушал, как батя громко скрипел зубами и бил кулаками о стену. Словно бес в него вселялся. А потом, приняв на грудь ещё стакан, закусывал солёным огурцом, затихал и отключался. А что творилось в эту минуту в его голове во время кошмарного сна, об этом никто не знал, да и сам он не любил рассказывать об этом. Как, впрочем, и о войне…

---

…Командир роты капитан Лазарев поднёс к глазам бинокль и рассмотрел через оптику несколько фашистских танков, расположенных у опушки леса за линией укрепления противника. Вчера их там ещё не было. Значит, фашисты концентрируют свои силы и, возможно, готовятся к наступлению. Потому последние три дня и стояла тишина, изредка нарушаемая далёким рокотом мощных двигателей грозных машин.
– Васильев! – ротный окликнул высокого солдата, курившего около землянки и поставленного дневальным. – Срочно доложи особисту, пусть подойдёт, разговор есть…
Старшего лейтенанта Терентьева солдат нашёл за пригорком, где тот, раздевшись по пояс, возлежал на офицерской плащ-палатке и загорал под жаркими лучами июльского солнца. Рядом лежала аккуратно сложенная гимнастёрка с двумя медалями «За отвагу», кобура с ремнём и планшетка.
Старлей открыл глаза и буркнул:
– Тебе что, боец?
– Капитан Лазарев просит вас подойти.
– Хорошо, – щурясь от ярких лучей полуденного солнца, сладко потянулся особист и стал натягивать на голый торс гимнастёрку. – Доложи, что сейчас буду…

…Спустя немного времени офицеры обсуждали обстановку на участке обороны силами пехотной роты.
– Патронов у нас достаточно, а вот гранат маловато… Если танки попрут, сложно будет отбиваться…
– Да уж… Три дня назад своих двадцать человек положили… И сегодня передышка. Чего ждать? А насчёт гранат не переживай, доложу по своей линии… может, пособят.

…После того как Терентьев отзвонился по линии связи в штаб полка, из батальона в роту прислали три ящика гранат. Рядовой Васильев и ещё один боец делали из них связки и распределяли по подразделениям.
Алексей Васильев отложил две связки для себя. На занятиях по бросанию гранат он получал всегда «отлично». Крепкий и красивый парень быстро зарекомендовал себя умелым воином. И только ротный знал из сопроводительных документов, что этот солдат прибыл на фронт с командирских курсов. А причину отчисления он рассказал уже сам. Бывший курсант проштрафился тем, что спутался с женой курсового офицера, и «как кур во щи попал».
Командование курсов во избежание слухов и скандала разжаловало курсанта из сержантов в рядовые и отправило на фронт. А тут как раз, продержав войска во фронтовом резерве под Уралом, срочно бросили свежие силы под Сталинград, где генштаб готовил котёл для фашистов. Так Алексей тут и оказался… Надо отметить, сельский парень был сметлив и способный вояка. У него был ровный почерк, во всём любил порядок. И главное, не из трусливых… В бою вёл себя храбро… Со временем из него получится хороший младший командир. Если, конечно, уцелеет…

…Как доложила войсковая разведка, рано утром следующего дня немцы наверняка пойдут в наступление. Так и получилось. Едва забрезжил рассвет, как на немецких позициях обозначилось шевеление, а потом заработали моторы, и «Тигры», растянувшись цепочкой, двинулись на позиции советских войск. Следом шла, рассеявшись по полю, немецкая пехота. Она и танки, изрыгающие огонь из стволов, медленно приближались к первой линии обороны советских войск. Приданный роте Лазарева артиллерийский взвод силами четырёх расчётов вёл из пушек интенсивный огонь, обстреливая вражеские танки бронебойными снарядами, а прорвавшихся вперёд караулили бойцы и добивали из укрытий оружейным огнём.
В этом бою отличился и рядовой Васильев. Затаившись в воронке, он сначала пропустил не заметивший его немецкий танк вперёд, а затем первым же броском положил связку на моторную часть бронированной машины. Взрыв, и вражеский танк загорелся. Боец буквально в упор расстрелял из автомата выползающий наружу экипаж.
Наткнувшись на плотный огонь артиллерии противоборствующей стороны и жёсткий отпор, немецкие танки стали разворачиваться и пошли назад…
Когда самое страшное было уже позади, рядовой Васильев купался в лучах славы и, довольный собой, принимал поздравления сослуживцев. Кто-то говорил, что он просто везунчик, а кто-то называл его героем. Сам же Алексей отшучивался. Дескать, жить захочешь, то и не на такое пойдёшь…
Этим же днём особист увёз в штаб полка представление ефрейтора Васильева на орден Отечественной войны второй степени.
…После первого столкновения с противником от роты осталось меньше половины, поэтому понадобилось подкрепление, о чём ротный доложил в батальон. Пообещали направить, но только дня через два, когда прибудут резервы.
– Не только у тебя большие потери. Так что готовься на всякий случай обойтись собственными силами, если фашисты попрут раньше…  – прошелестел в трубке полевого телефона голос начштаба батальона. – Твоя же основная задача – во что бы то ни стало продержаться.
«Легко сказать, продержаться, – размышлял расстроенный ротный. – Силы противника такие, что легко раздавят обороняющиеся позиции траками танков. На второй такой бой сил точно не хватит. Хватило бы только гранат да таких бойцов, как ефрейтор Васильев».
Тем более по всему фронту действовал сталинский приказ «Ни шагу назад!». Тылы прикрывал загрядотряд. И поэтому любое отступление без приказа равносильно смерти… А значит, и шансов уцелеть у роты оставалось немного. Если что и спасёт, так это только чудо… И тот, кто тайком надевал перед боем оловянные и серебряные крестики, мог рассчитывать только на Бога. Трое бойцов, в их числе и ефрейтор Васильев, по рекомендации и настоянию парторга батальона подали заявление о вступлении кандидатами в ВКП(б).
…Всю ночь с немецкой стороны доносился гул двигателей боевых машин. Похоже, там пришло пополнение, а значит, надо ждать новых попыток немцев прорвать линию фронта…
Лазарев, как и бойцы его роты, тем временем писал письмо родным, понимая, что завтрашний день может оказаться последним… Но от слова «прощайте» воздержался, чтобы не притянуть беду…

Ефрейтор Васильев всю ночь не спал… Он словно что-то предчувствовал. И только перед восходом ему удалось вздремнуть часок, ворочаясь и вздыхая во сне…
Подготовка к бою шла в глубоком молчании. Рота распределилась по позициям и ждала начала немецкой атаки, втайне надеясь, что сегодня ничего не случится и Господь подарит ещё один день жизни, а с ним и призрачную надежду дожить до Победы…

Ротный и политрук тем временем собрали командиров взводов, уточнили поставленные перед подразделениями задачи, а потом ходили вдоль траншей, подбадривая бойцов.

А потом над позициями повисла тишина. Васильев, проснувшись, вышел из блиндажа на улицу по надобности и увидел недалеко в траншее два силуэта на фоне нарождающейся зари. Был хорошо слышен разговор ротного и особиста.
– Если сегодня немцы пойдут в атаку, нам не выжить. Сто пудов. Даже не представляю, чем отбиваться будем. Сомнут, и никому не уцелеть, – сказал Лазарев, – так что забери у секретаря партячейки партбилеты и наши документы. Будь готов, если что, прорваться к нашим, там всё сам и доложишь.
– А ты?
– А я, – усмехнулся Лазарев, – останусь со всеми, и ляжем в сырую землю, как велит товарищ Сталин.
– А может, пронесёт?
– Неплохо бы…

…Чуда не произошло. Вдали, в сизой дымке нарождающегося дня, тишину взорвал гул двигателей, и немецкие танки, выстроившись в боевой порядок, пошли в наступление. По мере того как немцы всё глубже и глубже вгрызались в линию обороны советских войск, на участке ответственности роты Лазарева пространство затягивало гарью от разрывов снарядов, летевших и с той и с другой стороны. Остервенело работали пулемёты. Со всех сторон неслись автоматные очереди. Над головой то и дело летели мины и со свистом вгрызались в чёрную землю. Бой был плотным, и командирам трудно было строить прогнозы о его исходе.
Лазарев находился на наблюдательном пунк­те и, пытаясь что-либо рассмотреть на поле боя, отдавал по полевому телефону команды. А потом чертыхнулся по-матерному и громко прокричал, обращаясь к ефрейтору Васильеву, стоявшему рядом в качестве посыльного.
– Похоже, парень, мы с тобой здорово влипли… Не забудь оставить последний патрон для себя… А лучше гранату…
И побежал по траншее к позиции, где вёл огонь из ППШ по фашистам особист.
– Всё, старшой… Помнишь, о чём я тебе сказал? Готовься к броску, и помогай тебе Бог. Хоть ты выживешь и расскажешь, как мы воевали… Васильев, ты где? Иди сюда, поможешь мне…
Но ефрейтор молчал.
Вернувшись на наблюдательный пункт, Лазарев увидел ефрейтора, державшегося за кисть левой руки, из рукава обильно капала кровь.
– Ранен?
Васильев испуганно кивнул…
– Да, не вовремя… Санитар!
– Я здесь!
– Забери раненого – и к Терентьеву, пусть заберёт его с собой и доставит в медсанбат. Идти сможешь?
– Смогу, – тихо произнёс Васильев.
– Ну тогда вперёд…
Сказать легко… Отвезти в полк документы и раненого… Шквал огня был плотный.
Но грузовичок, в кузове которого сидел ефрейтор Васильев, прорвался к своим.
На линии, где находился заградотряд, особист предъявил удостоверение и по прибытии в лазарет сдал раненого дежурному врачу. Недалеко под охраной чекиста стояли понурив головы двое обросших густой щетиной мужчин. Руки связаны, на гимнастёрках отсутствуют воинские знаки отличия и ремни.
– Кто это? – спросил Терентьев.
– Дезертиры… хотели удрать с позиций, да на нас наткнулись.
– И куда теперь их?
– Известно куда… В расход. По постановлению совнаркома. Без суда и следствия…

– Уж больно строго, – шепнул Васильев особисту, когда отошли к машине.
– А ты как думал? Война, брат, это всегда жестоко…
В медпункте полка дежурный врач Васильева осмотрел и составил документы. Находящийся здесь же полковой сотрудник Смерша изучил их и насупился.
– Странное ранение, в левую руку, аккурат в кисть, навылет, даже кость не повредило… Самострел!..
– Да вы что, товарищ майор, – воспротивился Терентьев. – Ефрейтор Васильев у нас герой – танк фашистский подорвал связкой гранат, орден заработал, а вы его в трусы записали…
– Думаешь, ранение случайное? Ладно, если ты готов взять ответственность на себя, тогда, так и быть, вези его в госпиталь.
Майор написал резолюцию на врачебной справке.
– Поручился я за тебя, Васильев, – сказал Терентьев уже на улице. – Так что теперь лечись  – и после выздоровления снова в роту… Родину защищать…
– А как же, – обрадовался Васильев, что так всё обошлось. Перед майором из Смерша он стоял бледный, на лбу выступила испарина. Попасть в расход бойцу не хотелось…
Окончательно Алексей успокоился уже во фронтовом госпитале, куда его увёз на попутке Терентьев…
…Через неделю особист снова появился, поинтересовался, как идёт выздоровление, и сказал:
– Повезло нам, Васильев, нашу роту немцы буквально в землю закопали. Не устояли ребята. Вечная им память и слава.
Старлей встряхнул головой и удалился. Больше Алексей его не видел. А ведь и вправду повезло. Ещё как повезло…
Ефрейтор выписался из военного госпиталя через три месяца. Потом отправили в отпуск домой.

…Председатель сельского совета, глубокая старуха лет так восьмидесяти, долго трясла фронтовику-орденоносцу руку. А через неделю Васильева вызвали в районный комитет партии и известили, что он освобождён от воинской службы по состоянию здоровья и теперь у него партийное задание – возглавить сельсовет в родной деревне, потому что председатель скоропостижно скончалась.
Собрание сельсовета, куда вошли один старик и четыре женщины, утвердили решение парткома, и Алексей сразу же впрягся в работу по выполнению ответственного государственного задания, пламенеющего на красной полосе транспаранта над входом в сельсовет. «Всё для фронта, всё для победы…»
Женился. Родился первенец. Назвали Владимиром.
Поскольку Виктора угораздило родиться после войны, его семье первое время жилось не так уж и сладко. Но после того как отец по заданию партии был отправлен парторгом в МТС, по крайней мере с питанием особых проблем уже не было. Страна восстанавливала экономику, но в основном колхозников спасало своё хозяйство. Корова давала молоко, а поросёнок и птица – мясо и яйца. Хлеб выдавали по булке в одни руки…
Через три года отца отправили в совпартшколу, и это стало залогом его успешной карьеры.
Сыновья выросли. Старший сын, Владимир, окончил вуз и работает на заводе, а младший, Виктор, окончил военное училище и стал офицером, как и мечтал его отец.

…Перед тем как вернуться в гарнизон, где ждала семья, Виктор зашёл в церковь. С Владимиром, который приехал через день после прибытия брата на родную землю, решили, что тот заберёт мать… Так что ничего не держало. Но Виктора постоянно долбила мысль, от которой он не мог избавиться.
Больная мать то говорила, что ей пора уходить к отцу, то жаловалась на него, вспоминая старые обиды. И тут чёрт её дернул рассказать сыну, что отец однажды, находясь в глубоком запое, признался, что на фронте он тем и спасся, что выстрелил себе в руку, узнав из разговора офицеров о том, что рота обречена на гибель, а теперь благодарит только Бога за то, что остался живой, а то бы давно лежал в сырой земле.
– Вот так орденоносец, да и орден, очевидно, купил, раз удостоверения о награде нет, – опешил Виктор, не зная, как теперь он должен относиться к памяти об отце. – Мать, а ты ничего не напутала?
Виктор помнил, что любил играть наградами отца, в том числе и орденом Отечественной войны, вот только удостоверение к этой награде отсутствовало.
Затравленная своими хроническими болезнями мать сначала замкнулась в себе, но потом закричала скороговоркой:
– Ох я и дура же. Да не знаю я, ничего не знаю… Забудь о том, что я тебе рассказала об отце, забудь, Богом прошу…
Вот потому и понадобилась майору церковь. После двух бессонных ночей голова у Виктора гудела, и он не придумал ничего иного, кроме как сходить к священнику за советом.
На пороге церкви Виктора встретил пожилой священник. Беседовали долго. Выслушав исповедь, старец сказал:
– Прости, сын мой, и мать, и отца своего… Родители дали тебе жизнь. Как знать, если бы отец твой поступил иначе, то, согласись, и тебя бы с братом не было. Сам говоришь, вся рота полегла, а отец твой жить остался. А если бы он погиб, как все, что бы в нашей стране изменилось? Так что не может быть здесь человеческого суда, а будет только суд совести. Потому твой отец и мучился, перед тем как уйти из жизни. Грех этот жёг ему сердце, и искупить на том свете придётся не тебе, а ему… Есть слова такие – «Божий промысел». Бережёт Бог людей, но каждого по-своему и судит по делам его. Одних забирает, другим жить дозволяет. Так что и ты не суди его…
Но Виктор, как коммунист, продолжал судить отца и всю свою последующую жизнь стыдился рассказывать о нём детям. И сам воевал – в Афганистане, и случалось с ним там всякое. И плохое, и хорошее. Но всегда при нём были последний пистолетный патрон в кармане гимнастёрки и граната в планшете. Поэтому, как советский офицер, был уверен, что жизнь свою он закончит достойно, если ситуация заставит его умереть, а там уж Бог решит, спасать его или нет…

---

Пройдёт время, и однажды, войдя через интернет в архивы Министерства обороны РФ, Васильев узнает, что «самострелы» в советской армии были довольно распространённым явлением, особенно во время угрозы окружения противником в первые годы войны. Истоки этого явления хорошо известны – это прежде всего панические настроения среди плохо обученного личного состава, а также когда допускались ошибки со стороны начсостава. Например, если сам командир не верил в благополучный исход боя. Что же касается заградительных отрядов, то эта чисто чекистская мера чаще озлобляла бойцов и толкала их от безысходности на безрассудные поступки. Подобный приказ, существовавший ради борьбы с дезертирами, всё же игнорировал самостоятельное решение бойцов на право самоотверженно идти в бой с грозным противником и святую веру в победу над ним. А для солдат всегда оставалось либо право достойно умереть в бою, либо в случае самострела – хоть какой-то шанс уцелеть и остаться живым. Но при этом будет мучить совесть, потому как у войны свои законы…

---

…После того как полковник Виктор Васильев уволился из армии, один из его сыновей, играя наградами деда, среди которых был орден Отечественной войны, попросил отца рассказать о деде Лёше – фронтовике, потому что намечалось шествие «Бессмертного полка». Узнав про дедовский орден, Сашка залез в интернет и выловил из архива Министерства обороны РФ наградной лист ветерана – ефрейтора Алексея Ивановича Васильева, участвовавшего в Сталинградской битве, подбившего немецкий танк и награждённого за это орденом Отечественной войны второй степени. О чём сын радостно сообщил родителям.

Приезжая в Мурино, к племяннику в гости, полковник в отставке Виктор Алексеевич Васильев каждый раз посещает местное кладбище и поправляет осыпающуюся могилу своего отца, которого он всё же простил, как завещал Иисус Христос, и мысленно благодарил его за то, что он вырастил замечательных и достойных лучшей жизни сыновей и уже этим искупил свою вину. Жаль только, что внуков не застал… Береги Господь их жизни…