Живи за нас…

Алла ЕРМАК

Минск, Беларусь.
Член МАПП – Международной ассоциации писателей и публицистов, корректор Международного альманаха «Созвездие» (Беларусь). Публикации в международных альманахах: «Ступени» и «Vingis» (Литва), «Сзвездие» (Беларусь), «Okeanus Sarmatikus» «Покрова» (Каунас, Литва); в сборниках стихов: «Связующее слово» (Россия), «Три желания» (Россия), «Память храним». Автор сборника стихов «Дорога в осень» (2018). Номинант премии «Поэт года – 2017» и дипломант премии «Поэт года – 2018» с награждением медалью «Владимир Маяковский. 125 лет»; победитель (диплом 1-й степени) Международного конкурса «Мгинские мосты» (Россия) в номинации «Проза», Международного конкурса «Созвездие духовности», номинация «Проза» (Киев, 2019).


– Доченька, просыпайся, Рыжуху пора доить да в лес гнать – светает уже. – Мамины руки гладили спутанные во сне волосы дочки, нежно прикасались к её тёплым щёчкам, стараясь не напугать свою младшенькую, прерывая такой сладкий утренний сон четырнадцатилетней девочки.
А Галинка плескалась в речке. Ласковая тёплая водичка нежно гладила её тело, солнечные лучики шаловливо перебирали своими длинными тонкими пальчиками волосы и заплетали их в толстую русую косу, которая скользящей змейкой вилась за ней по течению. В прибрежной зелёной траве стрекотали на своих скрипочках кузнечики, а сине-зелёные стрекозы медленно кружились в бесшумном вальсе над самой водой…
Но что-то тревожило девочку, мешало её невозможному счастью. Длинные ресницы дрогнули – и детское блаженство закончилось. Она потянулась всем своим худеньким тельцем так сладко, что у матери дрогнуло сердце…
«Ой, к добру ли? – невольно подумала она, прислушиваясь к каждому шороху во дворе. – Ивана с Анютой что-то долго нет. Давно пора вернуться бы…»
– Пошла я, мама, Рыжуху доить, а потом в лес с ней. Я быстренько, не волнуйся, – голосок Галинки прервал тревожные думы Анны, и она только кивнула головой вслед дочке, безмолвно перекрестив её.
Семья Симаковых переехала в Беларусь лет десять тому назад. Сёстры Анны Тимофеевны звали её к себе.
«Работа в колхозе есть, дом вам всем селом за недельку соорудим, и будете жить не тужить. У Ивана твоего руки золотые – никакой работы не боится, а инвалидность его делу не помеха – найдёт в селе работу по своим силам, как-никак, а копейка в семье не помеха. Да и сын Петя уже парень взрослый – отцу помощник. Соскучились мы без вас», – писали Анне сёстры Василина, Надежда да Ольга, будто сговорившись.
Долгими бессонными ночами, когда их четверо детей сладко спали, Анна с мужем Иваном перечитывали каждую строчку вновь полученного письма, обсуждали каждое словечко, стараясь принять правильное решение. Голодно было в их семье, как, впрочем, и в остальных семьях их маленького села, затерявшегося в глухой сибирской тайге со времён староверских скитов. Будущее детей волновало их, не давало покоя ни днём, ни ночью. И решились, переехали.
Деревня Жуки приняла их по-разному: семьи сестёр да их друзей шумно отметили это событие, односельчане здоровались, заговаривали, встречая их на улицах села, некоторые настороженно приглядывались: не бросаться же на шею первым встречным. Жизнь постепенно налаживалась. Дом построили на краю деревни. За ним было колхозное поле, Анна работала там в полеводческой бригаде. Иван устроился колхозным пастухом, а зимой работал на ферме – подвозил корма, собирал по хуторам излишки молока для переработки. Старшие дети, дочь Аня и сын Петя, учились в школе, младшие девочки, Валентинка да Галинка, были при матери – помогали по дому. Так незаметно пролетело десять лет. Шёл 1941 год…
В один день Аня и Петя получали документы об образовании: Аня – диплом медсестры, Петя – аттестат о среднем образовании. В доме было шумно, весело, празднично. Накануне съездили всей семьёй в район, чтобы приодеть выпускников, купить обновки младшим да и себя побаловать немножко. Дочь Анна, проводив родителей, брата и младших сестёр, побежала к себе в общежитие прихорашиваться к празднику, а утром семья ждала её дома, чтобы поздравить с началом взрослой жизни: Анна была направлена в их Жуки фельдшером. Вся семья гордилась ею, сельчане уважительно здоровались с девушкой, ласково называли доктором и частенько обращались за помощью даже в годы её учёбы в медучилище. Как было родителям не гордиться! Одно тревожило Анну с Иваном, как и их односельчан, – разговоры о войне: горела Польша, без сопротивления сдались Норвегия, Швеция, Австрия, Франция, Италия, Испания… Гитлеровская Германия торжествовала… Холодело сердце от одной только мысли, что Гитлер, покорив Западную Европу, двинет свои войска на Восток…
Село Жуки, как и весь Советский Союз, чествовало своих детей – выпускников 1941 года… А утром страшная весть ­ворвалась в каждую семью, в каждое сердце советского человека… Рухнули все мечты и планы, связанные с будущим детей, – не о себе думали в тот страшный час родители… Война… С воем и скрежетом ворвалась она в каждый дом… И  уже несколько часов горел пограничный Брест, истекала кровью Брестская крепость, и полчища фашистов шли к Минску…
Дочь Анна вернулась домой на третий день войны, изменившаяся до неузнаваемости: твёрдо сжатые губы, горькая складка между бровями, коротко остриженные волосы и солдатская гимнастёрка сделали её взрослее лет на десять. Мать тихо опустилась на табуретку, зажала ладошкой рот, чтобы не реветь в голос, и во все глаза смотрела на дочку молящим взглядом…
– Когда? – выдохнуло её сердце…
– Переночую, – тихо ответила Анна, – и в военкомат. А там и на фронт, в госпиталь. Не могла иначе, я ведь медик.
Отец дрожащими пальцами зажёг папиросу и вышел из избы… Вечером вся семья сидела за столом, ждали только Петю. Он вернулся поздно, злой и взъерошенный: ему отказали в военкомате – восемнадцать только через полгода.
Провожать Анну утром вышла вся семья. Младшие девочки, Галинка и Валюша, жались к старшей сестре и ревели в голос, отец курил папиросу за папиросой, мать вытирала бегущие слёзы. Петра не было с ними – он ушёл ночью… Так рухнула их надежда на тихое семейное счастье. И началась новая жизнь, полная тревог, страха, ожидания…
Был на исходе второй год войны. Ко всему привыкает человек, со всеми невзгодами может стерпеться, ко всем бедам и тяготам может привыкнуть, но как привыкнуть матери к неизвестности о судьбах своих детей? Письма от Анны приходили редко. Писала она скупо: жива, здорова – и мать была счастлива. Всем показывала её коротенькие письма, делилась своим материнским счастьем. А от сыночка получила она только одно письмо. Писал он, что взяли его на краткосрочные курсы танкистов. Окончит – и на фронт. Скоро вот уже два года, как нет от него весточки… Без сна лежала она длинными ночами, перебирала в памяти всю коротенькую жизнь Петечки своего, скупо молилась за него перед образами…
Как-то под вечер зашли к ним во двор мужики-односельчане. Велели Анне мужа позвать. Долго не расходились, курили да разговаривали за дровником. Вернулся Иван в дом повеселевший да помолодевший.
– Ты вот что, Анна, собери-ка мне кое-какой еды денька на два, да не жалей, не к чужим пойду. Да полотенец чистых положи, простыней дай.
– Это куда ж ты собрался, дурень старый? – запричитала Анна. – Никак в лес, к партизанам? Мало им всё! И так подчистую выметают всё из домов по ночам, теперь вот и тебя, дурака старого, прихомутать решили…
Её возмущению не было предела. Слухи о партизанах в дальнем лесу упорно ходили по селу, и вот уже месяца три назад они стали наведываться по ночам. Баньку просили истопить, раненого подлечить, харчей дать…
– Не твоего ума дело, – шикнул на жену Иван. – Делай что велено, с зарёй выходить – путь неблизкий.
На рассвете прощались, как навсегда. Анна не голосила. Обняв мужа за шею, прильнула к нему всем телом и застыла, как изваяние: ни вздоха, ни слезинки, ни словечка. Только сердце её тревожно щемило, предчувствуя беду…
– Ты вот что, Анюта, – сказал Иван, – Рыжуху нашу после дойки в осинник за речкой прячь от греха подальше. Это мы с тобой на отшибе живём, и всё пока тихо. А в селе полицаи зверствуют из Заборья, всё из хлевов выметают фашистам на стол, подлюги.
– Да Бог с тобой, Ваня, вернёшься – и займёмся с тобой коровой да поросятами. Береги себя!
Иван неловко, как на первом свидании, обнял жену и поцеловал её в щёку… Через пару минут его силуэт растаял в тумане осеннего утра.
…Галинка отрезала кусочек хлеба, посыпала его солью, как Рыжуха любила, подхватила подойник и вышла на крыльцо. Утро только начиналось. Первые лучи солнца едва пробивались сквозь туман над рекой. Была та удивительная пора, когда лето ещё не ушло, а осень не вступила в свои права. Верхушки берёз были вызолочены предрассветным солнцем и горели, как свечи. Пышные шапки георгин уже поникли, зато хризантемы горделиво держали свои головки, весело выглядывая сквозь забор. Утренняя свежесть стряхнула остатки сна, и Галинка, подойдя к сараю, вдруг подумала, что, вернувшись домой, соберёт букет из последних осенних цветов и подарит маме…
Первые капли парного молока звонко ударили о дно подойника. Рыжуха стояла тихо, мирно жуя любимый хлеб с солью. Молоко пенилось в ведёрке, и девочка радовалась, что его сегодня больше, чем вчера. Вдруг до её слуха донеслись крики и чужая речь.
«Где это? Что случилось?» – не успела подумать она, как дверь сарая резко распахнулась, и в проёме девочка отчётливо увидела фигуру солдата с автоматом наперевес.
– О, млеко, гут, гут! – зачастил он, протягивая руку к подойнику.
Галинка, не отдавая себе отчёта, что она делает, рванула ручку ведёрка на себя. Фашист, не ожидавший такой реакции девчушки, отпустил руку, и молоко вылилось на засыпанный сеном настил сарая. Секунду они так и стояли друг против друга: четырнадцатилетняя девочка в луже парного молока и взрослый дебелый мужик с автоматом на груди… Во дворе раздался отчаянный крик Анны:
– Беги в лес, доченька! Не тронь меня, гад! Не смей!
Услышав её голос, в хлеву отчаянно замычала корова. Солдат сорвал автомат с груди и дал длинную очередь. Рыжуха, подогнув передние ноги, тяжело завалилась на бок и жалобно замычала. Глазами, полными ужаса, Галинка смотрела то на солдата, то на корову и понимала, что вот она, война, пришла, не спросив, в их дом, и ей впервые за эти два года стало по-настоящему страшно. Ноги были ватными, в глазах поплыли чёрные круги, и, теряя сознание, она услышала противный визгливый голос солдата:
– Вставайт, маленькая дрянь!
Галинку он вытащил из сарая за косу. Её лицо, перемазанное навозом, моталось по траве из стороны в сторону. Крикнув что-то другому солдату, он потащил девочку к колодцу и вылил на неё ведро воды…
Всех сельчан согнали на площадь к бывшему сельсовету и велели построиться в два ряда. Все молчали. Слух о том, что случилось в хате Симаковых, уже разнёсся по селу. Подъехала крытая машина. Из неё выпрыгнули солдаты. Они оцепили построившихся людей и ждали команды. Сельчане не понимали, в чём их вина, что привело группу карателей в их деревню. Но все знали, что война, кровавая, жестокая и вездесущая, заглянула им в глаза… Галинка стояла рядом с бабушкой Леной, старейшей одинокой жительницей села.
– Обопрись, девонька, о меня – легче будет. И не бойся их, гадов…
Солнце уже было над головами, а люди всё стояли на площади, не понимая, в чём их вина. Наконец подкатил чёрный лимузин. Из него вышел высокий, как жердь, офицер. Рядом с ним пристроился переводчик, по-собачьи преданно заглядывая ему в глаза. Офицер что-то буркнул ему, и переводчик бросился к крытой брезентом машине. Солдаты, забравшись в кузов, выбросили на землю два окровавленных мешка и вытащили из них двух мужчин. Руки их были скручены колючей проволокой, лица избиты до неузнаваемости, рваная одежда висела клочьями. Их пытались поставить на ноги, но они тут же падали. Офицер подошёл к переводчику. Отрывисто прозвучала команда. Переводчик заговорил:
– Эти двое были пойманы ночью у реки, они шли из леса. Это партизаны. Один из них ранен. Старик помогал ему идти. Мы знаем, что в лесу орудуют партизаны. Два эшелона с боеприпасами пущены под откос. И эти люди должны ответить за это. Если вы не скажете, кто они, все будут расстреляны, все до одного. А теперь будем стрелять каждого пятого. Ты,  – ткнул он хлыстом в пожилого мужчину.  – Иди смотреть. Знаешь их? Где живут? Кто у них есть дома?
– Нет! – покачал головой пожилой односельчанин.
– Ты знаешь? – ткнул хлыстом переводчик…
Люди, сжавшись, ждали ответа пятого… Выстрел раздался без вопроса, и безвольное тело односельчанки осело на землю… Подбежавшие солдаты оттащили его в сторонку.
Галинку бил озноб. Мама была где-то впереди. А переводчик всё тыкал хлыстом, визгливо выкрикивал слова, и каждый пятый с ужасом ждал смерти…
– Люди! Да что мы – стадо баранов? Врассыпную, бегом! Даст Бог, и выживем! – закричала баба Лена и толкнула Галинку в заросли крапивы за спиной. – Беги, девка, живи за нас… тебе жить надо…
Сотни жгучих иголок впились в тело девочки, и это вернуло её к жизни. Она пролежала в крапиве до темноты – всё боялась, что фашисты вернутся. Но, дав для убедительности пару автоматных очередей в избитых мужчин, они уехали.
Галинка сидела в зарослях камыша у речки. Боли она не чувствовала. Тело окаменело. Мысли в голове путались. Что делать? Куда идти? Где мать, отец? И вдруг недалеко от неё раздался тихий шорох. Девочка перестала дышать от страха. А потом подумала, что враг в камышах прятаться не будет.
– Кто здесь? – тихонько позвала она.
– Доченька моя… – запричитала Анна.
Они вернулись в село и не сговариваясь пошли к сельсовету, замирая от каждого шороха и прижимаясь к земле… Чем ближе они подходили, тем чаще им стали встречаться люди, пережившие такой же ужас. Вот и сельсовет… Группа людей в полный рост, не прячась, обступила лежащих на земле мужчин из леса. Один из них ещё подавал признаки жизни. Мужчины решали, как его лечить и где спрятать. Увидев Анну с дочкой, все расступились.
– Галиночка, – бескровными губами шептала Анна. – Это папка твой, только вида не подавай. Я его с первого взгляда признала, да молчала. За тебя боялась и людей боялась. А оно вон как всё обернулось… На смерть шли, а не выдали…
Подъехал Митяй на своём Гнедом. Молча положили истерзанного до смерти Ивана на телегу и поехали в сторону кладбища. Анна с дочкой шли рядом. Небольшой холмик вырос среди могил. Анна низко поклонилась односельчанам и сказала:
– Спасибо вам, люди… Закончится проклятая – поправим.
Ночью Галинке приснился сон. Она собирала в букет осенние астры и хризантемы.
«Как мне не совестно… – думала она, любуясь роскошным подарком осени. – Война идёт, люди гибнут. Папка замучен до смерти, а я цветочки собираю».
И вдруг рядом с ней встала бабушка Лена, толкнувшая её в крапиву.
– Живи, девонька, за нас… Тебе жить надо…

Алла ЕРМАК

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован.