Фрагмент воспоминаний,
посвящённых имению Черницы

Черницы! Лучшее место на земле, как золотой сон детства. Это была Белоруссия, с мягким климатом и мягкими людьми. Поля и берёзовые леса, речушки и овраги. Местами болота, они назывались почему-то «сажонки». В одном болоте вода была и ещё «омшарки», в ней красили холсты и разные вещи, всё выходило вишнёвого цвета. На одном болоте жил колдун в маленькой избушке, старый мужичок, бородатый, всегда в овчинном тулупе, зимой и летом. Его звали «медведь» и считали колдуном, он лечил травами. Мы бегали по лугам и лесам, купались, играли, больше всего любили крокет и ещё городки, у нас они назывались «рюхи», наверное, от слова «рушить». И ещё были качели – «гигантские шаги».
Дом стоял на горе, окружён был огромным липовым парком, аллеи были древние, длинные, и наверху липы сходились кронами, они были очень старые и высокие, ни дождь, ни солнце не пробивали эту живую крышу, там всегда был полумрак. Я очень любила сидеть там, и слушать этот шум деревьев, и всё рассматривать, мне не было ни страшно, ни скучно. В одном месте на краю парка рос огромный серебристый тополь, его звали «дедушка-тополь», его ствол могли обхватить четверо мужчин, потомство его образовало целую рощу, там стояли скамейки и висели качели. Я любила сидеть в этой роще, слушать шелест листвы, там было всегда тихо и прохладно. На этих качелях было очень приятно качаться и даже просто посидеть. С ними у меня связаны воспоминания о первой любви, но это уже будет впереди.
Сейчас я хочу описать наши Черницы, если можно их описать, этот рай. Перед домом был большой цветник, некоторые аллеи шли под гору, а внизу текла небольшая речка, был омут, и кругом ивы, очень, очень красиво. Дальше берёзовый лес, который тянулся до местечка Сиротино. Там был еврейский посёлок, лавочки, всё можно было купить, был фельдшер, портной. Была русская церковь, школа, кладбище, на котором были похоронены моя мамочка и папины родители и сёстры. Из дома с заднего высокого крыльца была видна эта церковь, папа с грустью всегда смотрел вдаль. Крыльцо было очень высокое, с белыми колоннами и двумя лестницами по бокам. С другой стороны была низкая терраса с широкой лестницей и тоже с колоннами, по четыре с каждой стороны. Это был парадный подъезд, перед домом был большой круг, засеянный клевером или ещё каким-нибудь цветущим зелёным ковром. И в середине рос большой каштан.
Кругом были хозяйственные постройки, сараи, конюшни, и стояла «хатка», небольшой домик, в котором зимовала наша кухарка с детьми, когда большой дом запирался на зиму. Когда-то в нём, в большом доме, круглый год, всегда жили папины родители и сестра, и он приезжал на каникулы домой из Полоцка, из кадетского корпуса, это было недалеко. Впоследствии он мне как-то рассказывал, как он, уже женатый, с мамочкой, ездил в этот корпус на выпускной бал, она была так хороша, что все, не только кадеты, но и служащие там офицеры, наперебой ухаживали за ней, приглашали танцевать, и он так взревновал, схватил её и увёз с этого бала, она была расстроена и даже поплакала. Папа очень любил этот свой родной уголок, ездил туда и зимой и тогда останавливался в этой «хатке». Мы тоже однажды приехали туда ранней весной хоронить папину младшую сестру, Машеньку, которая умерла от родов в Одессе, куда приехала встречать своего мужа-моряка из плавания и не дождалась – умерла. Папа вёз её в цинковом гробу через всю Россию похоронить в родном гнезде. Ей было только 22 года.
В прошлом так много всего, не знаю, как это всё написать, да и нужно ли? Но память, как нитка, всё тянется и тянется. Хочу кончить о Черницах. Около дома с колоннами росли по четыре с каждой стороны пирамидальных тополя, их было видно на большом расстоянии, тем более что дом стоял на горе. Но постепенно они так стали стары и трещали при бурях, их постепенно спиливали, боялись, что упадут на крышу и разрушат дом. Дом был старый, папа его поддерживал, не знаю, где он брал средства, он получал немного, чина большого не имел. Правда, был огромный яблоневый сад, он сдавал его в аренду местным евреям и, наверное, на эти деньги вёл расходы. Он ещё подсаживал молодые сады, держал садовника и мечтал, что выйдет в отставку, будет на это жить в Черницах, но всё, всё сложилось по-другому.
Дом был большой, в середине был большой зал, с белой мебелью, с роялем, с дверью на балкон или высокое крыльцо. Когда садилось солнце, всё было освещено розовым светом, картины в золочёных рамах, мебель – всё было так красиво, я очень любила смотреть на всё это. Была красная гостиная, из неё шла дверь и две ступеньки вниз, в библиотеку, в которой было очень уютно и темновато, стёкла в этой комнате были разноцветные, в окна заглядывали кусты сирени и жасмина. К сожалению, за много лет мыши погрызли много книг, да и некому было их разобрать и беречь. В этой библиотеке мы занимались летом с гувернантками немецким, французским, а ещё музыкой, уже в зале. И так не хотелось учиться летом, когда кругом такая красота, так хочется убежать. Но папино желание всегда выполнялось, хотя он никогда не сердился.
Была светлая весёлая столовая, ещё три комнаты для гостей. В одной из них жил мой брат, и две гувернантки, и ещё кто приезжал в гости. По другую сторону зала была большая комната, называлась «девичья», но когда-то, когда жили в доме зимой, весь дом не топился, а только эта половина, и в ней была столовая, в ней стояли шкафы с бельём, столы для глажения и в углу ванная, закрытая ширмами, хотя в саду была чудесная банька, заросшая малиной. Из неё шли три комнаты, спальни, одна для тёти Ани, жены папиного брата, она хозяйничала, угловая для её сына Коли, а третья была наша с папой. Везде стояли старинные кровати, деревянные, красивые, и как на них было чудесно спать, дышать свежим сеном, которым набивались матрацы к нашему приезду. Всё было прекрасно в этом родном месте. И утра, с пением птиц и росой на цветах, и дни, с гуляньем и купаньем, и вечера, когда все собирались на крыльце, смотрели на звёзды, рассказывали что-нибудь, была тишина, беседа текла. Родство. Иногда пел соловей, иногда кричал филин. Потом нас отсылали спать, а взрослые сидели в столовой, и как не хотелось уходить в свою спальню. Ложилась и слышала, как через залу идёт папа, шпоры звенят, идёт, чтобы поцеловать и перекрестить на ночь. <…>
В Черницы съезжались на лето все родные с детьми, все выстроили себе небольшие дома, а папе отдали большой дом, так как он был одинок, без жены, да и очень его все любили. За хозяйку у нас жила тётя Аня, жена папиного брата, гостили друзья. У папиной сестры Веры был муж Андрей. У него был племянник Андрей, сын художника-грузина, князя Гугунава. Он был старше меня на пять лет, и вот это была моя первая любовь. Он был хорош собой, чудесно рисовал и был очень музыкален, прекрасно играл на гитаре и пел. Эта любовь оказалась взаимной, но мы о ней не говорили, только замирали при встречах. Не сговариваясь, я ходила на качели к «деду-тополю», и он приходил туда с гитарой. Но мы скоро смущались, и я убегала. Когда началась война, нам было предложено объезжать деревни и собирать для фронта пожертвования, а взамен дарить царские портреты и значки. И вот мне пришлось ехать с Андреем вдвоём, мы ездили целый день на так называемой линейке, такой небольшой экипаж. Это было как сон, как мечта. Прошло 65 лет, как всё помнится, как сладко вспомнить всё это время…

Елена БЫКОВА