Алексей ГУСАКОВ
Алексей Владимирович Гусаков (псевд. – Валентин Твердовский) родился 11 апреля 1963 года в Туле.
Член Союза писателей России, лауреат литературной премии Правительства Тульской области имени Л. Н. Толстого (2015).
После десятилетки (1980) поступил в морскую школу в городе Лиепая, по окончании которой работал мотористом на Каспийской флотилии в Баку. Срочную службу проходил на Северном флоте. Вернувшись в Тулу (1985), работал на различных оборонных предприятиях города.
Печатается в местных периодических изданиях. Автор четырёх сборников стихов. Два сборника опубликованы под псевдонимом Валентин Твердовский.
Вечный зов
На зов сиятельной свободы
с голодным пламенем зениц
спешат восторженно народы…
Но, глядь: над ними виснут своды
добротно сложенных темниц,
а та свобода, что кропила
дубовых плах разбойный труд,
качает дымное кадило,
пока проворные зубила
по отчим мраморам снуют.
И за сырые казематы,
как за обещанный уют,
она ещё испросит платы,
и выйдут новые солдаты
на зов наследственных иуд.
Вмешательство
Ещё выстуживала кости
неутолимая тоска
и пули жадности и злости
искали тёплого виска,
ещё куражила дебилов
безостановочная пря,
но над землёй уже всходила
неотвратимая заря,
одним крылом кромсая бурю
на ветер мягкий и густой,
другим – позёмку голубую
переполняя высотой.
За пыльной схимою молебна
не отсидишься, плачь не плачь.
Заря убийственно целебна,
как хирургический палач.
Внук
Где юность скачет налегке –
там старость бережно хлопочет,
дыша на вянущий цветочек
дня, припорхнувшего к руке.
И в ход своих усталых жил
прожилок тоненьких биенье,
жизнь передвинув на мгновенье,
она пытается вложить.
Где юность мается тоской
от непонятливости мира –
там звонче бьёт крылами лира
под остывающей рукой.
И сколько раз заветный звук
гоним был новой немотою,
пока над долгой пустотою
не возникал могучий внук.
Война
Звёзды мимо земли прокапали,
сгинув где-то в ночи.
Ветер споро, широкими лапами
нагребал куличи.
На войне не нужны люди мёртвыми,
она любит живых.
Раскидала когтистыми мётлами
и забыла о них.
Времена заполняются сквернами
от ущербности злых.
Задыхается снег под перлами
липкой жирной золы.
Улеглись и святые, и падшие
на одной стороне.
Все они – одинаково павшие…
Но на разной войне.
Воля
«Воли! Воли!
Дайте воли!
А не то совсем умру…»
И однажды в чёрном поле
оказался поутру.
Не видать при ровном свете
ни былинки, ни цветка,
не гуляет в небе ветер,
не дымятся облака.
Глазу – как ни повернуться –
ничего не предстаёт:
поле чистое, как блюдце,
без серёдки и краёв.
«Ты свободен от заботы
о жилье и о еде,
ты теперь забудешь – кто ты,
ты теперь не знаешь – где».
Неизвестно, сколько в поле
пробыл он и будет впредь,
и никак по доброй воле
он не может умереть.
Всполох
Только то во мне осталось,
что в краях далёких снилось:
молодого ветра шалость
и дождя живого милость.
Ток земли со всех пределов
наполняет сочным хрустом
изнемогу трав дебелых
под прохожим златоустом.
Как бы там ни укрепляли
стены прочного ночлега –
изожгли во сне репьями
звёзды медленного снега.
Сон неистовый недолог,
свет таинственный неблизок –
молодого ветра всполох
и звезды холодный призрак.
Глянец
Не лей, дружок, слезливых песен
на их истлевшие гробы.
Их злой удел тем интересен,
кто не нашёл своей судьбы.
Друг друга вусмерть переевши,
наперебой, как на духу
строчили бурные депеши
неутолённому греху.
Их похотливая морока
сопровождала до могил,
и в мире не было порока,
который их не вдохновил.
И даже тот, кто в вешней рани
мечтал о розовом коне,
не ускакал от этой дряни,
а предал ей себя вполне.
Быть может, что-то будит глянец
под папиллярами слепца.
Но подрисованный румянец
не оживляет мертвеца.
Людей несовестных потеха
лежит на мраморном столе –
и гниль Серебряного века
на золотом её челе.
Грёзы
По вечной грязи перетоптанных вёрст,
меняя любовь на постои,
ты хочешь дойти до придуманных звёзд,
как будто оно того стоит.
Твоё переменное счастье удач
легло поперёк чьих-то судеб…
Пока не забыла – попробуй, поплачь
о тех, кого завтра не будет.
Ты в эти места, может быть, и дойдёшь –
не зная, насколько путь длинный, –
где льётся на небо берёзовый дождь
и падает снег тополиный.
Когда наконец доберёшься сюда,
откуда пришли твои грёзы,
с далёкой Земли полыхнут города,
как самые новые звёзды.
Детский мир
Я давно бы ушёл, словно камень,
в тёплых грёз молодых синеву,
только общая русская память
оставляет меня на плаву.
Но проеденным прошлым гордиться
не осталось бессовестных сил…
А какие в сегодняшнем лица –
Боже правый, Россию спаси.
Развелось нынче праздных сословий,
от лезгинки до гопака…
Русский мир – самочувствие крови
у Отчизны без языка.
Мы осмысленные, как дети,
не взрослеющие от веков,
и кому, как не нам, ответит
мир за выросших дураков?
Европа
Всякий раз, восстав из гроба –
всё равно с какой ноги, –
тупо тычется Европа
мордой в наши сапоги.
Мы почешем ей за ухом,
вытрем мутную слезу –
обнаглевшая старуха
зубом врежется в кирзу.
Змей
Ветер вымел из ристалищ
побуревшие пески –
детских игр седой товарищ
держит воздух в две руки.
Я уже так не умею,
осторожен для забав,
выпускать ручного змея
на бескрайние хлеба.
Змей несёт себя из плена
по прохладе голубой
и за нить самозабвенно
тащит Землю за собой.
Нипочём, видать, обуза
для бумажного пера,
если стелются под пузо
заполошные ветра.
И, устав глядеть за солнце,
отпустив тугую нить,
мой товарищ обернётся
и попросит закурить.
Подымим в отрезке праздном
под настырный метроном,
каждый думая о разном,
но, сдаётся, об одном…
