Под сенью рубцовского древа
Со мною что-то стряслось, и я вдруг заговорил прозой. Наверное, это оттого, что слишком много времени я носил в себе груз непридуманных живых рассказов моих собратьев по перу из литобъединения «Металлург» о их личных встречах с поэтом Николаем Рубцовым. Преломляясь через мою душу и нанизанные на неё, словно на стержень, эти рассказы жглись друг о друга, и вырывались из груди наружу, и прямо-таки просились к перу и бумаге. Но я то и дело сдерживал себя и задавался вопросами: «А что же это получится у меня – Рубцов глазами моих друзей? Отражение с отражения? Позвольте, позвольте, да имеется ли в этом надобность?»
Однако мой внутренний голос упрямо твердил мне денно и нощно: «Послушайся меня. Все истинные поэты накрепко связаны незримыми нитями, словно звенья одной цепочки: своими судьбами, биографиями, выстраданными строчками. Вот посмотри сам: у Рубцова и у твоих собратьев-челябинцев схожие судьбы – голодное военное и послевоенное детство, сиротство, раннее взросление в заводских цехах и общежитиях. И разве случайно то, что вы встретились с Рубцовым и с его поэзией именно в начале шестидесятых годов, в пору самых тяжких невзгод для него, и оказали ему (кстати, очень вовремя!) моральную и материальную поддержку, делились с ним последним куском хлеба? И разве случайно написал об этом известный русский поэт Василий Фёдоров крепкие запоминающиеся строки:
…Поэты, как
планеты,
Взаимно притяжимы –
…Слетит один
с орбиты –
Несдобровать
другому!
Очень верно сказано и убедительно. И, ещё раз поразмыслив, я, почитатель Николая Рубцова, с помощью своих друзей вхожу сегодня в волшебный мир его поэзии, распахиваю настежь дверь в знаменитое общежитие Литературного института, в котором и мне довелось проживать в начале 80-х и наслушаться разных былей и небылиц о похождениях моего героя. Вхожу, словно в сказку, в которой все молодцы, как Рубцов, в которой поэты не разучились удивляться, радоваться чужой удаче. И пусть Николай Рубцов предстанет таким, каким он утвердился в памяти моих друзей: может быть, не таким ершистым, раздражительным, нередко неуживчивым и разозлённым, каким он был в действительности. Суть не в этом. Главное – он нёс людям добрый свет. Ведь и солнце таит в себе много пятен. Но, отражаясь в капле росы, а затем – в глазах и душе поэта, оно по-новому и свежо сверкает в трепетных строчках и волнует читателя.
Сам Николай Рубцов, говоря в стихах о своей колючести и трудном характере, не забыл, однако, сжатой формулой выразить суть:
Поэт нисколько
не опасен,
Пока его
не разозлят.
Эти строчки оказались крылатыми. А толчком к их написанию послужила не очень-то спокойная жизнь поэта в Москве, в общежитии Литинститута на улице Добролюбова (дважды его исключали из этого вуза, переводили на заочное отделение, восстанавливали со скрипом на очном – Рубцов был слишком индивидуален и, по мнению блюстителей строгих порядков, вносил смуту в ряды студентов). Но об этом периоде его жизни пусть расскажут те, кто был в ту пору рядом с Рубцовым и давал ему деньги на хлеб, на чай, а иногда на более крепкие напитки. Одним из таких близких по духу и верных друзей Николая Рубцова был наш уральский поэт Вячеслав Богданов.
Вспоминается лето шестьдесят девятого. Вячеслав только что прилетел из Москвы. Он был в то время руководителем нашего заводского литобъединения «Металлург». Полнолицый, голубоглазый, с разбухшими от ветров и морозов ручищами, прошедший многолетнюю закалку на высотах коксохима Челябинского металлургического, он знал цену настоящей мужской дружбе и поэтическому слову. Его пронзительно честные, проникновенные стихи об Урале, о родимой деревне, о судьбах крестьян в горестные военные и послевоенные годы заметили мастера поэтического цеха Людмила Татьяничева и Василий Фёдоров, помогли автору выпустить книги, возможно, памятуя пушкинскую фразу: «Хорошо помогать лошади, которая и сама тянет увесистый воз!»
Окрылённый первыми удачами, Вячеслав круто набирал высоту, надёжно сплавляя тамбовское деревенское речение с говором уральского городского работного люда: «В шестнадцать лет покинул я село, но в двадцать восемь не приехал в город», «Я в мир пришёл творить, а не рыдать, века и так к нам на слезах приплыли». Это как-то сближало поэзию Богданова с поэзией Рубцова, и нередко их фамилии ставились рядом в обзорах русской современной поэзии. Дух соперничества поэтов витал над нами, но мы отращивали крылья под сенью рубцовского древа…
Однако вернёмся к буйно цветущему скверу возле Дворца культуры челябинских металлургов, где мы, литовцы, несмотря на каникулы, собрались на встречу с Вячеславом Богдановым. Его рассказ о поездке к Николаю Рубцову я записал почти дословно, потому передаю слово ему, и пусть были и небыли о Рубцове прозвучат в его исполнении.
«Взбираюсь на пятый этаж общаги Литинститута, нахожу нужную комнату, – начал свой рассказ Вячеслав. – Дым стоит коромыслом. Студенты сидят кто где: на диванах, на табуретках, на полу. Словом, пиршество в разгаре. Во главе стола – Николай, уже изрядно нагрузившийся спиртным, рядом с ним Боря Чулков, поэт из Вологды, Цехил Камалов из Дагестана – поэт и драматург, студент из Монголии со странной кличкой Солидол. Словом, народ разношёрстный, пишущий и пьющий.
– «У козлёнка – вот беда – отрастает борода, и козлёнка прямо с детства можно дедушкою звать…» – прочитал Солидол. Рубцов рассмеялся – он ценил юмор. Следом рассмеялись и другие. Довольный хозяин обвёл взглядом присутствующих, уставился в меня:
– Теперь твоя очередь радовать нас, Вячеслав…
Я прочёл два стихотворения – «О России» и «Конь», жестами словно бы раздвигая комнату. Студенты выжидательно посмотрели на Рубцова, только он мог, по их мнению, вынести «приговор». Тот покрутил в руке фарфоровую зелёную китайскую пиалу, бережно поставил её на стол, подумал с минуту и выдохнул:
– «Конь» у тебя смотрится, Вячеслав, строчки светятся, я даже с ходу запомнил:
…И вот ты снова рвёшься на дыбы
И мечешься, как будто от удушья,
Но две оглобли,
Как конвойных
ружья,
Стоят на страже у твоей судьбы…
Живым пахнет, живым пахнет, – пропел он, и ему вторили его друзья: «Да-да, действительно, он не повторил тебя, Коля, нашёл свой поворот темы, хотя до твоей «Судьбы» не дотянул…
Рубцов усмехнулся, спросил:
– А, кстати, «Судьбу»-то мою знаешь?
Я кивнул. И тут же полностью прочёл вслух его «Судьбу» – о том, как лучшего скакуна в округе кастрировали, впрягли в телегу и приказали возить кирпичи на стройку:
…И упал он, весь пылая и дрожа,
Под огонь
ветеринарного
ножа.
И поднялся он, тяжёл и невесом.
Покатилось колесо за колесом.
– Шестьдесят второй год, Коля! – восхищённо сказал Цехил Камалов. – Подумать только! Семь лет назад написано!
Как примагниченные, ребята плотнее жались друг к другу: в образе коня они видели образ России, у которой вырезали цвет нации. Поэты Есенин, Гумилёв, Мандельштам, Николай Клюев, Борис Корнилов, Павел Васильев – велик и тяжек скорбный список. Слово «колесо» в контексте стихотворения прозвучало трагически-зловеще.
– Молодец, Коля! – воскликнул кто-то из студентов.
– Да я сам знаю, что молодец, – с улыбкой отвечал польщённый автор. Однако собутыльник не унимался, он единым духом зачитал пушкинское восьмистишие о коне:
Не косись
пугливым оком,
Ног на воздух
не мечи,
В поле чистом и
широком
Своенравно не скачи.
Всё равно тебя
заставлю
Я смириться
под собой,
В мерный круг твой бег направлю
Укороченной уздой…
– Ведь это же гораздо слабее твоей «Судьбы»!
– Ты Пушкина не тронь! – резко перебил Рубцов однокорытника. – Все мы ему тут вместе взятые в подмётки не годимся! – И жадно, взахлёб допив порцию «зубровки», тяжело выдохнул: – Эх, юноши, юноши…
Под навалившимся гнётом тишины неожиданно прозвучали две строчки Евтушенко: «По ночам какие суки бабы, по утрам какие суки мы!» Николай, ухмыльнувшись, произнёс тихо:
– Может быть, вот эти две строчки от него и останутся… А остальное у него всё наносное, от Маяковского. Чересчур политизирован. Вот, скажем, «Братская ГЭС» – сплошное графоманство. Декабристы, Чернышевский, Герцен – не люблю, когда историю государства Российского переписывают рифмами. Да ещё катаются по загранкам, а на какие шиши?»
«Вообще тема «катания по загранкам» его очень забавляла, – продолжал делиться впечатлениями о встрече с Николаем Рубцовым Вячеслав Богданов. – «Нужно путешествовать внутри себя, в своей душе, искать сюжеты в исконно русском слове, – нередко говаривал он. – Пристало ли нам, порушившим российские церкви и монастыри – нашу неувядаемую красоту и духовную крепость, – глазеть на какие-то египетские пирамиды?»
Он зло сверкал глазами, понемногу успокаивался. Бережно, словно ребёнка, умащивал на коленях видавшую виды хромку с разноцветными мехами, рассыпал пальцы по кнопкам и протяжно, задушевно пел свои песни».
Вот таким запомнился мне рассказ Вячеслава Богданова о своём духовном брате и удивительном поэте Николае Рубцове, великие тайны поэзии которого он стремился постичь всю свою сознательную жизнь.
Атилла САДЫКОВ
