Операция «Ковчег»

АЛЬТЕРНАТИВНАЯ РЕАЛЬНОСТЬ

Наступила пора тишины. Шорохи и стуки, назойливо лезшие из приёмной в замочную скважину, стихли вместе с испарившимися посетителями, день напролёт колготившимися за обитыми коричневой кожей кабинетными дверьми. Только редкий перезвон да щелчки и клацанье телефонных аппаратов, с которыми управлялся секретарь в приёмной, заставляли седовласого генерала, прислушиваясь, поднимать голову от стопки дневной корреспонденции. «Мура мурой!» Сдёрнув с мясистой переносицы очки, военачальник помассировал пальцами утомлённые глаза. Посидев несколько секунд с прикрытыми веками, он, прищурившись, глянул на золотистый маятник напольных часов, мельтешивший за мутноватым толстым стеклом дубового футляра. Хозяин кабинета с «часовым шкафом» отслужил в «конторе» без малого тридцать пять лет и в молодости слышал легенду, что с этим англицким механизмом сверял время сам Франек…
Откинувшись на жёсткую спинку глубокого кресла, генерал замер. Он привык допоздна засиживаться на службе, и обстановка рабочего кабинета отпечаталась в его мозгу чётче, чем виды личной квартиры или казённой дачи. Положив ладони на массив стола, он погладил полированный край труженика. С утра девственно пустынная, к вечеру суконная полянка его верного помощника листок за листком покрывалась бессчётным количеством документов, поданных к рассмотрению. Потянувшись – настала пора, – генерал щёлкнул кнопкой настольной лампы. Улыбнулся: «Ещё тот анахронизм». Но, отвечая на призыв, бронзовое «прошлое» послушно засветилось зелёным стеклом ­плафона. Спокойный свет откусил у наглеющих сумерек малахитовый набор для письма и столик с разноцветными аппаратами телефонов, помеченных изображениями государственного герба страны, которой давным-давно генерал присягнул служить верой и правдой.
Седовласый ветеран коленом надавил на кнопку звонка, врезанного в корпус мебельной тумбы. Смачно отлепляя от обивки косяка створку, двери отворились, и на пороге кабинета возник призрачный силуэт порученца:
– Валерий Петрович, мне включить верхний свет? – В потёмках целесообразность предложения секретаря не вызывала сомнений. Однако начальственная губа, та, помеченная синей крапочкой гематомы, недовольно дрогнула. Генеральское воображение и без мозолившего глаза света прекрасно дорисовало молодцеватый облик капитана, последние пять лет служившего связующим звеном между его особой и прочим миром.
– Евгений Павлович ещё не отбыли на квартиры?
– Никак нет, генерал Хрущёв не покидал здания! – Капитан имел привычку знать всё, что происходило в «конторе». – Вызвать генерала к вам, Валерий Петрович?
– Потрудитесь, Сергей Иванович. – Вдалеке, там, где тьма растворяла убегающую от его цепкого взгляда лакированную дорожку приставного стола для совещаний, послышался шорох. Секретарь не медлил с исполнением поручения, и генерал поспешил добавить: – Да, и попросите Евгения Павловича, кроме папки для докладов, захватить «Белое» дело.
– Будет исполнено, господин генерал! – Двери, чмокая, поглотили капитана, и генерал вновь остался один.
Развернувшись в кресле лицом к окну, старый служака замер, гипнотизируемый всполохами ночного города. Там, за призрачным стеклянным пакетом кабинета третьего этажа, Всесвятск был прекрасен. Здание «конторы» громоздилось на холме, и у его подножья старая часть столицы, краплённая фейерверком праздничной подсветки, отражалась в матовой полоске реки. Серый гранит набережных, стискивающих чёрные воды Почайны, проводил взгляд созерцателя до перекрёстка, помеченного маковкой с блестевшим крестом: «Колоколенка Богородской церкви, а за ней Книжный переулок с приземистым зданием резиденции премьер-министра». Генерал, вспомнив, как нынче в парламенте министр финансов рассуждал об очередном кризисе, падении ключевых показателей… уверял, цифирная душа, что экономика на этот раз не выдюжит, вздохнул: «Дал же Бог дожить до окаянных времён!» Прикрывая ладонью глаза, он тихо выругался: «Раскаркались, канальи!»
Щёлкнул дверной замок, и атмосфера в кабинете ещё более сгустилась от присутствия постороннего. Невидимый и беззвучный, посетитель приближался к генеральскому столу, и звуки его шагов вязли в бордовом ворсе ковровой дорожки. Шлёпнулась об стол картонка папки, хрустнули колени присаживающегося на стул, и генерал, отняв от глаз ладонь, увидел напротив себя бледное лицо Евгения Павловича, отвечающего в его ведомстве за претворение в жизнь деликатных и весьма щекотливых мероприятий.
Генерал Хрущёв полностью соответствовал своей фамилии. Он был солдатом до мозга костей, хоть и невидимого фронта, но резким, подвижным, жилистым, безжалостным и пунктуально исполнительным.
– Вызывали, Валерий Петрович? – Костлявая кисть Хрущёва покойно возлежала поверх коричневой папки «Для докладов».
Хозяин кабинета, опуская обычную вежливость, облизал языком сохнущие губы:
– У тебя закурить не найдётся?
Генерал Хрущёв пожал плечами:
– Не одному тебе, Валерий Петрович, доктора предъявили счёт…
Начальник отмахнулся от неприятного воспоминания:
– А-а… какие наши годы, старина, сколько их там ещё осталось… два понедельника!
Хрущёв покачал головой:
– Да уж поистратили пороху… в пороховнице зелья на самом донышке осталось. – Он недобро сверкнул глазом из-под насупленной брови. – Кому дела передадим, Валерий Петрович? Иду по «конторе» и пугаюсь тишины в коридорах.
Генерал понимающе поддакнул:
– Чего ты хочешь, Евгений Павлович, нынешнее поколение не желает, «женившись на службе», ночевать в кабинетах, других развлечений полно!
Ветераны помолчали, и начальник осведомился:
– Раз прибыл, доложи, что там у тебя.
Хрущёв для вида разлепил половинки папки, но к документам не притронулся. Память его ещё не подводила:
– С мест докладывают, обстановка стабильная…
Руководитель вздохнул: «Ага! Тишь да гладь да божья благодать! Как в тридцатые, с голоду будут помирать, но оторвать зад от одра и выйти на улицу, погреметь половником в пустой кастрюле, наши соотечественники не соизволят».
Оба генерала горько усмехнулись, и Хрущёв продолжил:
– Ежедневная сводка о здоровье премьера неутешительна… инсульт.
Начальник съязвил:
– Как и объявленная цена за баррель! – И пристально вгляделся в собеседника.
Чуя кожей этот взгляд, генерал, отирая вспотевшие ладони о лампасы, спросил:
– Приводим в действие план «Ковчег»? – И, приподняв распластанную папку, достал придавленное ею тоненькое дело.
Мрачнея, владелец кабинета обронил:
– Пожалуй, затягивать агонию больше не имеет смысла.
Хрущёв протянул генералу «Белое» дело:
– Полагаю, это верное решение. – И усмехнулся: – Давно пора проверить, как это работает!
Не замечая смешок, старый генерал, поджавши губы, развязывал тесёмки картонки.
– Давно… – В его голосе слышалось удивление. – Декабрь 99-го? – переспросил он и сам же ответил: – Не то чтобы давно, старина, но времени прошло предостаточно!
В «Белое» дело кроме пожелтевшего листа, сплошь покрытого нулями с единицами, было вложено растерявшее естественные цвета фото бунгало: веранда, черепичная кровля вразлёт, чьи крылья отпихивали в стороны кудрявую зелень растительности, и всё. Повертев фото, генерал не обнаружил даже намёка на пояснение, что именно на нём изображено.
– Он живёт здесь?
Генерал Хрущёв доложил:
– Уже 16 лет как переехал из Грефельфинга.
Начальство уточнило:
– Пригороды Мюнхена…
Кивком головы Хрущёв подтвердил правильность догадки.
– Неужели, Евгений Павлович, он так похож на нашего премьера?
Подчинённый был лаконичен:
– За исключением мелочей, Валерий Петрович, горбинки на носу и густоты шевелюры, – да!
Обдумывая решение, генерал, шевеля в молчаливой тираде губами, притих. Хрущёв давно привык к манере командира, не размыкая уст, задавать самому себе каверзные вопросы и молча искать на них вероятные ответы. Помалкивая, он не мешал генералу всматриваться поверх своей головы в хороводившиеся за окнами кабинета блики ночного города. Чем чёрт не шутит, возможно, именно там располагалась истина в последней инстанции. Наконец генерал, сморгнув оцепенение, вернулся к обсуждению текущих дел:
– Ладно, генерал, приступайте! Каковы наши первые шаги?
Внутренне подобравшись, Хрущёв доложил:
– Как обычно, Валерий Петрович, «артиллерийская подготовка» по социальным сетям – «вброс» фотоподборки двойников премьер-министра, ну а далее размещение в западных СМИ подобных материалов.
Его поправили:
– Начните с британских, уж больно они падки на дешёвые сенсации… Каковы там ваши позиции?
Хрущёв предложил:
– «Дейли телеграф» подойдёт?
Командир согласился:
– Безусловно! Они начнут, прочие газетчики подхватят… – Давая понять, что «шумовое» прикрытие операции должно пройти в рамках утверждённого плана, генерал уточнил: – Евгений Павлович, «Ковчег» к приёму пассажира подготовлен?
Подчинённый был на высоте:
– Всё готово, Валерий Петрович, ждём приказа – и в путь!
Генерал медлил, нашарив пульт телевизора, он надавил кнопку. Вспыхнувший экран наполнил кабинет мерцающим светом. На нём, используя каждый пиксель, белокурая мадам из ХДС, красуясь перед репортёрами, с апломбом распространялась на тему санкций. Убавляя звук, хозяин кабинета поморщился:
– Эти неуёмные господа насухо выжали из нашего бюджета последние деньги! – Оставляя привычное кресло, генерал протянул руку Хрущёву: – Начинаем немедленно, Евгений Павлович, пора нам с тобой перевернуть эту страницу истории и начать всё с чистого листа!
Монти-Верди, рай на земле! С этим утверждением спорить было бессмысленно. Притулившаяся в самом центре южного континента карликовая страна не могла похвастаться бескрайними прериями. Ровной поверхности на территории доставшихся ей предгорий было немного, но… Золотистое солнце, лазоревые небеса, бескрайний малахит вечнозелёных лесов, снежная пена прекрасных водопадов и хрустальные воды рек и озёр здесь, в Монти-Верди, наличествовали без ограничений. Стискивающие страну в ласковых объятьях горные кряжи и те были изукрашены каёмкой серебра из ледниковых круч. Поутру солнце, выкатываясь на синий простор, царапало об их острые зубцы поджаристые бока, и жидкая алая кровь светила, растекалась по синеватым толщам льда. В обеденную пору горные вершины могли поспорить своей сверкающей белизной с лёгкими облаками, а под вечер они покрывались благородной патиной.
Дон Гран был счастливым человеком только потому, что с террасы дома кабальеро открывался чудесный вид на снежные перевалы Монти-Верди. Были времена, когда уважаемого в горной долине сеньора латифундиста величали иначе, на немецкий манер – герр Мейер, но сам имярек старался не вспоминать об этих досадных обстоятельствах. Карл Мейер стеснялся своего прошлого, к его стыду, в молодости он был шпионом Министерства государственной безопасности. Не то чтобы заправским «рыцарем плаща и кинжала», а так, презренным мелким соглядатаем. Покойные родители, а Карл был единственным и весьма балованным ребёнком в семье восточногерманских бюргеров, огорчались, что их мальчик так восприимчив к дурному влиянию. В оную пору этот упрёк звучал из родительских уст следующим образом: «Тлетворное влияние Запада!» Длинные локоны бросили обожаемое чадо четы Мейер в липкие объятья замарашек-хиппи, и обдолбанный, вечно пьяный Карл до поры до времени бродяжничал с их бандами по землям ГДР. Однажды в изрядном подпитии он и подписал в полицейском участке некие бумаги, а протрезвев, понял, что натворил, но было уже поздно. Отказывать в просьбах сотрудникам «Штази» в той стране было не принято.
В панике блудный сын вернулся в родной Лейпциг. Выбросив джинсы, протравленные до белых пятен своей и чужой рвотой, и сменив синюю куртку с металлическими пуговицами на скромный пиджак, Карл Мейер устроился на работу. И не абы куда, а в полиграфические мастерские «Библиографишес института» подмастерьем, травить медные пластины под печатные формы. Этот решительный шаг молодого человека, пожелавшего кардинально изменить образ жизни, конечно, не обошёлся без протекции всемогущего ведомства. Но сам начинающий график гнал эти мысли из своей остриженной головы. Неожиданно, но возня с кислотами и вредными металлами увлекла немца, и от творчества он стал получать не меньшее удовольствие, чем от курения марихуаны.
Дела шпионские не слишком удручали товарища Мейера. Так, пустяки: познакомиться с художником, писателем, поэтом, иным интеллектуалом или интеллектуалкой, приглядеть на ярмарке за павильоном иностранной делегации. Ничего особенного, пей пиво, крути головой да слушай, о чём говорят новые знакомые. Году в 87-м, правда, случился казус. В Доме ярмарок в толчее народа он неожиданно наткнулся на знакомое лицо и остолбенел. Невзрачный господин с редкими прилизанными соломенного цвета волосами, в коричневой вельветовой ветровке и чёрных брюках с манжетами с постным лицом разглядывал стенд с книжными корешками издательства «Брокгауз». Скучающий господин на мгновение ответил на изучающий взгляд Карла, и график поёжился. Глубоко посаженные, жавшиеся к длинному с острой спинкой носу чужие и пугающие льдистые глаза неизвестного напомнили ему его собственное отражение в зеркале. Художник по металлу даже прикинул: «Для достоверности картинки съездить парню по переносице палкой, и образуется горбинка, та, что мне на добрую память оставил школьный приятель».
Вскорости его жизнь круто изменилась. «Штази» послало Мейера в ФРГ, в Мюнхен. В широком кармане его рабочей куртки лежал пакет с метриками, старыми фотографиями и прочей макулатурой, подтверждающей его родственные связи с семейством Бауэр. Так уж приключилось, что фрейлин Катрина Бауэр, 90-летняя старая дева, месяц назад изволила почить в своём родовом особняке в пригороде Вены. По словам офицера «Штази», адвокаты покойной уже сбились с ног, разыскивая по миру возможных наследников выморочного имущества.
Последнее десятилетие двадцатого века, проведённое в Мюнхене, для модного графика пролетело быстро. В тот мюнхенский период своей жизни он был востребован, как никогда прежде, и его иллюстрации к книгам и эстампы разлетались по Европе стаями бумажных голубей. Париж, Лондон, Рим, Мадрид с нетерпением выстраивались в очередь за персональными выставками его графики. Но лавры мэтра и шумная популярность печалили герра Мейера. Он боялся, его фамилия была на слуху, а в стране набирало силу требование изучить архивы Министерства государственной безопасности и очистить немецкое общество от скверны доносительства. Мало ли что, возьмут неравнодушные граждане и отыщут в мрачных подвалах картонку его личного дела…
Избавление пришло неожиданно. Жаркий август 99-го года переносить в шумном, пыльном Мюнхене было сущее наказание. Лучше в полуденный зной погрузиться в лёгкий шезлонг у беленького домика коммуны Грефельфинг, всласть потягивая холодное баварское пиво… Утопающий в зелёни пригород приютил десяток тысяч благообразных бюргеров, почему бы не принять под свою опеку ещё одного обывателя, пускай и знаменитого графика? Здесь, в неглиже, герра Мейера и застал связной. Последовали пароль и отзыв: «Не желаете ли баварского эля?» – «Спасибо, предпочитаю лейпцигское «Гозе»» И шпион, маявшийся в ожидании провала, услышал:
– Центр поздравляет вас, герр Мейер, с высотами, достигнутыми на поприще искусства…
Потеющий Карл перебил гостя:
– Каковы шансы отыскать мою подписку о сотрудничестве… – Художник стыдливо опустил наименование карающего государственного органа, ставшее ныне нарицательным.
Связной, обмахиваясь панамой, криво улыбнулся:
– Не порите чепухи, уважаемый друг! – Делая страшные глаза, посланец центра просипел:  – Вы принимаете нас за дилетантов?
Желая возразить, напуганный агент сглотнул горькую слюну, но ему не позволили высказаться.
– Забудьте о компрометирующих бумагах, вас слишком ценит наше руководство!
Мейер собирался рассыпаться в любезностях, мол, он не сомневался… но его невежливо прервали:
– Вам следует поручить своему адвокату купить на бирже акции нефтедобывающих компаний, ведущих разведку недр в Монти-Верди.
– Южная Америка… – ахнул график.
– Да, Латинская Америка!
Карл окончательно запутался:
– И что мне прикажете делать с этими акциями?
Посланец Центра пояснил:
– Вложения позволят вам без труда получить гражданство этой банановой республики.  – Собираясь прощаться, связной водрузил панаму на потную макушку: – Вы поселитесь за океаном…
– Но… – художник отнекивался. Бесполезно.
– Поселитесь, не возражайте! На том берегу вам укажут, где именно, – вставая с шезлонга, посланец повысил голос, – и будете получать весьма приличные дивиденды от вложенных средств. – Прощаясь, он приподнял головной убор и хитро подмигнул озадаченному агенту: – Крохе Монти-Верди посчастливилось угнездиться над углеводородным морем! Всего хорошего, герр Мейер!
В главном доме гасиенды сеньора Грана, большом белом, по колониальной традиции опоясанном открытыми террасами на свайном основании, было много испанской мебели, станковой живописи и серебряных подсвечников. Чего не хватало за чугунным кружевом балясин и перил его террас, так это света и добрых трудолюбивых рук горничных. Скудность освещения объяснялась просто – сеньор шестнадцать лет запрещал своим пеонам подрезать деревья в окружавшем господский дом парке. Ну а с уютом и того проще! Специальной европейской прислуги дон Гран не держал, в быту обходясь помощью батраков, что пасли его скот на горных пастбищах. Жёны индейцев оказались весьма скверными хозяйками, полагавшими, что для пыли в господском доме отведены специальные места.
Прибыв за океан, герр Мейер поселился в отдалённой долине, где повёл замкнутый образ жизни. В обнимку с винчестером переселенец блуждал по горным кручам, встречая на своём пути лишь понимавших испанскую речь низкорослых индейцев в пёстрых пончо и широкополых шляпах, прошитых цветными нитями, или едущих верхами неразговорчивых кабальеро в сомбреро с золотистыми накладками, кутающихся в чёрные чарро с серебряными галунами. Гордые всадники на чилийских лошадях могли похвастать толикой португальской или испанской крови, но и с этими соседями-латифундистами поболтать на нормальном языке у немца не получалось. Испанский был для этих сеньоров родным, а Карлу он давался нелегко.
От скуки отшельника спасала Всемирная паутина, она и телефон, и почта, одним словом, окно в мир. Со временем дон Гран, так Мейера называли пеоны, оставил даже охотничьи забавы. В интернете нашлось великое множество всевозможных квестов, и Карл не заметил, как превратился в затворника. Язык он выучил не то чтобы в совершенстве, а на бытовом уровне – оплатить услугу, по телефону заказать в магазине разные мелочи. Он продолжал творить, сотрудничая со множеством известных изданий, и почта из Европы, а также продукты и предметы обихода исправно подвозились к закрытым на висячий замок воротам гасиенды. От них посыльные связывались с сеньором Граном по домофону.
Сегодня выдался именно такой день. Карл, резво стуча по клавиатуре, сочинял письмо главному редактору издательства «Блумсбери»: «Леди…» – редактор была дамой, – когда от входных дверей донеслось слабое треньканье. График нахмурился, но ненавистный перезвон только усилился. Прокричав: «Да иду я, иду!» – художник, забыв о письме, скрипя половицами, отправился сквозь потёмки комнат к стеклянным дверям прихожей.
– Что там за пожар? – проворчал хозяин в трубку домофона.
– Мебель! – выплюнула ему в ответ мембрана переговорного устройства.
– Мебель? – повторил сеньор, желая уразуметь, что это за штука. – Какая, чёрт вас побери, мебель?!
– Зеркальный шкаф, – искажённый техникой голос был бесстрастен, – тот, что вы, дон Гран, заказывали в нашей компании в прошлом месяце!
Мейер задохнулся от возмущения, но, досчитав до тридцати, успокоился:
– Не вздумайте выгружать! Сей момент я лично подойду и гляну, что за гнусность ваша компания пытается всучить доверчивым господам! – Прихватив сомбреро, сеньор, оставив дверь приоткрытой, засеменил по дорожке, устланной фиолетовыми лепестками вечнозелёной жаккаранды. В конце туннеля из древесных ветвей, зелёной листвы и метёлок фиолетовых соцветий его ждали ажурные ворота, за которыми стояла фура. Подбоченясь, гневающийся сеньор потребовал отчёта от чернявого водителя в хэбэшной куртке, джинсах и кепке, что, покуривая у подножки авто, перебрасывался словами с мордастым грузчиком, сидевшим на пассажирском сиденье.
– Итак, любезный сеньор Гран, – воскликнул водитель, – у меня накладные… – И сквозь прутья ворот протянул владельцу гасиенды пачку путевых документов.
Сеньор отстранился от бумаг:
– Оставьте, юноша! – он был непреклонен.  – Мне не нужна мебель…
Но его прервали:
– Дон Гран, вы зря отказываетесь от заказа, – не покидая кабины, здоровяк-грузчик, опустив стекло, вмешался в разговор.
Карл, желая хорошенько обругать негодника, вперил взгляд в его улыбающееся лицо и даже открыл рот для отповеди. Но рабочий его опередил:
– Сеньор, едва глянув на шкаф, одобрит свой выбор… это не мебель, это ковчег Ноя! Право дело, благородный дон, в этом зеркальном шкафу запросто можно отыскать две дюжины скелетов.
Пылающие праведным гневом раздутые щёки Мейера, бледнея, опали. Сеньор стушевался. Ему вдруг захотелось оказаться подальше от этого благоухающего фиалками места. Верзила-грузчик, скалившийся из окна фуры, помянув «ковчег Ноя», подал ему знак: «Я свой». Прошлое настигло Мейера и в этой цветущей долине. Едва передвигая ноги, с поникшей головой он поплёлся за водителем смотреть приобретение.
Внутри фуры царил полумрак. У задней стены брезентовые растяжки удерживали громаду шкафа из красного дерева под резной короной, символизирующей изобилие. Двери мебели горели морёным деревом, центральная поблескивала массивным зеркалом. Карл осторожно сделал пару шагов по звонкому дну кузова, и его аватар в зеркале: чёрное чарро, короткая суконная куртка, белая рубаха и заправленные в высокие сапоги бриджи с лампасами – повторил его движения. Он на секунду смежил веки. Открыл глаза, а перед ним вместо зеркала ничего не отражающий чёрный квадрат. Не на шутку испугавшись, Мейер до звона в ушах принялся вглядываться пустую тьму зазеркалья. Постепенно чернота в раме из красного дерева принялась сереть, и Карл различил в ней блеск переносицы. Образ проступал, и, в предчувствии несчастья, сеньора затрясло от ужаса, аж ноги подкашивались, однако опереться или сесть было не на что. Из чёрной краски эфира проявлялся его собственный портрет: высокий лоб с залысинами, округлое лицо, длинные волосы, спелой соломой лежавшие на эполетах куртки, едва намеченные тёмными полукружьями близко посаженные глаза, острый нос с тонкими чувственными ноздрями… Карл ещё успел подумать: «Уже с горбинкой…» Перед его глазами полыхнула белая вспышка… дальше ничего.
Карл присел на широкий диван. Сутками не выключаемый телевизор бубнил новости. Мейер потянулся и, ухватив высокий бокал, брезгливо понюхал его нутро. Бокал пах пивом: «Грязный!» Оглядев сервировочный столик и не найдя чистой посуды, он взялся за тёмный бок пивной бутылки. Свернув укупорку, по-хозяйски кинул пробку на деревянный лоток стола. Отхлебнул из горлышка, напиток ему не понравился: «Дрезденский «Радибергер» лучше!» Диктор в телевизоре заговорил о продлении санкций. «Надоели!» – подумал Мейер. Затем его тонкие, вечно поджатые губы расслабились в улыбке: «Хотя… я вроде бы уже и не раб на галерах…» – Хозяин гасиенды сделал другой глоток, и в этот раз пиво ему понравилось.

Виктор УСОВ

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован.