Холодно без тебя

РАССКАЗ

На утреннем обходе лечащий врач без обычной дотошности осмотрел выздоравливающего боцмана Егора Мартынова и кивнул сопровождавшей его сестре:
– Мариночка, будем считать, что наш пират, простите, боцман, созрел для вольной жизни. Готовьте документы, завтра выпишем.
– А меня, Борис Антонович? – спросил, вытягивая шею, сидевший на другой койке пожилой человек с высушенным болезнью лицом и жёлтыми белками лихорадочно блестящих глаз.
– Рекомендую не торопиться, – обернулся к нему врач. – Пока здесь ещё лечат даром. – Егор Петрович, после обхода прошу ко мне в ординаторскую: есть небольшой инструктаж на прощание, – сказал доктор и вышел, сопровождаемый сестрой.
– Хороший нам доктор попался, просто удачный, – сказал сосед боцмана, когда врач ушёл. – Уж поверь, Егор, мне частенько приходилось валяться по больничным койкам: печень-то, видишь, что твой футбол раздулась, – он осторожно погладил выступающий под пижамой правый бок.
Старик начал рассказывать какую-то историю, от которой Егору стало тоскливо, он откинулся на подушку, невежливо отвернулся к стене.
– Ты, Егор, прости меня, старика, очень я любопытный, – скрипел между тем сосед боц­мана. – Я потому и кроссворды составляю, некоторые послал в Москву на «Поле чудес». Так, для интереса, а они возьми и вызови меня: мол, приезжайте, поучаствуйте, в «Поле чудес» – всё возможно: раз – и выиграете БМВ… Поле чудес! Кому не известно с детства, где это поле, – оно в Стране дураков, они же русских дураками считают. Слышь, Егорка, я это к чему интересуюсь: к тебе давеча две дамы приходили. Одна – та сразу пришла, как тебя доставили с инсультом, и больше не приходила. А другую я раз несколько видел. Молодая такая, красавица. Хотя и та, первая, интересная женщина, видно, что серьёзная, самостоятельная. Может, скажешь, какая из них твоя супружница?
– Зачем вам, Сергей Сергеич? – усмехнулся боцман, поворачиваясь на спину.
Старик развёл худыми руками:
– Не обижайся, Егор. Ну любопытный я, прости старого дурака. Здесь тоже кроссворд получается, я его как в своих глазах вижу: по вертикали, значит, одно слово из четырёх букв. Означает: подруга сердца и начальница на всю жизнь. Легко угадать. ЖЕНА. Же-на. Тут же по вертикали слово из четырёх букв: подруга сердца, и не начальница, и не на всю жизнь… Угадаешь?
– Эх, друг ты мой ситный, Сергей Сергеич, – хмыкнул боцман. – Не будь мы в палате, я б тебе по-другому сказал, а здесь только попрошу: не лез бы ты, батя, мне в душу, без тебя муторно…
И он снова отвернулся к стене. Что они имеют в виду, эти доктора?..
Когда-то Егор приносил передачи в краевую больницу другу, того положили на срочную операцию по поводу прямой кишки. Ввели эту самую кишку в другое место. Друг смотрел на Егора ищущими ответа и поддержки глазами, а Егор глядел на его сухие губы, на заострившийся нос и думал: «Господи, ведь ты умираешь…»
И теперь, быть может, такой же «особый» разговор?.. Кстати, какие четыре буквы? На четырнадцатом году жизни с любимой женой Катей – и вдруг вертикаль…
А как начиналось?.. Подпирал однажды с приятелем в матросском клубе на танцах стенку: стеснялся своего двухметрового роста. И вдруг она улыбается… Смелая была.
После уж, когда провожал, спросил:
– Как не побоялась?
– Да вижу, стоит парень, вот-вот уйдёт, где потом искать такого Добрыню? A-а, была не была!
Стали для Егора увольнения праздниками. Совсем не такой представлял Егор свою невесту… Мало ли красоток с носиками, с талиями, полными бюстами и широкими жадными ртами – что резинку жевать, что сигарету смолить. Порхали и в ту пору разукрашки с едва прикрывающими задики юбчонками, грязными шейками, гарцевали на причале возле вернувшихся из похода кораблей, встречая истосковавшихся по берегу матросиков. «Откуда пришли, мальчишки? О-о, значит, есть и баксы? Ну что, гони четвертную и пошли, хоть за штабель, хоть на сопку». А сейчас этих красулек развелось – спасу нет: и тебе ночные заведения, и салоны удовольствий, ароматы, массажи, только помани – и погладят, и поцелуют – и все дела.
Катерина жила одна в частном домике на мысе Чуркина с мамой, не старой ещё, но больной, окончательно сломленной женщиной. Отца она почти не помнила. Зимой шестидесятого двенадцатибалльный шторм в Бристольском заливе опрокинул четыре обледеневших рыболовных траулера. Погибли все рыбаки. Катиного отца сняли живым с киля его судна, но организм всё-таки не выдержал переохлаждения. И осталась Мария Александровна с двухлетней Катюшкой мыкать вдовью долю и слёзно просила дочь, чтобы не выходила замуж за моряка. После школы Катя окончила курсы крановщиков, работала в порту, училась на вечернем отделении политехнического института.
Демобилизовался Егор женатым человеком, устроился матросом в «Востокрыбхолодфлот», и началась морская жизнь: неделю дома – полгода в рейсе. Родился Ванюшка, потом Павлик. Катя уже не работала, но учиться не бросила, получила диплом инженера и, чуть подросли сыновья, поступила на работу мастером стройучастка.
Был Егор в рейсе, когда умерла болезная его любимая тёща.
Получил где-то чуть ли не возле Чили радиограмму и будто увидел свой маленький домишко на мысе Чуркина и услышал шаркающие шаги Марии Александровны. Вспомнил и то, что за полтора десятка лет ни разу, ни словом, ни намёком, не осудила она его, если разобраться, чужого ей человека. А ведь было не раз, что могла Мария Александровна вмешаться, как вмешиваются тёщи в других семьях, защищая от зятей вроде бы то дочь, то внуков, а фактически свои амбиции. Припомнил всё это – и с болью сердечной осознал, что пока тралил по бристольским и новозеландским банкам, проходила жизнь дома, на мысе Чуркина, и всё было в порядке. Но вот ушло из жизни то тихое и доброе, что крепило семью, воплощалось в образе матери Катюши.
Пришёл он в тот раз домой: встретила его Катя с двумя сыновьями, Ваняткой (видать, пошёл в Катину породу) и догнавшим старшего брата по росту Павликом – рослым и крепким, как отец.
Пришли домой. Потом был ужин.
– Егорушка, – тихо сказала Катя, – ребята взрослые, им отцовская рука нужна. А где она, эта рука, Егор? Ты пришёл – ушёл, отметился, словно гость, – и снова в море. Пора тебе завязывать с морями. Помнишь, что ты в женихах мне обещал? Как обустроимся, будешь искать работу на берегу.
– А что я буду делать на берегу? – сказал Егор, отстраняясь от жены. – Я ведь ничего, извини, кроме узлов и брашпилей не умею…

Разбудил Егора голос медсестры Марины:
– Больной, вас ждёт врач.
В коридоре, перед дверью ординаторской, он задержался. И вдруг дверь открылась, из кабинета вышла та, что перевернула ему жизнь в последние два года. Он тотчас забыл про недавние грёзы, куда-то отодвинулись заботы о сыновьях.
– Золиночка, спасибо. Меня Боря вызвал на инструктаж перед выпиской. Подождёшь минут пятнадцать?
Глаза её ушли куда-то вбок:
– Егор Петрович, вы идите. Всё остальное потом… Да, я там письмо оставила у Бориса Антоновича, на досуге прочтите.
Борис Антонович посадил его на стул перед собой и размеренным голосом заговорил о том, что надо помнить человеку, пострадавшему от инсульта:
– О том, что не пить, не курить ни при каких обстоятельствах, вам известно? Очень хорошо. Силы воли хватит?
– Среди тысячи недостатков у меня есть одно достоинство, – улыбнулся боцман. – Я должен сказать себе только один раз «нет». Если нет, значит, нет.
– Это уже хорошо, – сказал доктор, кладя в пепельницу окурок. – А я вот, представьте, курю: жду, наверное, тоже своего часа, когда Господь Бог шандарахнет. И вот ещё что. Не перегружаться. А теперь – мужской разговор. Вы как, парень сильный?
– Да вроде ничего, – насторожился Егор.
– Как у вас насчёт потенции?
– Это насчёт «панера», что ли, доктор? – рассмеялся боцман. – Извините, панер – это когда якорь оторвался от грунта и канат-цепь висит вертикально… Да вроде бы такого не приключалось.
– Прекрасно! Ну вот что, дорогой пират. Вёл ты себя перед больницей самым неприличным образом. Работал, видимо, за двадцатилетнего юнца, подогревал себя спиртным, оттого и приключился инсульт. Теперь хочу предупредить по-мужски. Вполне вероятно, что в первое время насчёт гигантских возможностей придётся, кхм, позабыть. Вероятен и… как вы сказали?.. Да, панер. Если женщина поймёт, то постепенно восстановите былую мощь. Но у моряков, как вы знаете, бывает по-другому. Жена расхохоталась, подкусила недобрым словом – и панер ваш закрепится навсегда.
– Это что, доктор, значит, я уже и не мужчина? – хрипло проговорил боцман. – Мне такая жизнь не нужна.
В висках у него застучало, в груди стеснило дыхание. Врач поспешно встал, приоткрыв дверь, позвал сестру. Пришла Марина, сделала Егору укол. Затем врач сказал своим будничным голосом:
– Держите себя в руках. Надежда на поправку есть.

В палате он вспомнил о письме, достал его из кармана повешенной на стул пижамы. Разорвал дрожащими, непослушными руками конвертик, оттуда выпал клочок бумаги.
«Дорогой Егор, прости меня и пойми. Доктор сказал мне всё. Мне двадцать пять лет, и я хочу жить полной здоровой жизнью. Мне с тобой было очень хорошо, но доктор дал понять, что у тебя могут быть проблемы и тебе нужна терпеливая, любящая женщина. А ты знаешь, какая я ненасытная… Поэтому будет лучше, если мы расстанемся. Прости меня и прощай. Золина.
P. S. Да, я встречалась с твоей законной женой. Она чудная женщина и очень красивая. А сыновья просто прелесть. Мне кажется, они тебя очень любят, приготовились тебя встречать после выписки. Желаю!»

Ночью он думал о жизни. Слово «панер» не выходило из головы. Панер… Пионер… Замер… Не поэт, а строчки так и лезут: «Думал я, как пионер, попробовал – панер…» И всё в том же духе. И ещё вспоминал, как после перехода с плавающего судна на стояночное учебно-производственное, где молодые моряки проходили практику, он всё не мог найти себе настоящей работы. Целыми днями толкался без дела. Пацаны вяжут маты. Ну показал, как полагается. Проверил. Ругнул кого надо, кого надо – похвалил. Пацаны оббивают ржавчину, суричат, красят. Показал, ругнул, похвалил. Тоска зелёная! А ведь были, были в жизни счастье, гордость своей работой. Шли как-то Четвёртым Курильским проливом. Разыгравшийся шторм потащил пароход на скалы. Командиры запаниковали на мостике и в машине. Один он был спокоен. Без команды отдал якорь, зацепился за грунт и остановил дрейф. И крикнул на мостик, что порядок, и вышел пароход из узкости на простор. А теперь – развод, объяснение, проверка, похвалил, пожурил… Какой с него воспитатель? Он брал поллитровку, выпивал залпом два стакана, закусывал чем придётся у поварихи – и шёл домой. Там встречали осуждающие глаза Кати.
– Опять.
– Представь себе!
Ночью она брала подушку, уходила на диван. Утром брезгливо роняла:
– Ну понятно, Егор: сегодня, завтра. Но нельзя же каждый день, и потом – так противно пахнет!
Однажды он взорвался:
– Мужик я или не мужик! Чего ты бегаешь от меня, как девочка?
– Перестанешь пить – тогда я женщина. Нет – на все четыре стороны!
Он хлопнул дверью, ушёл на пароход. А там Золина – повариха – глядела на него сочувствующими синими глазами.
– У вас неприятности, Егор Петрович? – Не голос, мёд таёжный.
Золина родом из Молдавии, приехала на Дальний Восток повидать мир. Пока работала на стояночном судне, ждала оформления мореходки. Он оглядел её: не девка – огонь.
– Закусить найдётся? – только и спросил.
– Я мигом, я сейчас! – защебетала Золина, которой давно уже нравился боцман.
И другие на неё заглядывались, да не хотела дивчина размениваться лишь бы как. А тут такой богатырь! И начался у Егора роман с продолжением. День он кое-как исполнял надоевшие ему обязанности, а вечером брал пару бутылок, и запирались они с Золиной в каюте, праздновали медовый месяц, за ним – другой.
Капитан однажды утром внимательно глянул на боцмана:
– Что-то, Егор Петрович, лицо у вас побурело. Не перебираете?
– Вроде нет… – отмахнулся боцман. – Да меня чёрт не возьмёт. Мой дед каждый божий день употреблял по бутылке самогона и дожил, слава тебе, Господи, до девяноста двух лет.
– Глядите, глядите, Егор Петрович, а то ведь у нас учебное судно.
– Если вы насчёт увольнения, товарищ капитан, так я хоть сегодня, – побагровел боцман и тут впервые почувствовал боль в висках и учащённое биение сердца.
Потом вдруг он вспомнил, что у Ванятки день рождения. Купил у знакомого морячка не езженный ещё японский мокик, о котором мечтает каждый мальчишка. Сын увидел отца в окно, выскочил во двор и повис на шее, целуя его в гладкую выбритую щёку.
– Вот, купил. Твой, сынок.
– Спасибо, батя! – обрадовался мальчик.
Тут же с Павликом они вывели мокик на улицу, принялись газовать, потом стали кататься.
Вышла Катерина, позвала. Он вошёл в дом, склонившись, переступая порог. На столе, накрытом по-праздничному, было всё, кроме водки.
– Садись, Егор. Спасибо, что сына не забыл. Он, кстати, только и говорит о тебе да о морском колледже. Узлы эти вяжет.
– Налила бы ты мне стакашку, – попросил Егор.
Выпил одним махом налитый стакан коньяка, в это время в дверь постучали. Катерина вскинулась, шагнула к двери. Вошёл сосед Николай Пинчук. Поздоровался, искоса глядя на Егора. Подал Екатерине огромный букет цветов.
– Это вам с Иванушкой, поздравляю. – Посмотрел на боцмана. – Можно, я присяду?
– Чего ж нельзя, я здесь тоже гость, – ответил Егор.
– Ребята, давайте выпьем за здоровье нашего мальчика, пусть он будет счастливее нас! – торопливо сказала Катя, поднимая крошечную рюмку.
Егор поставил стакан:
– Налей-ка уж за сына полный, чего ты меня рюмками потчуешь.
Выпили.
– Давненько тебя не видел, – сказал сосед.
Егор знал, что у Николая два года уже как умерла жена, холостяковал сосед, правда, в пьянстве и гульбе замечен не был.
– А ты всё ещё не женился? – спросил Егор.
– Нет пока. Поначалу думал, никогда не женюсь, а теперь отошёл.
– И видишь, что не всё ещё пропало? – Егор поднялся. – Ну вы продолжайте сватанье, а я на пароход.
Он вышел, не замечая, что Катерина выбежала следом. Прихлопнул калитку, помахал ребятам, возившимся у рычащего мокика, и отправился на судно. По дороге купил бутылку. А ночью, уже проводив Золину, почувствовал себя плохо. Только и дотянулся до телефона, позвал вахтенного:
– Парень, вызови мне «скорую». – И отрубился…
В день выписки из больницы он пожал руку Сергею Сергеичу, сказал, что по вертикали будет слово «ЛЮ-БА» и что всё это ерунда, а у него, Сергея Сергеича, всё пойдёт на поправку, сам слышал, как говорил об этом врач. Зашёл он и к Борису Антоновичу, пожал ему руку:
– Спасибо за всё, доктор. Теперь у меня впереди целая жизнь, да?
– Надеюсь. Главное, без стрессов, договорились?
А на улице его ждала Екатерина. С букетом цветов. Встретилась с его потухшим взглядом, оторопела:
– Егорушка, что с тобой? Ты в порядке?
– Со мной всё в порядке, Катюша, – сказал он ровным голосом. – Ты напрасно пришла, я домой не пойду.
– Почему, Егор? Мы там всё приготовили.
– Кто «мы»? – Он отрешённо глядел в сторону. – Если с Пинчуком – то разрешаю. Со мной никаких дел не будет. Если хочешь подтверждения, то поговори с Борисом Антоновичем. Он тебе разъяснит, что означает морское слово «панер». Прощай. – И он зашагал к автобусной остановке.
На судне Егор появился, когда рабочий день уже закончился. Он по привычке обошёл судно, здороваясь с вахтенными, отметил, что на палубе всё как надо, только вот концы висят, как сопли у ханыги, да пора оббить и засуричить палубу.
Потом зашёл в подшкиперскую, выбрал бухту тонкого капронового конца, отрезал острым боцманским ножом метра два. Спустился в первый трюм, подставив бочку, дотянулся до бимса и закрепил один конец, завязав его беседочным узлом. С другого конца, как раз на уровне головы, сделал надёжную морскую удавку. Примерился, но пока отбросил удавку, спрыгнул с бочки и поднялся из трюма в свою каюту.
Жизнь заканчивалась. Он достал из рундука рабочую тетрадь, где обычно писал планы на каждый день. Сел за стол, взял карандаш и стал думать, что написать, чтобы народ не поднимал лишнего шума.
Но что же и кому написать? Катерине? Золине? Господь Бог увидел, что пора сделать последнее предупреждение, и сделал его.
– Прости меня, Господи, – прошептал Егор, закрывая тетрадь. – Нет, никому я писать не буду. Разберутся. Но жить всё равно ни к чему. Ваньку с Павликом жалко…
Вдруг в дверь постучали.
– Открыто! – грубовато сказал Егор и остолбенел, увидев Катю.
Она кинулась к нему, он же, не в силах оттолкнуть её, стоял, опустив руки.
– Егорушка, Егор! Ты такой бледный. Сядь! Вот, я принесла коньяка, только немножко. – Она плеснула в гранёный стакан янтарной жидкости. Он, не ощущая вкуса, опрокинул её в рот. – Егорушка, я была у Бориса Антоновича. Ну, что ж… Всё обойдётся. Он сказал, не сразу, но всё будет в порядке. Ты такой богатырь! Если возьмёшь себя в руки… Егорушка, я не могу без тебя.
– Зачем я тебе? – погасшим голосом спросил Егор. Но он уже почувствовал, как коньяк живительной струёй растекается по телу, становится теплее в груди и не так стучит сердце.
– Ну пусть не я, дети.
– Тебе я зачем? – повторил он глухо.
Она прижалась к нему, глянула своими ясными глазами:
– Как ты не поймёшь, нам холодно без тебя!