ОДНАЖДЫ ИЛИ НИКОГДА

Николай ИВАНОВ

Окончание, начало в № 9 2020 г.

– Спаси-и-ибо, – пропела Наташа и нырнула в цветы по самую макушку.
Будь у девушки косички, Максим, прощаясь, дёрнул бы за них – это тебе не в больнице раскатывать королевой, требуя от всех уступить дорогу. Но зато и она, выглянув лукаво из-за бутонов, в отместку за первую встречу показала язык. Улыбнулись оба тайне, оказавшейся понятной только для них.
– Счастливо оставаться, – махнул рукой девушке и побежал к автобусу. Она что-то крикнула в ответ, он ничего не расслышал за шумом улицы, но деликатно кивнул: всё будет хорошо.
Отец собирал на кухне поминальный стол. Рядом с фотографией усопшего уже стоял и фронтовой портрет бабы Веры – улыбчивой, с санитарной сумкой и орденом Красной Звезды, погонами младшего сержанта.
– Она-то хоть нам… родная? – потерянно поинтересовался у Максима. С внутренним облегчением дождался утвердительного кивка головой. – Рассказывай.
Рассказывать, собственно, было нечего, но и после услышанного отец уставился немигающим взором на портреты:
– А ведь я догадывался. По поведению, упрёкам друг другу… Помянем.
После выпивки Максим протянул отцу портсигар. Тот узнал его, поднял взгляд на сына.
– Просил передать тебе. На память, – легко совралось Максиму.
Отец погладил отполированные бока, раскрыл, понюхал знакомый с детства запах отцовского табака. Или уже не отцовского?.. Тронул жирную точку у криницы на карте.
– Я съезжу туда, – постарался как можно будничнее сообщить Максим.
– Куда ты поедешь?! – усмехнулся отец. – Там война. Мы только сбежали от неё.
«Вот именно, сбежали», – мысленно согласился Максим, но спорить не был приучен.
– Там многие одноклассники, в Донецке. И  ничего…
– Плевать на многих. Ты учишься в военном училище. Куда поедешь? Карьеру ломать?
– Зачем ломать? Я в отпуске. Всюду написано, что родом из Донецка…
– Сидишь дома! – Отец сел за стол сам.
Снова вгляделся в портреты, мысленно вопрошая: что же вы наделали, родители? Взял в руки портрет бравого полковника, которого семьдесят лет считал отцом. Ненавидеть его за обман или говорить «спасибо» за то, что не цеплялось по жизни сиротство? Ведь всё, что получил в жизни, – от него! Через подзатыльники, через молчаливый плач матери, но жизнь прожита в достатке. Из Донецка поднялись потому, что он пообещал: в России ему как ветерану дадут квартиру, Максим пойдёт учиться, чтобы не кувыркаться оставшуюся жизнь в непонятном статусе ДНР…
Донбасс не был и не стал его родиной, обосновался там после ранения по приказу. Но служил ревностно, получив в награду именное оружие. Но всегда говорил о своей Сибири, вспоминал тайгу, кедрач, снега, реки. Каждый раз при воспоминаниях, к старости всё чаще возникавших, словно совершал мысленный ностальгический туризм. Но не более – возвращаться в родные края по каким-то причинам не стал. Вроде воспоминания об отчиме были слишком тяжёлые. А затем и вовсе привязался к Донецку могилой жены. При этом получилось, что она оказалось последней похороненной на кладбище «Красная Звезда» перед его закрытием. Даже символично получилось: ветерана войны похоронили – и кладбище закрыли. Вроде конец войне.
А она сразу новая началась в 2014-м. Украины с Донецком. Своих со своими. Война с доставкой на дом…
Но теперь стало понятно, почему баба Вера просила похоронить её ближе к Краснодону, к Северскому Донцу, и почему дед не исполнил просьбу. Не хотел верить, что жизнь прожита зря, что его так и не впустила в своё сердце санинструктор Верочка Верба. Не забыла лейтенанта, не променяла на полковника…
– Я деду слово дал, – может, впервые непреклонно возразил отцу Максим, за время мысленного диалога с портретом утвердившись в своём решении. – Там же… там твой отец. И к бабушке, может быть, доберусь в Донецк.
– Там война! – вновь напомнил отец.
– Но люди ведь живут. Я осторожно.
Собирая рюкзак, остановился около серванта, в котором дед хранил документы. Без труда нашёл в банке из-под леденцов ключ от небольшого сейфа, стоявшего в нём же. Открыл железную дверцу. Наградной пистолет лежал на месте. На вид и не пистолет даже, потому как кто-то из донецких умельцев переделал под дерево ручку, придав ей элегантный изгиб. Магазин с патронами лежал в коробочке рядом, и Максим, немного поколебавшись, забрал оружие вместе с документами на него. Если обнаружат на границе или при какой проверке, то оправдание и алиби стопроцентное: после смерти хозяина, как человек военный, везёт сдавать оружие по месту его выдачи – в донецкий военкомат.
Легко разобрал «Макарова» на все возможные части, распихал в рюкзаке среди походно-поискового снаряжения – сменной одежды, кухонных и туалетных принадлежностей, совочка и кисточек, необходимых при расчистке раскопа. Большую лопату добудет на месте. Самое главное – это найти миноискатель. Хоть плохонький. Интернет выдал, что поисковые отряды в Краснодоне достаточно активно работали до событий 2014 года. Так что утром на электричку – и до Москвы. Там автобусом до Луганска, всего 15 часов пути за тысячу рублей. А уж потом – как получится. В крайнем случае при неудаче можно будет считать поездку за разведку.
Разведка сорвалась полностью, даже не начавшись: утром на кухне собравшийся в дорогу отец нарезал бутерброды. На удивлённый взгляд Максима объяснил:
– Я еду тоже. Это надо делать однажды. Или никогда…
Это было неудобно, обременительно, но  – правильно, и Максим принялся помогать собирать туесок с провизией.
Но сюрпризы на этом не кончились. На перроне его окликнула Наташа. В походной джинсовой одежде, с рюкзачком за спиной, она радостно замахала руками – молодцы, не проспали и не потерялись!
– Что, тоже в Москву? – удивился совпадению Максим.
– С вами, в Краснодон, – девушка расплылась в улыбке. – Ты же вчера кивнул, что можно.
Максим закатил глаза. Мало ли мы на что киваем, просто не расслышав вопрос…
– Там война, – словами отца остановил глупышку.
– А вдруг пригожусь. Я же медсестра.
Усмехнулся: у него целый взвод друзей с медицинскими навыками, но никого из них не втягивает в семейное дело. А Наталье пауза только в помощь:
– Я не обременю. Просто в самом деле хочу к «Молодой гвардии». Загорелось.
– Заходим, прощаемся, – поторопили от своих вагонов проводницы, и Наташа первой поднялась по ступенькам.
Отец посмотрел на Максима: ну ты и шустёр! Тот ответил не менее выразительно: понятия не имею, откуда и что.
– Заходите же, а то останетесь, – поторопила с верхней площадки тамбура медсестра, назначив саму себя комендантом поездки. – Давайте помогу.

4.

– Кто видел меня, тот уже мёртв, – казак Василий играл бывалого вояку, презрительно перенеся с угла в угол рта прилипшую к языку сигарету. Выпятил грудь. Висевшей на ней непонятной медали-кресту звякнуть бы о другие награды, но таковых не имелось, и пришлось довольствоваться тем, что подбил пальцами усы, закручивая кончики вверх.
– Я вам не просто мужичок на завалинке,  – продолжал казак то ли набивать себе цену, то ли природно красоваться в присутствии Натальи.  – Всю войну отбарабанил то в «Призраке», то в «Пятнашке», то у Гиви, – перечислив наиболее прославленные отряды ополченцев, не забыл снова потрясти крестом. – А родину защитили  – теперь можно и самому себе пользу приносить.
Из потерявшей цвет калитки выбежала девчушка с листом бумаги. Увидев гостей, не растерялась, гордо дошла до отца, показала ему рисунок. Тот оглядел нарисованную карандашами девочку.
– А почему у неё глаза красные?
– Болеет, – как неразумному пояснила дочь и показала своё творчество незнакомцам: подтвердите. Наташа захлопала по карманам, отыскала в курточке баранку, протянула малышке. Та, получив согласие отца, схватила её, впилась зубками.
– Васька! – раздался из сарая женский голос. Казак пригнулся, словно от пролетевшей над головой мины. Пригладил чуб, чтоб не выдавал хозяина над забором. Замер в ожидании прицельного огня. – Корова прилипла к потолку от навоза, на одну дойку осталось, а тебя черти носят.
– Так, я ей сейчас мозги вправлю, – шёпотом пообещал гостям сконфуженный Василий. Мозги, скорее всего, готовились вправить ему самому, и Максим торопливо сунул местному поисковику бумажку в сто долларов, лишь бы тот не передумал поработать с миноискателем. Казак при виде денег засиял лицом и уже уверенно указал гостям на окраину села: – Идите по этой дороге, до Мемориала Победы метров семьсот. Я догоню.
Возвращаться под гнев жены на полусогнутых, имея крест на груди, да ещё при посторонних посчитал постыдным. Откашлялся в кулак, набираясь мужества, выпрямился. Прикрываясь дочкой, в свою очередь щитом выставившей листок с больной девочкой, пошёл вдоль иссечённого осколками забора вразвалку. Имеет право. С коровой пусть возится тот, кто не умеет зарабатывать доллары!
– Говорил, надо было поменять на гривны или рубли, дешевле бы обошлось, – шёпотом упрекнул Максима отец.
Отставшая Наталья трогала рваные, покрывшиеся ржавчиной отверстия от осколков в профлисте вокруг дома. Неужели она на войне? Как же здесь живут люди?
Её первую и догнал Василий с длинной трубой от миноискателя на одном плече и двумя лопатами – на другом. Шёл гордо, не прячась, скорее всего, откупившись от супруги деньгами, и потому освобождённый от дальнейшей прилюдной критики. Переодетый в камуфляж, подпоясанный ремнём, с офицерской сумкой через плечо – это была его стихия, в которой не требовалось чистить коровник…
– Что, красивая, не побоялась ехать в наши края? Или с таким женихом… – кивнул на идущего впереди Максима. – Прёт как по непаханому.
– Он не жених. Совсем. Я его всего два раза и видела.
По тому, что не покраснела при этом, казак почти поверил в чистосердечность признания. Тем более расправил плечи. Хотелось подбить края усов вверх, да руки были заняты. Благо оглянувшийся Максим подбежал, забрал лопаты – первейший инструмент при раскопках. Тут Василь и подбил наконец усы, словно руки казаку только для этого и предназначались.
– Донец нынче – петуху не напиться, жаркое выдалось лето, – кивнул благодарной слушательнице на блеснувший впереди изгиб реки без единой морщинки. – Говорят, раки появились. Но я что, дурак нырять за ними, как сосед? На всякое дело мозги иметь надо. Даже муравьи тень отбрасывают, а он – ноль, хоть и милиционер. Раков надо ловить в месяцы, где есть буква «р» – март, апрель, сентябрь.
Наташе до тех пор пришлось слушать про рыбалку и соседа, ухитрившегося без участия в боях надеть погоны милиционера и тем обеспечить себе безбедную жизнь, и это в то время, когда он, казак Василий Головня, два года отстаивавший честь и свободу Отечества в окопах, не может найти себе достойную работу, пока не вышли на крутой берег реки.
На плато Николай Иванович первым делом устремился к памятнику в виде развёрнутого красного знамени, надеясь увидеть на нём имена погибших. Максим развернул карту, сверяя нарисованные на ней стрелы красные со стрелами белыми, выложенными из бетона на земле. Три бетонных штыка, устремлённых в небо, давали небольшую тень, и он замер под средним. Знамя – выше человеческого роста. Штыки – выше. А победил немца солдат обыкновенного роста…
– Он здесь, здесь! – вскричал Николай Иванович, вглядываясь в списки, вытащенные Василием из сумки. В ожидании Максима накрыл строчку с инициалами отца, словно удерживая её и не давая исчезнуть, как произошло с этим именем более семидесяти лет назад.
Максим торопливо подошёл. Значит, дед найден и перезахоронен здесь? Ура!
Наташа пробежалась кругом, сорвала какие попались под руку полевые цветочки, положила букетик под знамя.
Казак, поняв, ради какой фамилии приехали из России добрые люди, пояснил:
– Лейтенанта Гречихина мы в списки внесли по просьбе его командира, полковника из Донецка. По проверенным данным, у нас в Суходоле лежат 74 бойца, сейчас числятся 123, но это жители посёлка, не вернувшиеся с войны. А лейтенант ваш… По заверению полковника, он где-то здесь погиб.
Николай Иванович опустил руки. Сколько же раз за последнее время ему приходилось ссутуливаться?.. Имени в списке поклониться можно, но ведь это не останки…
– Это как нынче с нашими станицами и хуторами. Имя на карте есть, а перед глазами уже ни одного дома, – продолжал гнуть свой авторитет казак, не замечая напряжения среди приехавших. Умному платят больше, чем дураку.
Максим, сверяя карту с местностью, подошёл к тропинке, поднимающейся от криницы. Отмерил несколько шагов от крайней ступеньки деревянной лесенки. Ни о какой воронке ничего здесь не напоминало, наоборот, рядом с местом, отмеченным носком десантного берца, переплетясь то ли в драке за место под солнцем, то ли в дружеских объятиях, росли два кустарника. Казак настраивал миноискатель по шуму в наушниках, Наташа найденной за памятником тряпицей протирала на высоту своего малого роста флаг. Николай Иванович прижался щекой к одному из вырастающих из земли штыков, глядя вниз и, скорее всего, пытаясь представить, как пре­одолевал расстояние от реки до этой высоты под огнём врага его отец.
– Давай начнём отсюда, – попросил Василия Максим. Солнце уже отобедало, день не такой и длинный, как кажется из-за лета. Надо поторапливаться.
Поисковик принялся выслушивать землю под трубой миноискателя. Настоящий минёр по тональности звука различит если не год выпуска, то достоинство монеты. А если по правде, то гранату от каски – однозначно. Насколько был профессионален Василий, судить было трудно, но одно то, что именно у него хранился отрядный миноискатель, давало надежду на успех.
– Мелочовка, россыпь патронов, – прокомментировал своё долгое стояние над одним местом Василий и зашёл на второй круг, увеличивая зону поиска. – Но точно здесь? Мы здесь вроде всё обследовали перед строительством мемориала.
– По карте – где-то здесь, – пожал плечами Максим. Даже если ничего не найдут, поездка не была напрасной.
– Ничего? – подбежав, надавила на больную мозоль Наташа. Сама поняла глупость вопроса, попробовала стать полезной, но главное было – не мешать и не шуметь. Отошла едва не на цыпочках, чтобы тут же подбежать обратно, указывая глазами на дорогу.
Кто-то шёл к мемориалу, и Максим опустил руку в карман ветровки, нащупывая тяжесть пистолета. Гостя первым распознал казак.
– О, лёгок на помине, – пробурчал он, снимая наушники и отключая питание прибора. – Сосед. За толстый конец бревна на субботнике уже не возьмётся, хотя всего лишь лейтенант. Раколовец…
Милиционер был в камуфляже – но у кого сегодня нет этой универсальной формы? Погон на плечах не имелось, но знал за собой право поинтересоваться:
– Кто такие? Что делаем?
– Ничего. Стоим, как телята, обсыхаем…  – попробовал пошутить за всех казак, но сосед так глянул, что тот занялся своей трубой, предоставив право гостям самим объясняться с начальством.
Максим вытащил отпускной, представился:
– Курсант Рязанского десантного училища Максим Бубенец. Ищем место гибели деда. Это отец и… Наташа, медсестра… поискового отряда.
– Про комендантский час знаете?
– Так точно.
– Осторожнее и внимательнее, – дежурно дал наставления лейтенант, изучив документы и карту. Добавил вполголоса, для одного Максима:  – Последнее время есть напряжёнка, так что…
– Понял. Спасибо.
– Василь, жена хоть знает, что ты здесь? Или промолчать? – по-соседски подколол лейтенант минёра и, пока тот пытался понять логику вопроса, пошёл в сторону реки, размахивая ведром. Точно глупец, в августе буквы «р» нет. Только вот ведро пустое – плохая примета. Неужели ничего не найдут?
Похоже, в это уверовал и Василий, быстрее обычного начав проходить даже «пикавшие» места. Николай Иванович, поначалу внимательно всматривавшийся в каждое движение минёра, устал от однообразного напряжения и позволил себе отойти к ротонде, элегантно, но непонятно зачем вписанной в мемориал. В красивом месте погиб лейтенант Гречихин, хотя в те стылые февральские дни было, конечно, не до красот. Найдутся или нет останки, показалось вторичным. Может, даже и не стоит тревожить их, пролежавших в земле более семидесяти лет. Хотя по справедливости они должны быть перенесены к тем семидесяти четырём, чьи имена вписаны на обелиске в посёлке и в поминальный список Василия. А так получается, что отец в одиночку охраняет захваченный в феврале 43-го плацдарм для освобождения Украины. И снова символично  – от войны до войны.
Невольно подчеркнула это и Наташа, нашедшая в кустах повалившийся щит: «Внимание! Здесь проходит граница Украины и России». Попыталась поправить его, установить ровно, потом дошло: здесь теперь не Украина, а Луганская народная республика. Граница, разделяющая теперь две страны, проходит в другом месте. Там, где по одну сторону взрывают и сносят памятники ветеранам войны, а по другую – ищут их останки.
– Давай я, – видя, что внимание минёра рассеивается, напросился на смену Максим. Сапёрно-инженерное дело, конечно, не главенствующий предмет в десантном училище, но уж миноискатель от столового черпака он отличит.
Наташа, оставив щит догнивать в прежнем положении, занялась очисткой от наползающей травы наземных бетонных стрел, поглядывая на замершую фигуру в ротонде: не стало бы плохо от дальней дороги и переживаний Николаю Ивановичу. Василий, уловив в действиях Максима уверенность, размял спину: всё же соскучился он за войну по настоящей работе.
Отдыхал недолго: напарник замер над одним местом, пытаясь распознать фон находящегося в земле металла, и Василий отобрал наушники. Фонило ровно, округло, с усилением при приближении к земле, и он кивнул замершему Максиму: можно копать, в любом случае что-то есть.
Взялись за лопаты. Оба знали: война лежит на глубине 80 сантиметров, и по крайней мере дёрн можно снимать смело, особо не осторожничая. Размахнуться плечом не давали камни, так что раскоп не рыли, а ковыряли, выуживая голыши. Наташа с любопытством посматривала издали, устроившись с Николаем Ивановичем в тени ротонды и не решаясь подойти и спугнуть удачу. Охотка, с которой пустилась в путь, оказалась достаточно обременительной, провести ночь в узком кресле, при остановках автобуса через каждые два часа  – это всё равно что ­отработать сутки…
Сомкнуть веки не дал Николай Иванович. Усмотрев скрупулёзность в работе поисковиков, направился к ним. Подошёл, когда сын очищал кисточкой каску, пробитую осколком в самом центре. И Максим, и Василий были уже в перчатках, профессионально готовясь к соприкосновению с останками, и Николай Иванович затоптался на месте, психологически оттягивая момент, когда поднимется каска и под ней откроется…
Под ней оказался пробитый осколком череп. Каска – она от шальной пули, от мелких, на излёте, осколков, а не от фактически прямого попадания снаряда.
– Есть, есть, – радовался находке Василий, делая раскоп шире, потому что теперь требовалось влезть в него и работать пальчиками да детским совочком. Радость профессионалов порой трудно объяснима со стороны, а вот ни Максим, ни тем более Николай Иванович не могли определить своего состояния. – Судя по… – казак замялся, споткнулся на слове «скелет», поправился: – Судя по расположению останков, бойца засыпало взрывом.
Это Максим знал. Значит, это почти стопроцентно лейтенант Гречихин. Его дед. Крикнул Наташе:
– Подай, пожалуйста, рюкзак.
Василий ловко работал пальчиками, по позвонку освобождая тело лейтенанта из земельно-галечного плена, приговаривая:
– Человека тронь не так – помрёт. А с землёй можно делать что угодно, – подразумевал войну.  – Всё вытерпит.
Пока не начал выносить кости, выкладывая скелет – всё же да, скелет! – на траве рядом с ямой, Максим достал лейтенантские погоны времён Великой Отечественной, купленные в рязанском военторге. Разгладил, тронул звёздочки, примерился к вырытому окопу и уложил их там, где предположительно были плечи деда. Поднял глаза на отца. Тот беззвучно рыдал, сотрясаясь всем телом. Наташа закусила оба своих кулачка, сама сжавшись до конопушки.
– 75 лет на коленях простоял, – Василий перекрестил сначала раскоп, потом себя. – 75 лет… Но ничего, сейчас уложим. Отдохнёт за все годы.
– Оставьте меня с ним, – вдруг тихо попросил Николай Иванович.
Василий посмотрел на Максима, на часы  – торопиться бы надо, работы непочатый край, не будут же они оставлять половину лейтенанта в земле на ночь. «Оставим», – согласился на просьбу отца Максим. Поисковик осторожно перебрал землицу под рукой лейтенанта, выудил противотанковую гранату. Опыта поисковой работы хватило, чтобы понять – она не взорвётся, боеприпасы времён войны вообще взрываются большей частью случайно, но и оставлять её в окопе было слишком опасно. Именно из-за случайности взрыва. Да ещё если в окоп хочет войти Николай Иванович…
Вылез наверх, побрызгал остатками воды из бутылки себе на голову. Наташа без слов взяла её, побежала наполнять вниз, к кринице.
– Знаешь, о чём я однажды задумался? – облокотившись о черенок лопаты, обратился к напарнику Василий. – Бахвальство его улетучилось, никого из себя он не строил – стоял перед погибшим лейтенантом простым поисковиком, донецким мужиком, казаком, без дураков отстоявшим свой дом, родной язык, землю предков, свои памятники и любимое дело от саранчи, вдруг полезшей на его землю из всех возможных плесневых щелей учить жизни. – Скажи, почему немцы не могут похвастаться такими же героическими подвигами, которые совершили наши люди? Почему у них нет Гастелло, Космодемьянских, Матросовых, Павловых? Почему они не царапали штыками, не писали своей кровью «Умираю, но не сдаюсь»? Ни разу за всю войну, ни одного примера! Даже в Берлине! У них не оказалось штучного товара. Масса – да, она была и она ломилась. А вот по именам, по поступкам  – нет Германии.
Ответа и не ждал, сам всё понимал. Но от войны прошлой перешёл к нынешней:
– Нет сейчас подобного и на Украине. Не страна, а территория «хатаскрайников» – никому ни до чего нет дела. Дошла до того, что солдат ВСУ не может Родину любить в трезвом виде. Эх! – Воткнул лопату, отошёл к стрелам, смахнул с них травинки, оставшиеся после уборки Натальи. Оттуда ответил на свой же вопрос: – А потому что ещё и мы своим благородством не допускали их до героической гибели. Не зверствовали, не жгли, не пытали…
Он хотел ещё что-то продолжить, но встрепенулся, увидев бегущую снизу Наташу. Она оглядывалась, падала, подхватывалась, пытаясь при этом удержать в руках бутылку. И по тому, что в какой-то момент та выскользнула из рук и покатилась по откосу, а девушка не вернулась за ней, стало ясно – она сильно напугана.
– Эй, – негромко окликнул казак напарника, на всякий случай пятясь под защиту штыков.
Максим увидел девушку уже с милиционером, который, тоже оглядываясь, с пистолетом в руке прикрывал её. Это могло походить на игру в войнушку, если не знать, на какой территории и в какое время они находились. Торопливо вытащил наградной пистолет деда. Передёрнул затвор, загоняя патрон в патронник. Присел за бруствер, насыпанный от окопа деда. Скорее всего, это недоразумение, которое сейчас прояснится и заставит всех улыбнуться, но пистолет милиционеру, конечно, показывать не стоит…
Наташа споткнулась в очередной раз, и милиционер, став, как на тренировке, на колено, выстрелил в чащу. В ответ раздалась автоматная очередь, ещё не прицельная, как не был прицельным и выстрел лейтенанта, но стрельба заставила Наташу преодолеть расстояние под руку казака за мгновение. Лейтенанту времени уже не хватало, и он юркнул вправо, под прикрытие кустарников, по тактике оставив Максиму левую сторону, чтобы захватить наступающих в клещи. Но ничего не перепутал любитель раков?
Отец отрешённо сидел на корточках перед останками, и похоже, звуки выстрелов привиделись ему из военного года: он не отреагировал на них, лишь закрыл уши руками, пытаясь прервать видение.
Но ошибки не оказалось: на склон из чащи выскочили с автоматами наперевес трое парней. Веером, словно косами, прошлись очередями по склону, расчищая себе путь к мемориалу.
– Стоять! – от бессилия и отчаяния закричал им Василий. Его с Наташей защищали лишь каменные штыки, да под рукой лежала «эрпэгешка»  – ручная противотанковая граната лейтенанта Гречихина. Не брошенная во врага в далёком 43-м, она словно ждала своего часа для нынешней войны, чтобы защитить захваченный плац­дарм для освобождения Украины. От украинцев. То, что наступавшие – это ДРГ, диверсионно-разведывательная группа, которые специально создаются для подрыва памятников на территории Донбасса, об этом говорили-предупреждали едва ли не каждый вечер по телевизору в новостях. Но чтобы они покусились на Мемориал Победы, да сегодня…
– Мамочка, мамочка, – шептала Наташа, и казак, схватив гранату, швырнул её в наступающих. Она не могла взорваться – она и не взорвалась, но её кувыркающийся вид заставил диверсантов броситься на землю, и Василь вздёрнул девушку с земли – бегом, за мной!
Да только кто же может встать на ватные ноги! Кто побежит в открытое поле от бетонной защиты?
Бросок гранаты выручил лишь на мгновение. РПГ словно дала понять: помочь могу, но лишь малость, самую чуточку, потому что каждое время должно биться за себя само. Своим оружием.
Не дождавшись взрыва, троица подхватилась, перепрыгнула ржавую, пыльную и бесполезную болванку. Им требовалось довершить дело, за которое обещали хорошо заплатить, но которое смазалось из-за любителя раков, заметившего их на берегу и потребовавшего документы. А на войне глупо играть в устав, надо сразу стрелять. Не хотели поднимать шум и они, удавка на шею для случайных свидетелей всегда под рукой, да слишком шустрым оказался проверяющий, не удалось догнать. Теперь прорваться на высоту, заложить взрывчатку под красный бетонный флаг и раствориться в пойме Донца. Были – и нет.
Но на этом их рывке, на прыжке через ржавую болванку раздались два детских, по сравнению с автоматными словно игрушечных, пистолетных выстрела. Одиночный, выверенный и прицельный огонь при атаке всегда считался более весомым аргументом, чем устрашающая автоматная россыпь.
И споткнулись в бегущей тройке практически одновременно крайние справа и слева. Сами бы – ладно, это солдатская доля, но они оголяли центрового с полным рюкзаком взрывчатки за спиной.
Не осознав, откуда и кем вёлся огонь, оставшийся невредимым диверсант изрешетил и изрыл длинными, на полный рожок, очередями всю листву и землю перед собой. Украину разведчик, может, в трезвом виде и впрямь не любил, но Донбасс точно ненавидел в любом состоянии. Не имея времени сменить магазин в автомате, выхватил из подсумка «лимонку». Он уже осознавал, что одному ему плацдарм не взять, без поддержки не пробиться к красному знамени, но он успевал бросить в невидимого врага и ненавистное прошлое гранату, перед выходом на задание любовно расписанную под гжель. Диверсант не выбирал места, куда её швырять, опыт бойца отметил лишь свежий бруствер, что для человека военного означает: это окоп, а значит, враг в нём.
Зато Николай Иванович успел увидеть свою нарядную, ярко-голубую смерть, упавшую между ним и отцом. Ему, в своё время благодаря областному военкому полковнику Бубенцу сумевшему не пойти в армию, сложно было сделать одно из двух отрабатываемых в армии движений – выбросить гранату обратно или попытаться самому вывалиться из раскопа. А завораживающе красивая, весёленькая граната 2018 года рождения не стала ждать. Иссекла, разметала останки только что найденного лейтенанта Гречихина: собственно, за тем её и несли на мемориал – чтобы боялись, дрожали, сдавались. Но и этого оказалось мало гранатной «гжели», ей хотелось развернуться, как и предполагалось конструкторами, своими двумястами осколками во всю ширь, по простору. Но, зажатая маленьким окопом, граната с не меньшим упоением врезалась своими острыми, горячими брызгами и в оказавшегося рядом с молоденьким лейтенантом его состарившегося сына. Портсигар не смог удержать горячечную смесь, осколки легко разметали старую ратушу на крышке и вошли в сердце хозяина. Пули и осколки почему-то всегда застревают в сердце…
Николай Иванович, повторяя отца, по-фронтовому точно так же упал на колени и обнял землю…

5.

Донецкий республиканский военком приехал к Максиму сам, лишь услышав фамилию полковника Бубенца.
– Он для меня как крёстный отец, капитаном брал к себе в военкомат, – пояснил личное внимание и уважение к его памяти. – А отца и лейтенанта Гречихина похороним со всеми почестями около центрального памятника в посёлке. Я договорился.
– Нет. Если можете, помогите похоронить рядом с бабушкой Верой на «Красной Звезде»,  – решение об этом, принятое Максимом бессонной ночью в доме казака, утром только утвердилось.  – Они никогда не были вместе. Никогда. Пусть хоть так.
Военком кивнул: сделаем. Повертел в руках наградной пистолет своего предшественника. Конечно, красиво было бы вернуть его Максиму в память о легендарном донецком военкоме, но слишком ярко и громко засветилось оружие в сводках происшествий: уничтожение ДРГ противника, спасение объекта республиканского значения…
– Местные власти планируют представить тебя к поощрению.
– Я-то что, лейтенант и Василий главные, – Максим кивнул на соседей, ожидающих окончания разговора на лавочке у общего иссечённого забора. – Только у меня ещё одна просьба, товарищ полковник. Я решил остаться на Донбассе. Готов служить в любом спецподразделении.
– А вот здесь категорически не-е-ет! – улыбнулся полковник. – Заканчивай училище.
– Моя родина – Донбасс!
– Твоя родина – Россия. И Донбасс – это уже тоже Россия. Так что ещё, мне кажется, назащищаешься! Да и спутницу надо доставить до дома, – посмотрел на напрягшуюся Наталью, пытающуюся уловить просьбы Максима и понять своё место в столь стремительно развивающихся событиях. Да, она хочет домой, но ещё не побывала в музее «Молодой гвардии». И готова ехать в Донецк, город тысячи роз. Но чтобы потом всё равно домой…
Выглянувшая из калитки дочка Василия оценила количество незнакомцев около дома, посчитала его допустимым и принесла отцу новый рисунок – усатый мужичок на тонких ножках-ниточках, но зато с крестом и звездой на груди. Казак растроганно прижал художницу к себе, показал на остальных – дорисуй и их, они тоже герои.
– Слушай, сосед, ты какие цветы любишь?  – отпустив дочь, поинтересовался казак у милиционера.
– А тебе зачем?
– Да вот помрёшь, какие принести на могилу, чтобы тебе в радость?
– Васька! – раздалось из-за забора, и казак привычно уменьшился в размерах. – Зови людей к столу.
– Надо всё по-людски в этой жизни делать, – облегчённо выдохнул тот, вырастая в собственных глазах и подбивая усы. – Ушедших – помянуть, живых – накормить. И всем сказать «спасибо». И никто нас тогда не победит!