«Минувшее меня объемлет живо…»
Эссе
Знакомо ли вам чувство, когда, попав в незнакомое место, вдруг ловишь себя на мысли, что ты бывал здесь, жил или мог бы жить?..
Я люблю это странное чувство. Оно возникает в долгих прогулках по старым улицам и дворам, там, где присутствие волнует твою душу и рождает причудливые фантазии, и ты уже не разделяешь, где реальность, а где вымысел, потому что вымысел – это тоже жизнь твоей души, и он становится твоим бытием.
Это чувство возникает и тогда, когда неожиданный толчок в настоящем стирает временные границы, возвращает любимые тени прошлого, вызывая восторг и изумление от неразрывной связи всего сущего в этом мире, в едином потоке реки времени.
…В тот день мы встречали высокого гостя из Москвы, сопровождали его в двухдневном пребывании в нашем городе. В какой‑то момент гость захотел отдохнуть, и у нашей маленькой группы выдалось свободное время. Была середина июня, жарко, зелено, хорошо дышалось. Хотелось кофе. «Поехали к Пушкину!» – неожиданно предложил наш коллега. Мы знали, что великую фамилию носит его приятель, и с удовольствием согласились.
Раньше улица Кирова представляла собой длинную вереницу деревянных домов, на задах которых буйно цвели сады, террасами спускаясь вниз, к Волге. Узкие переулки с домами, окна которых смотрели друг на друга, пересекали её, образуя несколько тесных, дружно живущих слобод. Сейчас уже не то… Старые дома вытесняются современными коттеджами, образующими свою замкнутую частную территорию с ухоженным искусственным газоном, вычурной плиткой, непременными туями, гаражами, фешенебельными мезонинами. Старина уходит, её нещадно вытесняет нахрапистое, равнодушное настоящее. Но всё же она ещё есть в нашем городе.
Наша белая «тойота» катилась к Волге, грузно пробираясь по узким спускам между ветхими деревянными постройками. Казалось, ей тут тесно и неуместно…
Остановились перед низким деревянным домом, сами открыли калитку и вошли во двор. Щеколда щёлкнула – и пыльный, суетящийся город остался позади. Длинная тропа вела нас в чьё‑то живописное частное хозяйство.
«Шум и сутолока Петербурга мне стали совершенно чужды – я с трудом переношу их. Я предпочитаю Ваш чудный сад и прелестные берега Сороти…»
Это удивительное сочетание – «деревня в городе» – всегда изумляло меня. Всего лишь переулок, скромная полоса земли разделили шумный город с несущимися по шоссе автомобилями и эту тихую, уютную пристань частных владений. Вроде ты в городе – но нет, другая здесь картина, другие пейзажи, другой ритм жизни. И воздух чище, и зелень гуще, и звуки земли ярче.
Мы попали в такое место, где трава и деревья растут вольно, естественно, растут как дышат; где покосившийся забор живописен проросшим сквозь него львиным зевом и люпином, где кроны деревьев заслоняют шатром половину поляны, а цвет чубушника осыпается и при дуновении ветра летит белой кисеёй на тропинку, траву, скамейку, на всё вокруг. У старой части дома, в котором когда‑то жили, а теперь использовали как летний дачный флигель, темнело высокое скрипучее крыльцо, перила с облупившейся краской, сквозь крыльцо проросла трава. Окна распахнуты, лёгкие тюлевые занавески на них дрожат. Каждая ступенька крыльца имеет свою мелодию и скрипит по-особенному. В комнатах тень, прохладно, пахнет травой. Солнце ещё не проникло в них, оно пока нежится на крыльце, пробивается дрожащими пятнами сквозь спутанные ветви нависших деревьев.
Во дворе деревянные хозяйственные постройки разного калибра: сарайчики, мастерские с садовыми инструментами и необходимой утварью, особенными, неповторимыми деталями, составляющими живописный мир имения своего хозяина. Лейки, вёдра, бельё на верёвках, корзины, скамейки, тряпьё, детские мячи и велосипед – всё дышит домом, солнцем, своей естественной, устойчивой правдой, миром и покоем.
Мои друзья стоят под деревом с задумчивым видом, наши мысли и чувства похожи.
…Здесь опять
Минувшее меня объемлет живо,
И кажется, вчера ещё бродил
Я в этих рощах. Вот опальный домик,
Где жил я с бедной нянею моей…
А хозяин уже ждёт нас, стоя поодаль на тропе. На нём лёгкое пёстрое трико, просторная блуза, на голове широкополая соломенная шляпа. Окинув нас быстрым приветливым взглядом, он обнимает своего приятеля и приветствует нас в своих пенатах.
Хозяйство у Пушкина живописно. Купив не так давно половину старого дома, он многое преобразил на его территории. По профессии архитектор, хозяин выстроил новый дом по своему вкусу и умению. Особняк стоит у самого ската к реке, фасад его обращён к Волге, а вернее, к её дальней голубеющей полосе, до которой террасами спускаются заросли старых фруктовых садов, ещё в старину посаженных здесь местными помещиками. Высокий цоколь держит просторный балкон с резными пилястрами, ажурными решётками и изящными арками под сводом для тенистости. Балкон открыт, сквозь густо перевитые ветви яблони, свисающие на чайный столик, видна Волга и её дальний берег. Рядом, на плетёном стуле, лежит связанный заботливой рукой хозяйки коврик. В углу балкона на деревянной этажерке ярусами сушится трава. Вокруг дома вьются густые заросли левкоя, аромат которого особенно хорош после захода солнца.
С балкона широкая дверь ведёт в гостиную. Посредине стоит большой овальный стол, вокруг – широкий диван и кресла, покрытые пледом, зеркало на стене, цветы на столе в вазе, приглушённый свет – всё создаёт уют и покой. Потолок в доме высокий, сводчатый, напоминающий крышу терема, что делает комнату зрительно выше и просторнее. В доме ещё несколько комнат с разными входами, соединённых между собой лестницами. Кругом лёгкий беспорядок и та обстановка, что удобна и мила своему обитателю: камин, кушетки, диванчики со множеством подушек и подушечек, этажерки с газетами, плетённые из соломки панно на стенах, напольные вазы с сухоцветом. В таком доме можно наслаждаться жизнью на природе и в то же время чувствовать комфорт в своих интерьерах.
…Хозяйка накрывает стол скатертью, раскладывает приборы, ставит вазочки с вареньем, молочник, рюмки с золотым ободком. В гостиной кроме нас ещё одна гостья, дама почтенных лет, миловидная, в платье с белым кружевным воротничком. Пахнет свежемолотым кофе, на блюдце лежат пирожные. Присаживаемся к столу, едим бутерброды, пьём чай, кофе, кому что по вкусу. А вот и наливочка! Её приятный вишнёвый цвет мерцает в тонких рюмках. «И полился мирный разговор помещика со своими гостями…»
О сенокосе, о вине,
О псарне, о своей родне…
Хозяин смугл, улыбчив, разговорчив. Черты лица его остры, мимика подвижна, когда улыбается – видны крупные белые зубы. Он пьёт чай вприкуску с кусочками сахара, рассказывает о давнем времени, когда поселился здесь, о старой Волге и пристани, о Симбирской горе и садах на её спуске. Вот он достаёт из старинного шкафа орехового дерева потрёпанные книги, журналы прошлых лет, листает, рассказывает о деревянном Симбирске, его прежних улицах, о минувшем.
А дальше мы проживали этот день жизни, каждый как хотел. К этому располагало всё: радушие хозяина, привыкшего встречать гостей, тепло и уют дома, вся атмосфера этого живописного райского уголка. Хозяин показывал нам свою территорию, любовно дотрагиваясь до каждого куста, до каждой огуречной плети, молодой зелени перцев, кабачков. В помидорной ботве уютно грелись кошки, на покосившемся заборе сушились садовые вещи. Июнь – время пионов, их тут было много, целые кущи, аромат пионов плыл в воздухе. Ирисы вспыхивали фиолетовым и бордово-белым огнём, нежно трепетали бархатные петуньи, тянулись к солнцу стройные оранжевые циннии. Вдоль изгороди росли кусты смородины, малины, крыжовника. Террасы разделялись между собой яркими кустами фиолетовых рододендронов с пышными соцветиями и глянцевыми, плотными листьями. Всё жило, дышало, колыхалось. В небе был виден крестик самолёта, а внизу синева небесная сливалась с синей гладью Волги. Присмотревшись, можно было увидеть маленький прогулочный пароходик, причаливший к берегу. Белый, конечно…
Ухоженный огород здесь чередовался с диким, буйно разросшимся садом, террасами спускавшимся вниз к Волге. Чем ниже спуск, тем были гуще деревья, темнее сумрак в них. Сквозь листву и спутанные ветви мелькали скромные деревянные домики с лёгкой паутиной на стёклах давно не открывавшихся окон. Хотелось рассмотреть здесь всё, постоять у каждого куста, заглянуть в каждое оконце, посидеть на тёплой земле, спуститься вниз по этим заросшим фруктовыми деревьями скатам. Каждая ступенька приглашала задержаться, взять в руки ветку, присмотреться к листочку, вдохнуть аромат цветка.
…Двери дома открыты, чувствуется дыхание летнего ветерка. Пахнет кофе, травой и ещё чем‑то уютным, исчезающим. Хозяйка подливает чай, мои друзья ведут беседу, а я молчу и не тягощусь молчанием, а наслаждаюсь им, прислушиваюсь к звукам этого дня, впитываю каждую мелочь, стараясь всё удержать в памяти. Мне нравится это необъяснимое ощущение несуетной дружеской связи, тайного внутреннего родства, лёгкого взаимопонимания. Нравятся эти новые люди, не стремящиеся искусственно занимать тебя, естественно живущие каждую минуту. Нравится этот островок странного смешения старого и нового, умеренного достатка и очаровательной бедности. Нравится этот день, уже угасающий, который останется в моей памяти лишь лёгким ощущением «божественного лета»… Нравится эта жизнь на земле, в саду, на балконе, на террасах, на волжском берегу, в доме-тереме и просто под небом…
«Сестра моя Евпраксия, бывало, заваривает всем нам после обеда жжёнку… И вот мы из больших бокалов – сидим, беседуем и распиваем пунш. И что за речи несмолкаемые, что за звонкий смех, что за дивные стихи… сопровождали нашу дружескую пирушку!..»
…О чём думал поэт, сидя в Тригорском у Вульфов, на берегу любимой Сороти? Там, где река спокойно несла свои вольные воды между жёлтых песчаных берегов, в небе отшельниками плыли облака, густая трава пестрела колокольчиками, быстроглазыми ромашками и нежными васильками?.. Там, где вечерами на Савкиной горке с одинокой часовней и каменным крестом на закате стояли, словно часовые, три сосны, а в гнёздах спали аисты… Там, где после жаркого дня воздух опьянял, а к рассвету туман накрывал реку сплошным полотном…
И берег Сороти отлогий,
И полосатые холмы,
И в роще скрытые дороги,
И дом, где пировали мы…
Посмеем предположить, что в тихой прохладе розовеющего заката думал он о редких минутах счастья на родной земле, когда под стрекот ночных цикад и лёгкий плеск воды вольно дышится и вольно пишется. Он, наверное, скучал без друзей и радовался их внезапному приезду, звуку колокольчика, зазвеневшего у калитки. По приезде друзей поэт оживлялся, ходил с ними на ярмарки в Святые Горы, слушал народные песни и предания. Как признавался он своему другу Пущину, «…в этих местах он отдыхал от волнения, с музой жил в ладу, трудился охотно и усердно». И Пущину недаром бросились в глаза разбросанные кругом в доме исписанные листы бумаги и обкусанные, обожжённые кусочки перьев.
«Он, как дитя, был рад нашему свиданию… Живость его во всём проявлялась, в каждом слове, в каждом воспоминании, им не было конца в неумолкаемой нашей болтовне…»
Всему начало было для него на родной земле. Земля дала поэту «часы трудов, свободно-вдохновенных», после которых для нас остались и «Евгений Онегин», и «Граф Нулин», и «Цыганы», и «Сожжённое письмо», и «Борис Годунов»… Там же, в Михайловском и Тригорском, родились замыслы «Маленьких трагедий», «Арапа Петра Великого», зародилась мысль об издании своего журнала, осуществлённая лишь в 1836 году.
Вечереет. Хозяин берёт лейку, включает воду, поливает свой райский уголок. Время сейчас хорошее для полива. Солнце уже не печёт, не обожжётся листва, а земля напитается, напьётся водицы и даст новые силы для роста.
Хозяйка радушно приглашает нас к ужину, предлагает закусить перед дорогой.
«Нам подали закуски. На прощанье хлопнула третья пробка. Мы крепко обнялись в надежде, быть может, скоро свидеться…»
Настала пора отъезда. Небритое улыбчивое лицо Пушкина было добрым, приветливым. Он что‑то хорошее говорил нам на дорогу. А нам было светло и грустно. Грустно расставаться с этим краешком земли, где мы прожили день в настоящем и прошлом. Этот день подарил нам краски и воздух прошлой жизни, неожиданно позволил стать «отшельниками праздными» и услышать едва различимое, ветром донесённое сквозь века до волжских берегов отдалённое эхо светлой лиры поэта.
