Инна СИГУРОВА
Публиковалась в журналах «Урал», «Дети Ра», поэтических альманахах и сборниках: «Антология русской поэзии – 2019» (г. Москва), «Поэтический марафон – 2020» (г. Екатеринбург), «Литературные опыты – 2021: драматургия, поэзия, проза» под ред. О. Богаева, Н. Коляды, Ю. Казарина, «В контексте Города» (г. Санкт-Петербург) и др.
Идти по отмели в случайном направленье,
блаженно чувствуя податливый песок,
пугливое мальков прикосновенье
и времени замедленный поток,
и в мерности, в спокойной водной тяге
вдруг потерять земным годам отсчёт –
и бабочкой отправиться в полёт,
и словом проявиться на бумаге.
Слова, налившиеся соком,
как яблоко, круглы, как око,
мудры, храбры, как сокол,
бывает в них немного проку
для иных, но есть и те,
кто их увидит на холсте,
на влажном глиняном пласте,
и в темноте, и в пустоте,
в глазах Иисуса на кресте.
Не помним, ничего не помним, нет:
ни материнской лавы изверженья,
ни страшный миг отрыва, отторженья,
в миг смерти – неожиданность рожденья на свет.
А может быть, вот это забытье
есть некий шанс, что чудо повторится –
смертельный мрак вдруг светом озарится,
открыв иное бытие.
Странная двойственность чувств…
Днём так наглядно и зримо:
куст – это именно куст,
гроздья рябины – рябина.
Только лишь тьма упадёт –
сущность вещей уплывает,
куст – это выход и вход
в мир, где реальность иная:
каждый услышанный звук,
каждый проявленный шорох
станет так важен и дорог
общностью сладостных мук,
всмотришься внутренним оком,
землю обнимешь душой –
вот уж не так одиноко,
вот уж и мир не чужой.
На озере и мелкой ряби нет,
так вечер тих, безветрен, целомудрен
и птицами вполголоса допет,
закат раскинул огненные кудри,
они легли дорожкой на воде,
намокли, потемнели, утонули,
а ивы нежно к берегу прильнули,
настало время заблестеть звезде.
Уходит в вечность день… вот-вот
и солнце золотом стечёт
на гладь речную, перелески,
пятнистой щукой золотой,
согнув удилище дугой,
струну натянет тонкой лески,
затеют рыбы пляски, плески,
и чайки с горечью гротескной
запричитают над рекой.
Когда божественные фрески
в великолепии и блеске
растают в темноте ночной,
то ощутишь невольно резко:
в замысловатой арабеске
Его – мы только штрих простой.
Проснуться под неумолчный птичий свист,
вобрать в себя безудержное пенье
и, бросив взгляд на белый чистый лист,
вдруг просто написать стихотворенье.
Почувствовать, как в звёздах тает май,
в июньское тепло перетекая,
как льётся ароматом через край
живой природы чаша круговая.
Открыть окно, впуская летний день,
не удержавшись, тихо рассмеяться,
увидев, как, вспорхнувши на сирень,
два воробья пытаются подраться.
Мгновенья эти ощущать
дано лишь в мае, вечерами,
когда соски деревьев набухать
начнут под млечными дождями,
когда от майского вина
взыграют струны родовые
и кажется, что жизнь впервые
и навсегда тебе дана.
Между высоток носятся стрижи
игривой стаей,
как молнии, как искры-миражи
мелькают
и в небо голубое бьют
живым фонтаном птичьим,
и верещат, свистят, снуют
с ликующим многоголосым кличем.
Какая неуёмность бытия, какая жажда жить
сей час, сей миг, со всей природной страстью!
О! Божий дар – умение любить,
и телом, и душой крича от счастья.
Триптих
1.
Неровным льдом полуприкрыта,
река чернеет меж снегов
блестящей гранью антрацита,
молчанье гордое сердито
храня под бременем оков.
Река в себя вбирает ночь,
всю темень неба без остатка,
и звёздных пальцев отпечатка
мне отыскать, увы, невмочь.
2.
Непроницаем тёмный лик
речного зимнего провала,
кидает уткам хлеб старик
(птиц собралось зимой немало,
довольных городским житьём) –
он счастлив единеньем с миром:
и бойким селезнем-пронырой,
и этим тёплым декабрём.
3.
Не тают вечные снега
сквозь дней лихую быстротечность,
не растерять бы человечность,
пускаясь в ежедневные бега.
Зима недолго лютовала,
февраль добрее стал, чем встарь,
с рябины ягод киноварь
на снег подтаявший упала.
Полился золотой елей
с небес, неся отраду птицам,
вот только матерям не спится:
болит душа за сыновей.
От красных ягод на снегу,
как в стужу, холодеют пальцы,
застыли ангелы-печальцы
на том, нездешнем, берегу.
Всё длятся эти облака
лепные в тихий час закатный,
лениво движется река
в своём теченье невозвратном,
и всё далёк душе покой:
взмывая ласточкой сомнений,
я разбиваю в кровь колени
о тверди выступ неземной.
Разбился шар блестящий с ёлки
(беспечны шалости детей),
но мира хрупкого осколки
страшней для сердца матерей,
и в час веселья не отпустят
сердец тревожных сети грусти,
безликий, смутный страх предчувствий
времён, событий и вестей.
Опять тот сон, и тягостный, и длинный,
как твой из дома невозвратный путь,
растаяли давно на реках льдины,
цветёт ольха, и домикам пчелиным
пора дремоту зимнюю стряхнуть.
Мне за двоих весенние приметы
так странно поневоле примечать,
я для тебя купила сигареты,
я посажу сегодня первоцветы
там, где тебе, сыночек, вечно спать.
Огромное поле, да нет же, казарма:
здесь солнце – дежурным, а месяц –
дневальным,
здесь все обеспечены жёстким, но спальным –
единая доля, единая карма.
Здесь строгий порядок, ни лишнего слова,
умеют держать здесь язык за зубами;
за холмиком холмик рядами, рядами…
и новые ямы зияют свинцово.
Когда собираются ночью по-братски
солдаты простые и их командиры,
мечтают рукою железной солдатской
схватить за грудки тыловые мундиры.
Стремились мгновенным единым ударом,
одною лавиной врага опрокинуть,
но кто-то предательски целил им в спину,
победа всегда достаётся не даром.
Рассвет занимается. Смотрит дневальный:
казарма пополнилась личным составом,
и кажется сверху ему нереальным,
что совести можно нарушить уставы.
Туман укрывает их лица и плечи,
росою ложится на ленты витые,
где выцвели буквы уже – золотые –
о том, что незыблемо, должно и вечно.
Всех птиц не уловить, всех дум не передумать,
вперёд не заглянуть – соломки подложить,
но сожалений нить сквозь неподвижный сумрак
не то, что жизни суть поможет сохранить.
В традиции у нас печалиться без дела,
унынье сердцем пить – давно заведено,
слоняться, мух давить, толстея рыхлым телом,
смотреть за часом час сквозь пыльное окно.
Отрава русская, полынная стезя
паломников видала вереницы.
Так жить нельзя, – они кричат, – нельзя!»
Но делом заняты, как прежде, единицы.
Живёт ли в нас степная грусть равнин,
похожее на плач лесное эхо?
А жизнь всегда нисколько не потеха,
особенно когда ты гражданин.
Как трудно горе личное изжить,
не зная, как, зачем и нужно ль дальше.
Но есть потребность – Родину любить,
без громких слов, без сладкозвучной фальши.
Застыл над городом небесный флот
недвижимо,
живой и нежный, снег идёт
неслышимо,
и рад ему ребячий рот,
сторожевой дворовый кот,
дороги, юркие синицы,
твои короткие ресницы;
а снег идёт не день, не год,
он чью-то жизнь уже идёт,
в ней был дворовый старый кот,
по-детски округлённый рот,
дороги те же, и синицы,
и чьи-то, может быть, ресницы…
и через сто неспешных лет,
землёю призванный,
падёт такой же нежный снег –
безжизненно.
Давно так не было: и зыбко, и туманно,
непразднично, нерадостно – давно;
две девочки, спешащие в кино,
смеющиеся, кажутся мне странны…
Их беззаботность радует невольно –
такой по-детски беспричинный смех,
и замечаешь, как искрится снег,
и на него смотреть почти не больно.
Июль. По улицам течёт
цветущих лип тягучий мёд
с дорожной пылью вперемешку,
на небе полная луна,
гадать, какая сторона –
орёл ли, решка…
жить, невзирая ни на что,
дождём сквозь неба решето,
умно и бестолково,
жить – жить сегодня и сейчас –
в безмолвном диалоге глаз,
в сокрытом жаре чувств и слова!
Любить медовый запах лип,
бровей твоих любить изгиб,
и лунный лик, и тайну ночи,
и даже тот внезапный миг,
когда отчётливо постиг,
что жизнь на каждый день короче.
