ВРЕМЕНА МОРСКИХ СТРАНСТВИЙ

ПРОЛОГ

Как известно, поезда убывают и прибывают строго по расписанию. Сколько раз Владимир за свою рыбацкую жизнь уезжал на них в Москву, в составе экипажей судов… Моряков отправляли в столицу поездом, и уже из аэропорта Шереметьево рейсами «Аэрофлота» они совершали многочасовые перелёты по всему миру – в те порты, где базировались их траулеры. Вот и сегодня он ехал в столицу поездом. Он любит такие поездки. За окном проносятся поля и перелески, и лишь одни телеграфные столбы, как верные друзья, сопровождают состав в пути. Сидя возле окна, он смотрел на убегающие вдаль тёмные поля и думал о предстоящей заграничной командировке.
Поезд всё дальше уносил Владимира от дома и вскоре остановился на маленькой станции.
Растущая луна, словно половинка каравая, висела в сумрачном декабрьском небе. Серые облака, наплывая на луну, как клубы дорожной пыли, лишь на время меняли цвет ночного светила, делая его тёмно-­серым и мрачным.
Владимир смотрел на небо и любовался луной. Наконец он обратил внимание на постройки маленькой литовской железнодорожной станции под названием Кибартай.
Плацкартный вагон, в котором он ехал, остановился как раз на том месте, где, словно на вершине воображаемого треугольника, расположился белый полукруг луны. В нижних углах этого треугольника: слева – маковка с крестом православной церкви, а справа возвышалась башня католического костёла. Сумерки наступали быстро, и вскоре вечер стал погружать в темноту строения, усиливая яркую белизну луны. Она своим светом будто указывала всем на эти символы двух мировых религий. Религий, где одна вера и поклонение одному Богу. Тёмные кресты, венчающие церковь и костёл, смотрели в небо, где ещё не зажглась ни одна звезда.
Словно подхваченные лёгким ветерком, в небе плыли тёмные рваные облака, а на земле белели крыши домов, покрытые первым, только что выпавшим снежком, схваченным лёгким морозцем. Вот и настал декабрь!
Прошло почти полчаса, и вот уже луна начала скрываться за дальними сараями, в этой пыльной завесе туч. И всё! Ни луны, ни звёзд, лишь узкая светлая полоска над землёй, где были еле видны силуэты православной церкви и костёла. Когда поезд тронулся и стали медленно уплывать огни железнодорожной станции, на землю опустился тёмный декабрьский вечер.
Вглядываясь в заоконную даль, Владимир пытался увидеть хоть один огонёк. Непроизвольно нахлынувшие воспоминания, словно этот поезд, уносили в те далёкие годы его юности.

Часть 1

СРТ «Боцман Бегичев»

Последние дни января стали для Владимира настоящим сюрпризом. Наконец‑то он получил в отделе кадров рыболовной базы направление на отходящий на промысел сельди в Норвежское море, как сказал инспектор, средний рыболовный траулер с названием «Боц­ман Бегичев». Фамилия Бегичев напомнила Владимиру рассказ, который он недавно слушал по радио. Рассказ был очень интересный. В нём шла речь об одной полярной экспедиции к неизвестной земле. Его сильней всего поразило в этом рассказе то, что птицы могли улетать зимовать не на юг, а куда‑то на Крайний Север. Спросить у инспектора, чьё имя носит судно, он постеснялся. СРТ с бортовым номером 4235 стоял у причала возле двухъярусного моста, рядом со зданием администрации базы.
Как позже выяснилось, отход судна задерживался на неопределённое время. Погода стояла морозная и не давала бригаде маляров возможности закатать борта судна в чёрный цвет так называемым кузбасслаком. Но это, конечно, не очень влияло на готовность выхода судна в рейс. Главной причиной была задержка поставки на судно сететрясной машины. Как без неё отправлять в рейс экипаж? Матросов, желающих трясти сети вручную, найти очень сложно. Поэтому, как потом выяснилось, туда оформляли тех, кто в чём‑то провинился. Владимир же был направлен на судно матросом второго класса, так как был всего лишь учащимся техникума, проходящим морскую практику в легендарном Калининградском управлении экспедиционного лова – УЭЛе.
Когда он подошёл к СРТ, пришвартованному к причалу, то увидел, как маляры, стоя на металлическом плотике, находящемся между причалом и бортом судна, пытаются закрашивать при помощи специальных меховых валиков ярко-оранжевую ржавчину на его борту, но это у них не получалось. Краска плохо прилипала к мёрзлому металлу. Маляры матерились и наконец, бросив это бесполезное занятие, стали собирать валики и кисти. С причала на планширь фальшборта, ограждающего палубу, был перекинут трап, по которому, как по мостику, он прошёл с причала до борта судна и ловко спрыгнул на палубу СРТ. Не успел сделать и пару шагов, как путь ему преградил неизвестно откуда появившийся пожилой человек с красной повязкой на рукаве. Такие повязки предназначались для вахтенных матросов, ему это объяснили при прохождении инструктажа в отделе кадров.
– Ты чего это, как козёл, тут прыгаешь, аккуратней нужно спускаться, – «наехал» на Владимира вахтенный матрос. – С какой целью прибыл? – дохнул он на него запахом перегара с примесью чеснока, которым, очевидно, пытался заглушить вчерашнее обильное употребление алкоголя.
Владимир показал ему своё направление.
– О, это очень хорошо, – как‑то странно и загадочно изрёк пожилой матрос. И, поняв, что перед ним такой же, равный по чину будущий член экипажа, подсказал, как пройти в каюту вахтенного штурмана.
Такое его «очень хорошо» Владимиру стало понятно позже, когда пришлось до следующего утра нести вахту у трапа одному. Матрос, уйдя обедать, больше не появлялся на судне до самого отхода на промысел.
Владимир прошёл по проходу в глубь кормовой надстройки, чтобы передать свой бланк направления вахтенному штурману. Штурман оказался ему знаком. Он жил в квартире, расположенной на первом этаже соседнего дома. Владимир знал, что зовут его дядя Лёша. Они, пацаны, часто подшучивали над ним. Как‑то осенью, когда рано темнело, они при помощи металлической кнопки крепили к деревянной раме окна его комнаты в коммунальной квартире чёрную нитку с грузиком и, разматывая нитку с катушки, уходили в самый конец двора, метров за тридцать от окна, к высокому деревянному забору. Забравшись на забор, кто‑нибудь из ребят выбирал слабину нитки и, натягивая и отпуская её, добивался того, что грузик начинал стучать по стеклу. Отодвинув занавеску, дядя Лёша всматривался в темноту двора, пытаясь понять, кто же мог позвать его. Никого не увидев, он отходил от окна. Через некоторое время стук повторялся. Так как нитка была натянута, заметить этот маленький грузик было практически невозможно. Постучав в окно несколько раз, они перевешивали своё устройство на другие окна дома и забавлялись, видя волнение своих взрослых соседей.
Однажды мальчишки положили возле входа в подъезд дома, в котором жил дядя Лёша, пришедший в негодность футбольный мяч, набитый мокрым песком.
И дядя Лёша, возвращаясь домой под хмельком, со всей силы попытался ударить ногой по этому мячу. После того как он это сделал, их словарный запас пополнился большим количеством неизвестных пацанам до этого слов.
– О, знакомые лица! – приветствовал Владимира дядя Лёша. – Заходи, дорогой, рассказывай, зачем пожаловал.
– Да вот, направление в отделе кадров получил на ваше судно, – ответил юноша и протянул ему направление.
– Хорошо, – как‑то таинственно произнёс дядя Лёша.
Это его «хорошо» и «очень хорошо» вахтенного матроса не на шутку насторожили Владимира. «Что там хорошего? На улице мороз, и нести вахту у трапа не доставит огромного удовольствия. Ему‑то действительно хорошо, он штурман, второй помощник капитана. В его каюте тепло от электрической грелки», – думал Владимир.
Штурман проинструктировал нового члена экипажа и дал расписаться в каких‑то журналах. И только после этого направил сменить на посту пожилого матроса.
До самого утра Владимиру пришлось нести вахту бессменно. Сначала они дожидались проверки несения вахты инспектором портового надзора, и отойти от «полюбившегося» ему в этот вечер трапа было нельзя. Потом инспектор долго рассказывал о том, что вахта, которую он несёт, очень ответственная и называется она «Вахта у трапа». Поэтому матрос и должен находиться рядом с ним.
Лишь после его проверки Владимир смог отойти от трапа и укрыться от ветра на верхней площадке носового капа перед трапом, ведущим вниз, в носовые каюты. Практически это место было не лучше палубы. Чтобы он не околел от холода, штурман выдал ему старый меховой армейский тулуп и валенки, в которых утонули даже ноги в ботинках. А голову спасала меховая шапка-­ушанка. В этой одежде он стал похож не на вахтенного матроса, а на партизана периода Отечественной вой­ны 1812 года, а может, и на уносящего ноги из России француза. Но даже в такой одежде тело начинало мёрзнуть. И незаметно для себя он стал засыпать. Ему снилось, как боцман Бегичев отправляется добровольцем на шхуне «Заря» в составе экспедиции барона Толля на поиски земли на север. По мнению зверопромышленника Санникова, туда улетали гнездиться птицы. Было очень холодно, и этот холод даже его продирал до самых костей.
Увидеть это арктическое путешествие боц­мана Бегичева до конца он не успел. Кто‑то тряс Владимира за рукав тулупа.
– Ты что, спишь? – послышался голос штурмана.
А он, открыв глаза, ещё не понимал, где находится. Но, быстро придя в себя, только и смог что спросить:
– Дядя Лёша, а наше судно носит имя того Бегичева, который искал землю Санникова?
– А с чего ты это взял? – вопросом на вопрос ответил дядя Лёша.
– Да вот недавно слушал радиопередачу о полярных путешественниках, и там называли такую фамилию. Но что он был боцманом, вроде не говорили.
– Если честно, то не знаю, как‑то в голову не приходило мне. Бегичев и Бегичев, а кто он и чем знаменит, не задумывался. Но поскольку наше судно носит его фамилию, я думаю, что он был очень достойным человеком, – изрёк штурман и позвал парня к себе в каюту пить чай.
Они так и просидели в каюте дяди Лёши до самого утра. Он рассказывал молодому соседу о своей рыбацкой жизни, а тот ему – о своей учёбе в техникуме. И время от времени они согревались горячим чаем. А утром на вахте их сменили третий помощник капитана и матрос, который, как и Владимир вчера, был направлен инспектором отдела кадров на это не отходящее на промысел, а продрогшее от мороза судно.

Часть 2

Выход в рейс

Только в конце января СРТ «Боцман Бегичев» был готов к выходу в рейс. Экипаж до конца укомплектован так и не был, и сететрясную машину не установили, поэтому решили отправить судно в рейс в поисковом режиме.
Работать предстояло по указанию руководства промысловой экспедиции. Каждая такая экспедиция состояла из одной или нескольких больших плавучих баз (плавбаз) и нескольких десятков средних рыболовных траулеров. В зимние месяцы эти рыболовные суда вели лов сельди дрифтерными сетями в промысловых районах Северного и Норвежского морей. С наступлением весны суда переходили на донный траловый лов. Весь свой улов рыбаки сдавали на плавбазы, где его перерабатывали. В то время скумбрия не считалась пищевой рыбой. На плавбазу её сдавали в бочках в свежем виде, без засолки, и она шла на техническую продукцию: рыбную муку и рыбий жир. Когда скумбрия попадалась в капроновые сети, вытрясти её из ячей сети было очень тяжело. По сравнению с селёдкой, у которой очень слабые жаберные крышки и которая легко освобождалась из сети, скумбрия доставляла много хлопот рыбакам.
В каждой такой промысловой экспедиции в штате обязательно был научный работник – представитель Атлантического научно-­исследовательского института (АтлантНИРО). Он ежедневно давал рекомендации капитанам промысловых судов, где и на каких глубинах можно ожидать хорошие уловы сельди. Его прогнозы опирались на многолетний опыт научных исследований поведения рыбы в зависимости от погоды, атмосферного давления, температуры воды, наличия планктона, которым питается рыба, и многих других факторов. Подтверждение этих прогнозов и входило в задачу экипажа. А чтобы жизнь на промысле не казалась рыбакам мёдом, в рейсовом задании был предусмотрен план вылова рыбы. Этот план отличался от плана, который давался промысловым судам, – был немного ниже. Учитывая то, что работать в поисковом режиме – это не среди промысловых судов, где уж точно будешь с уловом, а в стороне от флота, порой даже на безрыбье, то это другое дело. Так и говорили перед отходом опытные матросы: «Идём в прогарный рейс».
– Ну что, салага! Встречай морского волка, – приветствовал Владимира пожилой матрос, который ушёл на обед и оставил его одного нести вахту в самый первый день работы на судне. – Я вижу, ты уже освоился, молодец, – похвалил он его. – Прими мой чемодан!
Передав чемодан, он как‑то неуклюже и кряхтя перенёс своё грузное тело через планширь фальшборта и, уже ступив на палубу и выпрямившись в полный рост, как старому знакомому напомнил Владимиру о себе:
– Если не забыл, я Пётр Васильевич. – И, поздоровавшись за руку, спросил: – Ты не знаешь, когда назначен отход?
– Да вот ждём «власти», – ответил Владимир, – должны погранцы приехать.
– Вовремя я пришёл, еле успел к отходу, – подытожил пожилой матрос. – Пойду устраиваться.
– Капитан приказал всех опоздавших направлять к нему, – предупредил Петра Васильевича Владимир.
– Добро! – ответил тот и, оставив чемодан на палубе, пошёл в кормовую надстройку, чтобы представиться капитану.
Только когда на город опустился зимний вечер, прибыл наряд пограничников, и начался осмотр судна на наличие посторонних лиц. ­Осматривали все судовые помещения, протыкали длинными металлическими шомполами кипы сетей в трюме, после чего созвали всех членов экипажа в салон команды и стали сверять лица рыбаков с фотографиями в гражданских паспортах. Как они их различали по тем пятиминутным фотографиям, до сих пор остаётся загадкой. Даже сами владельцы паспортов иногда с трудом отличали себя от других снимавшихся в этом фотоателье людей при получении снимков. Тем более что лица некоторых моряков, опухшие от спиртного, уже было действительно сложно сличить с фотографиями.
Наконец власти покинули борт, и, отдав швартовы, судно стало медленно отходить от причала. Матросы по команде старпома собрались в салоне, и он ознакомил их с графиком несения вахты на руле. Каждому по очереди предстояло в течение двух часов крутить штурвал. Он предупредил, что, пока судно будет идти по судоходному каналу до порта города Балтийска и не выйдет в открытое море, на руле будет стоять самый опытный матрос – Пётр Васильевич. После этого матросы отправились отдыхать по своим каютам.
Не успел Владимир спуститься в каюту, расположенную под главной палубой в самом носу, где, стоя на площадке капа, он чуть не уснул в самую первую ночь своего пребывания на судне, как его снова вызвал к себе старпом.
– Ты понимаешь, – обратился он к матросу, – нам не прислали камбузника, и капитан приказал перевести тебя временно для работы на камбузе. Будешь помогать коку. – И чтобы Владимир не успел возразить, он, опередив его ответ и растягивая слово по слогам, произнёс: – Вре-мен-но!
Возражать было бесполезно. Никому ничего не докажешь. Временно так временно. Но что может измениться завтра или через день? Не прилетит же на воздушном шаре этот не пришедший к отходу судна камбузник.
Работа матроса на открытой палубе в Атлантическом океане, да ещё зимой, веяла такой юношеской романтикой!.. А слово «камбузник» было таким прозаическим. Помощник кока. «Помкока» напомнило Владимиру кудахтанье курицы. Как теперь он напишет в письме любимой девушке, что он работает на судне помощником повара? Возникнет вопрос: для чего ты ушёл в океанический рейс? Неужто для того, чтобы мыть посуду и чистить овощи?
Но работать всё равно будет нужно, тем более что он проходит морскую практику, успокаивал себя Владимир, хотя особого желания работать на камбузе не испытывал.
– Пойди к повару, он тебе расскажет, что нужно делать. Теперь он твой начальник, – сказал старпом.
Узнав, в какой каюте находится повар, Владимир спустился по трапу на палубу ниже. Он только приоткрыл дверь и, стесняясь вой­ти, успел произнести одну лишь фразу: «Мне нужен кок» – как в ответ тут же прозвучал чей‑то осипший голос:
– Заходи, здесь никто не кусается. Зачем я тебе?
Каюта была освещена тусклым светильником, расположенным на подволоке каюты. На нижней койке кто‑то зашевелился и раздёрнул вертикальные шторки из цветной ткани. Владимир увидел лежащего человека. Это был мужчина лет сорока, темноволосый и худощавый. Он совсем не был похож на тех поваров, которых часто видели в кино, – мордастых и с огромными животами.
– Меня к вам камбузником назначили, – робко произнёс Владимир.
– Да ты не стесняйся. Это хорошо, а то я совсем уже зашиваться стал на камбузе, – очень дружелюбно ответил ему повар.
Этот осипший доброжелательный голос кока как‑то облегчил душу молодого парня, который впервые вышел в море, расставшись с друзьями и любимой девушкой. Но труднее всего было расставание с любящей и заботливой мамой.
– Ты сейчас переселяйся в каюту. Твоя койка верхняя – надо мной. А когда устроишься, мы поговорим о работе. И не забудь, что скоро ужин. Я буду на камбузе, – дал наставление повар.
Перед отходом в рейс моряки с направлениями отдела кадров целый день прибывали на судно. Владимир знал в лицо только тех, с кем встречался во время несения вахты. Это были штурмана, механики и несколько матросов. И вот только теперь он познакомился с коком.
Переселившись в новую каюту, вновь испечённый камбузник отправился на камбуз, чтобы ознакомиться со своими новыми обязанностями.
Ужин был в самом разгаре, и повар уже успел накрыть два стола: расставил посуду, разложил ложки, вилки и хлеб. Налил в кастрюли суп и поставил на столы. Владимир стал помогать повару убирать использованную посуду и складывать её в раковину на камбузе.
– Послушай, мы даже не успели познакомиться, – обратился к Владимиру повар. – Меня зовут Михаил Иванович, запомнить легко, так медведя в сказках зовут. Только я не Топтыгин, а Соколов. Называй меня просто Иванович, так быстрей и легче. А ты, я знаю, Владимир. Что означает «владеющий миром». Вот тут твой маленький мир и будет – владей.
Повар оказался разговорчивым. Он успевал отпускать рыбакам вторые блюда и показывать Владимиру, как разжигать горелку плиты и включать электрокипятильник, как мыть посуду и сколько сахара насыпать в большой алюминиевый чайник. И много всего того, что нужно знать камбузнику.
Уже закончился ужин, и траулер медленно шёл по каналу на выход в море. Но некоторые члены экипажа подходили к коку и просили дать им чего‑нибудь на закуску. Иванович не скупился и щедро отоваривал просящих, а те, в свою очередь, приглашали его в гости. И каждый раз, когда он возвращался на камбуз, становился всё разговорчивей и разговорчивей. И в конце концов, наугощавшись, Иванович, как говорится, вышел из строя.
Возникла серьёзная проблема. Ведь экипаж при переходе на промысел нужно кормить три раза в сутки. А кто это будет делать, если повар в запое?

После того как повар ушёл в запой, он в течение суток ничего не готовил. Но утром он разжёг горелку камбузной плиты, поставил на плиту большую кастрюлю с водой и спустился в румпельное отделение, где хранились запасы муки и консервов. Что он делал там, Владимир не мог знать. Но через некоторое время, поднявшись наверх, закрыв крышку люка и навесив на неё замок, повар нетвёрдой походкой ушёл в каюту и до конца дня его никто больше не видел. Вода в кастрюле тем временем кипела, а стойкий запах солярки постепенно заполнял коридор кормовой надстройки.
Январская Балтика встретила судно штормом, и вскоре непогода загнала камбузника Владимира на спардек. Так называлась верхняя палуба в корме СРТ. На ней располагались спасательные шлюпки, сюда же выходила вентиляция из машинного отделения. Здесь же, за фальштрубой, находились деревянные бочки с квашеной капустой и солёными огурцами. Чтобы они не улетели за борт, бочки надёжно крепили за рымы, приваренные к боковинам светового капа над машинным отделением. И вот, укрываясь от ветра за фальштрубой, время от времени, чтобы заглушить тошноту, Владимир по совету опытных моряков ел квашеную капусту. И все его попытки спуститься вниз, чтобы посмотреть, что делается на камбузе, заканчивались тем, что, лишь только почувствовав запах солярки, идущий от плиты, он пулей нёсся на спардек, чтобы, перегнувшись через леера ограждения палубы, избавиться от содержимого желудка. Замёрзнув, он уходил со спардека и отогревался в тамбуре перед рулевой рубкой. О еде даже и не думалось, и кто тогда кормил экипаж, совсем не понятно. Здесь, наверху, было легче переносить качку, и Владимир простоял в тамбуре до позднего вечера. А вечером его позвал радист и предложил лечь спать в радиорубке, в которой была койка. От рулевой рубки эту радиорубку отделяла только дверь. Уходя, радист произнёс фразу, которая запомнилась Владимиру, и позже он не раз убеждался в правоте слов радиста:
– Морская болезнь – это беспробудный сон, отвращение к работе и звериный аппетит.
Но, вымотанный штормом, он понять смысл сказанного тогда не смог. Какой там аппетит? Он прилёг в одежде на койку. И вот тут непроходящее чувство тошноты, усталость, тоска по дому окончательно сломили его, и он уснул.
Спал крепко, снился ему берег, где не было качки и тошноты, которые мучили его в течение полусуток.
Очнулся он утром. Шторм утихал. И куда только делись те громадные волны, которые ещё вчера пугали его? По ним судно словно взбиралось на пенистые гребни, а затем проваливалось в бездну, ударялось об воду и от этого удара содрогалось так, что водяные брызги летели от бака через рулевую рубку далеко за корму.
Владимир спустился в кормовую надстройку, где на самой нижней палубе находилась его четырёхместная каюта. Вместе с ним в ней жили повар, боцман и моторист. Кока в каюте не было, Владимир пошёл на камбуз. Повар сидел рядом с плитой на перевёрнутом кверху дном ведре и чистил картофель. Вид у него был виноватый. Владимир взглянул на плиту и сразу понял все переживания повара. На плите стояла всё та же большая кастрюля, из которой торчало голенище ялового сапога с ботфортом. Такие сапоги выдавали матросам для работы на палубе.
– Иванович, а что это такое? – спросил Владимир у повара.
Повар сидел насупившись и ничего ему не ответил, а проходивший мимо камбуза моторист, услышав его вопрос, объяснил:
– Да это Иванович вчера хвастал, что сварит суп из сапога.
Повар промолчал. Он не стал возражать, очевидно, понимая, что это кто‑то над ним из экипажа подшутил, а может, и впрямь думал, что по пьянке мог и сам такое отчебучить.
– Сходи прибери в салоне команды, – сказал повар, – а я пока здесь сам управлюсь.
Владимир пошёл в салон, располагавшийся в конце прохода, в самой корме судна. По центру его был расположен баллер руля, обшитый декоративной фанерой. Это маленькое помещение служило одновременно столовой, кинозалом и местом проведения судовых собраний. Когда он вошёл и включил свет, то ­­услышал:
– Заходи, не бойся.
Он узнал голос радиста, который лежал скрючившись на маленьком рундуке, обтянутом кожзаменителем. И Владимиру вдруг стало почему‑то очень неудобно перед этим человеком, уступившим ему свою койку.
– Ну что, пережил шторм? – спросил радист.
– Спасибо вам, – ответил Владимир.
– Не волнуйся, скоро станет совсем тихо, как на Верхнем озере в Калининграде. Будем проходить Зундом. В самом узком месте пролива между Данией и Швецией увидишь замок Гамлета.
Радист поднялся и, пожелав ему успехов, вышел из салона. И действительно, за время уборки судно стало меньше качать. И Владимир, как настоящий моряк, почувствовал голод. Ноги сами понесли его в сторону камбуза, того места, к которому ещё вчера он даже не мечтал приблизиться.

Камбузник – редакция
Вы когда‑­нибудь пробовали с борта движущегося судна наполнить ведро забортной морской водой?
Если не пробовали, то вам, как и вновь испечённому камбузнику, не хватило бы на судне вёдер.
В самом начале производственной практики после окончания третьего курса техникума, в своём первом рейсе на СРТ в Северную Атлантику, Владимиру пришлось столкнуться с такой трудностью. А после, освоив азы и набравшись опыта, он ежедневно по несколько раз за день легко справлялся с этой работой.
Когда он попытался сделать это первый раз, крепко удерживая конец верёвки в руках, ведро зачерпнуло воду и стало плавучим якорем. Поскольку судно двигалось вперёд, верёвку вырвало из рук, а вместе с ней и новое, недавно полученное с берегового склада ведро.
Боцман пожурил Владимира и сказал, что запишет этот убыток ему «на ларёк». На какой «ларёк» и почему он это сделает, камбузник тогда не понял. Боцман, как впоследствии оказалось, был человеком добрым и не стал его наказывать, а просто списал ведро по расходной ведомости.
Как опытный моряк, он показал Владимиру, как надо черпать из-за борта морскую воду.
– Держим конец верёвки в руке, а ведро бросаем по ходу судна вперёд, – учил он его, – и в тот момент, когда ведро с водой окажется перед тобой, быстро вытягиваешь его из-за борта. Вот и вся хитрость, – закончил обучение боцман.
Этот урок очень пригодился в дальнейшем, так как совсем не опытного камбузника, как говорят на флоте – салагу, боцман определил заниматься уборкой гальюна и душевой на судне. В обычной жизни это туалет, или по-модному – ватерклозет, а на любом судне оно носило прозаическое название «гальюн», и этот гальюн нужно было каждый день убирать и мыть палубу забортной водой. Пресную воду на такие цели расходовать было нельзя. Владимир сначала было возмутился данным распоряжением, но боцман убедил парня в том, что другие, более опытные, матросы сейчас нужны для работы на палубе:
– Ну сам подумай, кого я сейчас пошлю убирать гальюн? – настаивал боцман. – Матросы первого класса несут вахту на руле. А Михалыч и Петрович – матросы второго класса – помогают бригадиру на палубе. У них до самого промысла непочатый край работы.
И Владимиру почему‑то стало совсем грустно. К ежедневной уборке кают капитана и старшего механика, салона команды, коридоров в кормовой надстройке судна ещё добавился гальюн. Ну что было делать, ведь он не знал той практической работы, которую выполняют опытные матросы. Была только теория, которую в их молодые головы вбивали преподаватели техникума на лекциях по промышленному рыболовству.
– Главное – знать теорию, – говорил один из них, – всему остальному вас научат на судне.
Конечно, очень плохо, что в обучении специальности отсутствовали практические навыки, поэтому и была предусмотрена практика в море на рыболовных судах.
В то далёкое время на таких судах, как этот средний рыболовный траулер, больших холодильных камер для хранения мясных продуктов не было. Холодильная камера в румпельном помещении под палубой камбуза не вмещала необходимое количество продуктов, требующих заморозки. Одну или две говяжьи полутуши натирали солью и подвешивали на ванты носовой мачты, и они, обдуваемые ветром, какое‑то время были пригодны в пищу. Повар в обычной суматохе перед отходом полутуши солью не пересыпал, а просто привязал к вантам носовой мачты высоко над палубой. После отхода судна в рейс он был сражён алкогольным недугом и находился в запое больше суток. В этом были виноваты те моряки, которые угощали его после ужина водкой. Вот и не выдержал организм повара такой нагрузки. Эти две полутуши, словно флаги расцвечивания на военных кораблях в праздничные дни, украшали ванты, а штормовое море, немного обласканное теплом Гольфстрима, обдавало их водными брызгами, и вскоре мясо начало портиться. Протрезвев, повар приступил к работе. Он каждый день отрезал от полутуш большие куски и готовил отбивные и котлеты. Сначала они были вкусными, но вскоре стали издавать неприятный запах. Есть их экипаж не хотел. Очевидно, это мясо уже при получении со склада было не первой свежести. Экономя продукты, кок эти котлеты перекручивал в фарш для макарон по-флотски и даже пытался начинять этим фаршем пироги, но такую пищу моряки и вовсе отказывались есть. В итоге было принято решение отправить испорченное мясо за борт, на корм рыбам, и все вздохнули с облегчением.
На среднем рыболовном траулере было несколько различных помещений для сна и отдыха. В отдельных одноместных каютах жили капитан, старший механик и радист, а остальные члены экипажа ютились в двухместных и четырёхместных каютах. Но рыбаков устраивали такие условия быта, так как на промысле они в основном находились на работе, а в каютах, убитые усталостью, только спали. В штормовые дни они отдыхали, валяясь в койках и читая книги. Денег им за эти штормовые дни никто не платил, поэтому старались всегда работать, как говорится, до последнего и очень часто с риском для жизни.

Курятник

Ну какой ещё курятник может быть на рыболовном траулере, подумает кто‑то. Неужели рыбаки в рейсе занимаются содержанием кур? И как они могут поместить их на среднем рыболовном траулере, где даже людям тесно? Все свободные места на палубе заняты промысловым вооружением: сетями, тросами, поводцами, вожаком. И куда ещё деть большое количество надутых буёв? Ведь на каждой сети в начале и в конце крепится буй на специальных поводцах, а сетей в дрифтерном порядке бывает и сто, и сто двадцать, и достигает такой порядок в длину трёх и более километров. Да и на открытых палубах судна хозяйничают волны да ветер.
Точно так же подумал и Владимир, когда дрифмастер, а по-рыбацки бригадир, распределяя матросов по рабочим местам на палубе, сказал ему:
– На постановке сетного порядка будешь сидеть в «курятнике».
– Хорошо, – ответил Владимир.
Целую неделю он работал на камбузе. И только вчера старпом снова перевёл его из камбузников в матросы. Как говорится, «не было бы счастья, да несчастье помогло». Один из матросов поранил руку. Работать на палубе он уже не мог, а на камбузе хоть чем‑то будет повару полезен. Вот их и поменяли местами.
Владимир даже не спросил у Степаныча, так все обращались к бригадиру, где находится этот «курятник». Спрашивать у матросов он не решился, понимая, что начнут подкалывать. На флоте, как военном, так и рыболовном, свой жаргон. Освоить его не так‑то просто. Салагам – молодым морякам, коим в ту пору был и Владимир, – первое время трудно запомнить все названия и термины, а тем более понять, о чём идёт речь. Очень часто бывалые моряки посылают неопытных матросов то на клотик за чаем, то осаживать кнехты при помощи тяжёлой кувалды. А куда денешься? На флоте принято уважать старших и исполнять поручения. Вот, например, позовёт тебя бывалый матрос:
– Эй, молодой! Пошли со мной. Боцман приказал кнехт осадить. – И добавит ещё для достоверности: – Поможешь мне, а то у меня спина болит.
Приходится брать тяжеленную кувалду и идти на бак к кнехтам. Остальные, едва сдерживая смех, наблюдают за разворачивающимся представлением. А могут даже принять участие и показать, как нужно правильно махать кувалдой.
Конечно, ещё никто и никогда не приносил с клотика чай, так же как и не смог осадить кнехт. Но многие прошли через такой ритуал. Ещё салагам приходилось продувать макароны. И только набравшись опыта, они начинали понимать суть флотской поговорки: «Не спеши выполнять поручение, ибо может поступить новое». Но, как говорится, впросак попадала не только флотская молодёжь. Бывало, видавшие всякое морские волки сами оказывались в смешных ситуациях. На одном большом рыболовном траулере, построенном на верфи в Германской Демократической Республике, были предусмотрены два гальюна для женского персонала. Один из них боцман решил сделать своим персональным. На приёмке судна с новостроя в Германии он не был. Туда обычно можно было попасть только по великому блату, а он такого не имел. Парень он был деревенский, поэтому был наделён хозяйской хваткой. Отслужив срочную службу на одном из крейсеров на Балтийском флоте в боцманской команде, он имел хороший практический опыт в этой работе.
Демобилизовавшись, он не стал возвращаться в свою деревню в Витебской области. Работать в колхозе ему совсем не хотелось. Тем более что морская романтика уже проникла в душу. И по комсомольской путёвке и зову сердца поступил на работу в одну из рыболовных баз Калининграда. Он умело управлял грузовыми лебёдками и брашпилем, заплетал гаши на стальных тросах и капроновых канатах, а в покрасочных работах на судне ему не было равных. Даже боцмана на судах учились у него, как можно подобрать по цвету краску, чтобы подкрасить в рейсе затёртые места на надстройке или борту судна и чтобы новая краска не отличалась от старой. После одного из рейсов капитан добился того, чтобы такого опытного матроса направили на его судно боцманом. Уже много лет этот боцман ходил на рыболовных судах разного типа, и теперь ему было доверено трудиться на совершенно новом, огромном по сравнению с другими траулере. Даже гальюнов на нём было несколько, и два из них отдельные двухместные. Один из них боцман и решил оставить для своих нужд. До отхода в рейс он пользовался общим гальюном. Это было удобно, так как он расположен на той же палубе, где была его каюта. Но уже в первый день рейса, перед самым обедом, когда все свободные места в гальюне были заняты, он ощутил себя счастливым обладателем персонального. Пользовался он этим гальюном первый раз. В нём было два унитаза. Один был оборудован стульчаком, как предполагал боцман, для интеллигентов, а второй без стульчака – для простых людей, таких как он. Поместив ступни ног по краям второго унитаза и удобно расположившись над ним в позе орла, он, облегчив душу, нажал на педаль блестящего никелированного клапана, установленного на водопроводной трубе, подходящей к этому унитазу. Устройство смыва сработало, и струя воды стала омывать толстый зад боцмана, разбрызгивая во все стороны всё, что было на дне унитаза. Боцман соскочил с унитаза на палубу, но остановить поток воды было невозможно до тех пор, пока клапан автоматически не перекрыл подачу воды. Он, облитый своими же испражнениями, стоял и соображал, какой дурак придумал такой унитаз и как ему добраться до душевой, чтобы смыть с себя все нечистоты. Он хотел сделать это незаметно, но в обеденное время это было практически невозможно. Узнав о том, что с боцманом приключилась беда, экипаж покатывался со смеху. Этот боцман на всю жизнь запомнил, что такое биде и для чего оно установлено в женском туалете. Больше он этим туалетом не пользовался, а разместил в нём кладовую.

Поэтому, когда Владимир услышал слово «курятник», чтобы не прослыть салагой, не стал уточнять, где он находится, а, переодевшись в робу, вместе со всеми поднялся из кубрика на палубу. Возле рубки, над самой лебёдкой, был приварен прямоугольный навес, по углам которого торчали двухметровые трубы. К этим трубам было прикреплено сетное полотно, и навес был похож на огромную корзину.
– Лезь в «курятник» и укладывай буи, – приказал Степаныч Владимиру.
Матросы на палубе надували буи – полуметровые в диаметре резиновые шары, обшитые сетным полотном для прочности. И уже надутые буи рыбаки бросали ему в «корзину», а он их аккуратно раскладывал. Когда Владимир укладывал первый слой буёв, стоять на твёрдой поверхности навеса из досок было удобно, но когда буи закрыли дно, приходилось садиться на них верхом, словно на круп лошади, чтобы укладывать следующий слой. Со стороны он выглядел как курица, сидящая на яйцах. Вот так Владимир и узнал, какие «курятники» были на СРТ.

На «Амбрише»

Гений ушу

Прошло много лет с тех пор, когда молодой практикант Владимир только начинал осваивать рыбацкую профессию на небольшом рыболовном судне – СРТ. Закончив обучение в техникуме и пройдя срочную службу на Военно-­морском флоте, он совершенствовал своё мастерство уже на больших рыболовных судах. Это были настоящие крупнотоннажные траулеры типов «Тропик», «Атлантик» и «Супер-­Атлантик», на промысловой палубе любого из них мог уместиться тот маленький СРТ. Владимир, как флагманский специалист по добыче рыбы, был на хорошем счету в одной известной рыболовной базе, и ему доверили обучать промысловому делу ангольских рыбаков.
Владимир стоял на причале рыбного порта Луанды. Несколько часов назад он прилетел в составе небольшой группы специалистов по добыче рыбы в Анголу для работы по контракту на рыболовных судах этой африканской республики. Светило яркое солнце, и только лёгкий обеденный бриз спасал от жары. Многочасовой перелёт из Москвы и непривычная декабрьская духота усиливали ощущение усталости. Хотелось скорее добраться до судна и, разместившись в каюте, отдаться во власть прохлады кондиционера. Но на судно нужно было ещё попасть, а на какое из пяти, стоящих на якорях на внутреннем рейде Луанды, было пока неизвестно.
Владимир и раньше видел на промысле эти небольшие рыболовные суда испанской постройки, борта которых, окрашенные в синий цвет, почти сливались с цветом воды, и только белые надстройки делали их заметными. И вот сейчас на эти суда, стоящие вдалеке на якорях, были устремлены взгляды всех находящихся рядом с ним рыбаков. В аэропорту их, прилетевших из промёрзшей от декабрьских холодов Москвы, встретил представитель Министерства рыбного хозяйства и на комфортабельном микроавтобусе марки «Тойота» чуть ли не как героев доставил в порт. Владимир ещё в Москве, до отлёта в Анголу, познакомился со всеми мастерами добычи, получившими направления для работы в совместной ангольско-­советской рыболовной экспедиции. Все специалисты до этой заграничной командировки трудились на калининградских и мурманских рыболовных базах. В Министерстве рыбного хозяйства им тогда сообщили, что они должны будут работать в течение года мастерами добычи и обучать своему мастерству местных темнокожих рыбаков, каждый на своём судне. Поэтому он беспокоился о том, с кем на судне ему придётся и жить, и работать. Перед отъездом в заграничную командировку Владимир встретился со своим знакомым в Калининграде и узнал у него, что советских специалистов на судне будет всего семь человек: капитан, старший помощник, старший механик, второй механик, рефрижераторный механик и два мастера добычи. А местных темнокожих рыбаков – 20 человек.
Вскоре к причалу стали подходить резиновые лодки, оснащённые подвесными моторами, и на этих лодках каждого прибывшего доставили на борт судна, к которому они были приписаны.
Владимир попал на судно с красиво звучащим названием «Амбриш». Что означало это слово, он пока не знал. Не успел он ступить на палубу судна, как к нему приблизился розовощёкий парень лет тридцати пяти и, даже не поздоровавшись, задал Владимиру не совсем уместный и понятный именно сейчас вопрос:
– Ты сало привёз?
– Какое ещё сало я должен был привезти и кто мне должен был его передать? – вопросом на вопрос ответил Владимир.
Розовощёкий парень, сильно расстроившись, махнул рукой и отошёл в сторону.
– Анатолий, ты не расстраивайся, – стал успокаивать розовощёкого парня низкорослый, худощавый, похожий на деда Щукаря мужичок. – Видишь, человек только поднялся на борт, а ты к нему пристаёшь. Может, он сала и не ел никогда. Разве он похож на украинца?
– Да я так просто спросил, – стал оправдываться Анатолий. – Очень по салу соскучился. Ты же знаешь, Пётр Петрович, какую нам привозят свинину. Ведь она такая тощая, словно не свинья это, а гончий пёс. А я сало люблю, с детства приучен.
«Лучше бы помогли чемодан поднять на борт да познакомились со мной», – молча посетовал Владимир. Ему с первого взгляда не понравились эти два неприветливых человека, и он даже пожалел, что попал именно на это судно. Ему уже приходилось сталкиваться с такими низкорослыми людьми, как этот мужичок, и он знал, что все маленькие люди в душе Бонапарты. А он и сам привык командовать на палубе, и если что не по нему, то никому не уступит. «Ну вот, с двумя судовыми специалистами я вроде познакомился», – подумал Владимир.
Отыскав на палубе кусок верёвки от старой выброски и смастерив крючок из толстого сварочного электрода, подцепил ручку своего чемодана, всё ещё находившегося в лодке, пришвартованной к борту судна, и поднял его. Он почувствовал облегчение оттого, что не проворонил всё своё богатство, которое за то время, пока шли разговоры о сале, могло пропасть по воле здешних снующих повсюду шустрых ребят, промышляющих древним криминальным ремеслом. Не успел он подумать о том, куда нести свой скромный багаж, как к нему подошёл молодой, среднего роста белокурый улыбчивый парень.
– Я Сергей, рефмеханик. Я тебя провожу в каюту, – бесцеремонно, по-простому, как и принято между равными по должности на судне, обратился он к Владимиру.
– А я Владимир, – протянул руку для рукопожатия Владимир, – но можно как кому нравится, и Вова, и Володя.
Сергей с лёгкостью приподнял с палубы чемодан нового члена экипажа, и они спустились по трапу на нижнюю палубу судна, туда, где находились каюты среднего командного состава и где Владимиру предстояло прожить следующие 360 дней.
Четырёхместная каюта, в которую его привёл Сергей, находилась в самом носу судна. Сергей тоже жил в этой каюте, и Владимиру сразу стало как‑то легче на душе. Рефмеханик оказался парнем разговорчивым и простым, что очень понравилось Владимиру.
– А Толян тебя про сало спрашивал? – задал вопрос Сергей.
– Да, – удивился Владимир.
– Да он ко всем прибывающим пристаёт с этим вопросом. Ему даже кличку дали на судне – Сало. Так что будешь знать теперь. Если кто спросит, не видел ли Сало, знай, что это относится к Толяну. Он на судне занимает должность второго механика, а тот старичок – старший механик. Толян – парень безобидный, но хитрован – настоящий хохол. Больше времени находится на камбузе, чем в машинном отделении. В машине автоматика, он в ней плохо разбирается, а вот с продуктами у него хорошо получается. Когда судно в ходке – это когда на промысле, то рыбачим мы всего неделю или две, в зависимости от района промысла. На судно приходит местный экипаж, и в его составе два повара. Они готовят на всех, а на берегу, после ходки, местные уходят домой, и приходится готовить самим. Все прикидываются, что готовить не умеют, а Толяну нравится, он хозяин. На берег ходит редко, больше сидит на судне, чтобы деньги не тратить. Мечтает купить «Волгу‑2410» белого цвета, чтобы все родные ему завидовали.
– А стармех что за человек? – задал свой вопрос Владимир.
– Стармех, он сам себе на уме. Всё больше философствует и очень вредный мужик. Но мы ему об этом не говорим. Как говорится, не тронь дерьмо – вонять не будет. Строит из себя маленького царька. В машине за него Толян всё делает, а он только задания даёт. Другой бы механик его давно послал куда надо, а Толян терпит, привык пресмыкаться. Он хочет продлить ещё на год свой контракт. Где ещё такие деньги заработаешь? Здесь он за месяц получает зарплату в долларах США больше, чем за полгода в обычном рейсе. А старший мастер добычи, твой начальник, сейчас в отлёжке. Слаб на спиртное. Он с нами в марте прилетел, уже полгода на судне. Сначала спортом занимался, говорил, по системе ушу. Всех нас достал. Я вспомнил старый японский фильм «Гений дзюдо» и спросил его: «Может, ты дзюдо занимаешься?» Так он возражать стал и доказывать мне, что ушу – это другое боевое искусство, и существуют сотни стилей ушу. Что там характерны удары ногами и многочисленные перемещения, что они классифицируются по трём центрам возникновения и по долинам рек. Что слово «ушу» состоит из двух китайских иероглифов и переводится как «воинское искусство». А школу, позиционирующую себя как место, где учат боевым навыкам, называют Ушу. Что мастер боевого искусства – это человек, постоянно работающий над собой и своими навыками.
Сергей чуть помолчал и продолжил:
– Мы когда с ходки возвращаемся, то можем себе позволить расслабиться, тем более что приезжают так называемые спонсоры из числа советских представителей, находящихся в командировке за рубежом. Они все здесь с семьями и друг за другом следят, а у нас им проще. Мы рыбаки, и нас не интересует их жизнь за границей. Поэтому они к нам приезжают, чтобы затариться свежей рыбкой и продуктами, привозят спиртное, и мы все дружно начинаем «борьбу с малярией». Лекарство от неё одно – джин «Гордонс».
Сергей рассказал, что поначалу Николай за стол не садился, на верхнем мостике занимался ушу, а после подсел на спиртное и ушу забросил. Так к нему эта кличка и привязалась – Ушу. В глаза ему не говорят, а за глаза иначе, как Коля Ушу, и не зовут. Коля с капитаном – запойные ребята. Капитан – кошелькист. Много лет трудился на кошельковом лове и в нашей базе числился на хорошем счету. Но здесь другой вид промысла, а он на траловом лове не работал. Хорошо, что старший помощник капитана оказался опытным – флагманским капитаном в базе был. Промысловый район знает хорошо. Но так получилось, что попасть сюда смог только на должность старпома. Очевидно, связей с начальством не хватило. Он мужик покладистый, но пытается устанавливать флотский порядок. А здесь отношения между членами экипажа другие. Мы все наставники, а не подчинённые. Каждый отвечает за своё дело. Ты штурман – неси свою вахту, механик – свою. Коля Ушу несёт свою в койке, Толян – на камбузе и в машине, стармех крутится возле камбуза, если голоден, или спит в каюте. Здесь каждому своё. Это и бесит старпома, но изменить он ничего не в силах – у каждого свой контракт. Поэтому он и сидит сутками в ходовой рубке, а капитан в это время пьянствует или отсыпается, переставая ориентироваться в пространстве и времени.
Тут вчера мы с Толяном жарим котлеты, а он припёрся на камбуз и начал жалобно так цыганить у нас: «Ребята, а можно я котлетку возьму попробовать?» – «Ну на, попробуй», – отвечает ему Толян.
Так тот ещё пять раз приходил за котлетами. А после у меня спрашивает: «Серёга, а мы давно в ходке?»
А я смотрю на него – вроде с виду нормален, только лицо после запоя одутловатое и прёт потом от него, как от дворовой собаки. А когда трезв, так к нему не подступись – гонористый и строит из себя большого начальника. «Вы бы, Андрей Иванович, сходили в душ, – говорю я ему, – да от спиртного отдохнули хоть денёк. Вы в иллюминатор посмотрите. Видите причал? А разве у причала рыбу тралом ловят?» – «А ты не сильно умничай, Серёга», – полез в бутылку капитан и, обидевшись, отправился к себе в каюту.
До сих пор я кэпа ещё не видел, – закончил свой длинный монолог Сергей.
Пока Сергей знакомил Владимира заочно с членами экипажа «Амбриша», тот успел разложить свои вещи в рундуке и, закончив эту работу, сел на стул у небольшого столика возле иллюминатора, чтобы передохнуть. Каюта оказалась достаточно просторной, рассчитанной на проживание в ней четырёх человек. Но, поскольку она была предоставлена для двоих, то места хватало. Сергей тоже сел на стул напротив нового соседа и притих.
– Послушай, Сергей, а ты не знаешь, что означает слово «Амбриш», почему так назвали судно? – спросил Владимир.
– Конечно, я знаю, – ответил Сергей.
Он удобней разместился на стуле и, глядя в сторону от собеседника, словно что‑то высматривая вдали, стал рассказывать, что на севере Анголы расположена провинция Бенго, в состав которой входит город Амбриш. Сегодня губернатор этой провинции назначает администрацию Амбриша. А раньше там была база движения ФНЛА, так называемого Фронта национального освобождения Анголы, и 11 ноября 1975 года в Амбрише была провозглашена независимость Демократической Республики Ангола – государственного образования, альтернативного Народной Республике Ангола, провозглашённой Агостиньо Нето. В Луанде наши строители соорудили ему мавзолей. В результате контрнаступления вооружённых сил МПЛА – левого Народного движения за освобождение Анголы – и кубинских вой­ск силы ФНЛА были разгромлены в январе 1976 года. С 11 января 1976 года Амбриш находится под контролем правительства МПЛА. Это древнее поселение, которое было известно ещё до колонизации этого африканского государства португальцами. Сегодня основу городского и муниципального хозяйства Амбриша составляют рыболовство и сельское хозяйство. Уже разведаны запасы нефти, функционируют порт и аэропорт, работает маяк. Автомобильная дорога соединяет Амбриш с Луандой.
Владимир внимательно слушал Сергея и всё больше проникался симпатией к этому далеко не глупому парню, который так доходчиво рассказывал ему об истории такой благодатной земли. Земли с прекрасным климатом и богатыми недрами, из-за владения которыми и в настоящее время её ещё раздирает кровавая борьба между стремящимися к власти группировками.
– Я вот задумываюсь иногда: а если бы не было здесь гражданской вой­ны, от которой страдает простой народ, эта земля была бы цветущим раем? – с лёгкой грустью в голосе закончил свой рассказ Сергей.

Реставраторы

Прошло совсем немного времени, и Владимир полностью освоился на новом месте. Ему казалось, что он так давно здесь находится, что ничем не отличается от тех, кто отработал на судне полгода. Как‑то незаметно он влился в этот разношёрстный коллектив. Выпивал он редко, может, поэтому и пользовался уважением у неумеренно пьющих людей. Ведь известно, что им часто не хватает спиртного, и тогда очень хочется, как говорится, «догнать», а он им соперником за столом не был. Напротив, он даже выставлял на общий стол спиртное, хотя сам его не употреблял. Через Торговое представительство СССР в Луанде каждому специалисту был открыт счёт в суперсовременном по тем временам магазине под названием «Джумба». Владимир, посещая его, покупал там спиртное, расплачиваясь за покупку пластиковой карточкой. Это сейчас никого не удивишь такой картой, а тогда это казалось каким‑то чудом.
Во время стоянки судна у причала рыбного порта к рыбакам в гости приезжали наши специалисты. И при встрече гостей по доброй русской традиции накрывался стол, и рыбаки щедро угощали гостей. По законам гостеприимства специалисты приглашали к себе домой рыбаков. Сергей дружил с одним советником посольства и часто бывал у него дома.
Однажды во время очередного посещения судна этот советник рассказал рыбакам, что в соседнюю с ним квартиру заселилась многодетная семья ангольского офицера. Этот сосед, очевидно, затеял ремонт квартиры, так как начал разбирать паркетные полы и выносить паркет из квартиры, складируя его в нише возле входной двери.
– Наконец‑то нормального человека подселили, не то что прежний был, грязнуля, – сделал заключение советник. – А этот вроде бы культурный, говорил мне, что учился в Москве. Вот и реставрацию затеял в квартире.
Каково же было его удивление, когда спустя несколько дней, проходя мимо раскрытой двери в квартиру соседа, он увидел в центре комнаты небольшой костерок, разожжённый на бетонном полу, освобождённом от паркета. Над ним, подвешенный на треноге, висел котелок, в котором готовилась еда. Этот котелок был как две капли воды похож на тот, который недавно пропал из кладовой советника. Котелок ему подарили наши морские пехотинцы, когда их десантный корабль заходил в Луанду для пополнения запаса топлива. В костерке весело потрескивали ровные гладенькие дощечки уже не нужного этим жильцам дорогого дубового паркета, когда‑то привезённого из далёкой Португалии.
Иногда в свободное время Владимир с Сергеем, чтобы не мучиться от безделья, ездили в советское посольство в Луанде, чтобы узнать новости, посмотрев телевизионную программу «Время», и утолить жажду кружечкой пивка в буфете. На территории посольства была смонтирована большая спутниковая антенна. Вечерами многие специалисты приезжали сюда, чтобы развеять тоску по далёкой Родине, побеседовать со знакомыми. Находиться на судне целыми сутками – дело утомительное. Рыбаки с других судов также приезжали в посольство, как говорится, на огонёк. Иногда к ним за столик подсаживался солидный седовласый мужчина, которого можно было принять за консула или даже за самого посла. И хотя вид у него был солидный, должность в посольстве он занимал самую что ни на есть прозаическую – завхоза. Эта его фактура сыграла злую роль в дальнейшей карьере. Он долго искал возможность попасть на работу за границу. И вот такая возможность у него появилась, и он прилетел с женой и десятилетней дочкой в Анголу. Место, конечно, не самое радужное на земле, не Европа и не США, но зарплата несравнима с зарплатой скромного советского служащего. Он окунулся в вечное лето с африканской экзотикой. Прилавки рынков круглый год здесь полны овощей и тропических фруктов, которых он ни разу в жизни не пробовал и даже не видел. Поэтому трудно сомневаться в том, что ему крупно повезло. Представьте себе хоть на миг, что однажды летним солнечным утром, когда вы выходите из спальни на балкон, совсем рядом с домом, в котором вы живёте, на песчаный берег накатывает свои тёплые волны Атлантический океан. Может, и вы вдруг начнёте ощущать себя не простым, а Богом избранным человеком.
Шло время, и поскольку, как сейчас стало известно, основная часть состава посольства – это люди служивые, военные советники и специальные сотрудники других серьёзных ведомств, то кто‑то, учитывая солидность завхоза, стал обращаться к нему «товарищ полковник». Это обращение к завхозу прочно прилипло и очень ему нравилось, и вскоре все к нему обращались не иначе как «товарищ полковник». Оно поднимало его значимость и льстило самолюбию.
Но жизнь так устроена, что тайное когда‑то становится явным – «шила в мешке не утаишь». И часто расплата наступает неожиданно быстро. Так вышло и на этот раз. «Шило» так больно укололо завхоза, что он надолго запомнил этот укол. Ангольским спецслужбам стало откуда‑то известно воинское звание завхоза посольства. Совсем скоро наш посол получил ноту. В ней было сказано, что при советском посольстве в Народной Республике Ангола под скромной должностью завхоза скрывается разведчик в звании полковника. Он признан персоной нон грата и должен в течение 24 часов покинуть пределы республики.
Как потом говорили, завхоз валялся в ногах посла, доказывая, что служил только срочную службу, которую закончил в звании ефрейтора. Он уговаривал посла, чтобы тот обратился к ангольским властям и они отозвали свою ноту. Но кто будет хлопотать за маленького человека, очутившегося в беде, той беде, в которой человек оказался сам по своей простоте и наивности. Ведь всем давно известно: «каждый сверчок, знай свой шесток». А дипломатическая служба – дело тонкое, и в ней нет места эмоциям. Через сутки завхоз с семьёй улетел в Союз.
И вот однажды вечером, когда по телевизору смотреть было нечего, так как транслировали какой‑то балет, а по радио целый день звучала грустная мелодия, все переместились на открытую веранду буфета. Сидя за столиками и попивая холодное пивко, люди наслаждались вечерней прохладой под звёздным южным небом. Владимир заметил, что парторг посольства проносит мимо них большой портрет Генерального секретаря Коммунистической партии Советского Союза Михаила Сергеевича Горбачёва. В то время, чтобы сегодняшнее молодое поколение могло понять всю важность ситуации, это было равносильно тому, если бы из церкви начали выносить иконы святых. Владимир не удержался и спросил у парторга:
– А куда вы несёте портрет?
– Несу на реставрацию, – ответил парторг.
«Ну на реставрацию так на реставрацию, – подумал Владимир, – реставрация – дело нужное». Недавно у знакомого советника сосед тоже затеял реставрацию.
Несколько следующих дней в посольстве было тихо. Буфет не работал, и телевизор не включали, а когда работа возобновилась и улыбающийся парторг с гордостью нёс портрет Михаила Сергеевича на прежнее место, Владимир зачем‑то задал ему глупый вопрос:
– Уже отреставрировали?
– Да, всё сделали, слава Богу, – ответил парторг, старый атеист, успевший за эти несколько дней даже поверить в Бога.
Через короткое время рыбаки узнали, что в Москве произошёл путч, который был успешно подавлен.
Но это уже был закат прежней партийной власти, о чём моряки ещё не догадывались, но крушение которой вскоре прокатилось, словно огромный каток, по всем народам СССР.