ТРИ ЭССЕ ОБ ИСКУССТВЕ

Марина Переяслова

Родилась в городе Новокуйбышевске Самарской области. Окончила факультет иностранных языков Самарского педагогического университета. Работала учителем, переводчиком, редактором в Самарском книжном издательстве, инструктором областного отделения Общества любителей книги, журналистом самарского выпуска газеты «Комсомольская правда», участвовала в издании известного доныне самарского литературного журнала «Русское эхо».
Член Союза писателей России, Союза журналистов Москвы и Международной федерации журналистов.
С 1997 года живёт в Москве. Участвовала в различных литературных совещаниях и мероприятиях в Ашхабаде, Ульяновске, Пскове, Туле, Санкт-Петербурге и других городах.
Печаталась во многих журналах и альманахах, в газетах: «Трибуна», «Парламентская газета», «День литературы», «Литературная газета», «Литературная Россия» и других.
Автор книги стихов «Треугольник» (Самара, 1991), сборника интервью «О самом главном» (Москва, 2006)и др.
Награждена международной литературной премией им. С. В. Михалкова «Облака».

Как стать писателем

Когда меня спрашивали, кто я по профессии, мне почему-то было неловко произнести слово «писатель». Журналист, литературный работник, редактор – пожалуйста. Но вот назвать себя писателем не позволяло какое-то внутреннее сомнение: а имею ли я право называть себя столь важным для меня словом? Хотя сейчас каждый второй литератор, издавший за свой счёт единственную тоненькую книжицу, спешит зачислить себя в ряды классиков литературы. Во-первых, кто является классиком, а кто рядовым графоманом – знает только история. Победитель конкурса поэтов Игорь Северянин, считавшийся при жизни классиком, канул в небытие, оставив потомкам лишь незабываемые строки «Это было у моря, где ажурная пена…», а его современник Александр Блок, на вечер которого незадолго до его преждевременной кончины пришёл лишь один слушатель, остался в русской культуре, думается, на века. А посему не стоит пишущему книги задаваться вопросом: будет ли это кому-то нужно? А также робеть перед мастерами слова, живущими и ушедшими: «Разве я могу написать что-то лучшее, чем сотворили они?» По-моему, нужно просто писать, и делать это только потому, что ты не можешь этого не делать. Душа требует выхода на сцену бумажного листа.
И вообще, писать надо, когда литература не отпускает тебя из своих объятий ни днём, ни ночью. Вот тогда ты действительно – писатель, а не читатель. Хотя в том, чтобы быть просто читателем, тоже ничего зазорного нет. Не случайно же поэт Андрей Дементьев написал в одном из стихотворений: «Пусть другой гениально играет на флейте, но ещё гениальнее слушали вы». Умение слушать другого – это тоже один из талантов.
Виктор Розов в своей последней книге воспоминаний «Удивление перед жизнью» писал о том, что приводил в ступор своих молодых студентов заявлением: «Если можете не писать – не пишите». Авторство этих слов приписывается Льву Толстому и Райнеру Марии Рильке. Не буду ничего утверждать, так как при сём не присутствовала.
Знала я одну хорошую, искренне влюблённую в литературу девочку, которая даже окончила московский Литературный институт имени Горького и мыслила себя не иначе как писателем. Но произведения из-под её пера появлялись так редко, что это напоминало, по чьему-то меткому выражению, выдавливание засохшей зубной пасты из тюбика. Это хорошо, что в конечном счёте она получила профессию литературного работника. Но истинный писатель всё-таки должен фонтанировать в своём творчестве, низвергаться на читателей своими сюжетами, образами и рифмами, как клокочущие летние ливни. Думая о её судьбе, я понимаю, что писатель, как и художник, должен всегда ходить с блокнотом и карандашом в руке, чтобы в любую минуту успеть записать важную из вечно роящихся в его голове мыслей.
Пишущему человеку вообще непростительно терять интересные мысли и образы. Писательница Екатерина Маркова так вспоминала об этом: «Мы как-то с Анатолием Алексиным беседовали, и я ему рассказывала про свою очередную задумочку, и вдруг он понимает, что во мне что-то родилось интересное, и начинает оглядываться по сторонам в поисках того, где это можно записать. Видит только пачку сигарет на столе и протягивает её мне со словами: «Быстро записывай. Никогда не нужно доверять памяти. Всё равно уйдёт. Пиши на чём угодно. Хоть на манжетах своей рубашки, как Кальман, но записывай». Об этом же говорил и Виктор Розов в «Удивлении перед жизнью». Идея его заключалась в том, что рассказ нельзя откладывать на потом, потому что, если сначала пообедать, потом погулять в парке и лишь затем сесть за письменный стол, то ничего из себя в плане письма уже не удастся выжать. Мысль должна быть записана сразу, как только она пришла в голову.
Об этом Екатерина Маркова рассказывала мне однажды: «Моя первая повесть “Чужой звонок” была напечатана в журнале “Юность”, когда мне было 29 лет. Что было самое удивительное – ко мне потом подходили очень многие писатели, критики, просто друзья и говорили: “Как, наверное, долго ты вынашивала эту повесть, как, наверное, долго ты над ней работала…” Я при этом краснела – ведь я написала её за две недели. Но, возможно, она созревала во мне долгие годы. Вообще, у меня как бы безотходное производство: я пишу без черновиков, сразу, абсолютно набело. Я сажусь за компьютер и, не отрываясь, могу написать четыре страницы текста, но никаких записей при этом у меня нет. Конечно, в этом нет ничего хорошего, я, видимо, жутко перегружена: это значит, что в подкорке всё это крутится, вызревает, я обдумываю – и выходит уже результат. Работа не на листе идёт, а в подсознании».
Кстати, обмолвлюсь, что в её лице я встретила именно «своего писателя». Не часто так бывает, что читаешь чьё-то произведение, а тебе кажется, что это всё написано про тебя, более того, что ты абсолютно солидарен с автором в его оценках и высказываниях. И тем более удивительно, что этот писатель – профессиональная актриса.
Она же говорила мне о том, что «любой дар, в том числе и литературный, владение словом – конечно же, от Бога. Когда я сажусь за письменный стол, то читаю молитву “Перед началом любого дела”: “Без тебя, Господи, ничего невозможно творить…”, а когда заканчиваю своё очередное произведение и ставлю точку, читаю молитву благодарственную: “Благодарю тебя, Господи”, потому что я очень хорошо понимаю, что без Бога невозможно написать ни строчки».
Хотя наставничества в литературе никто не отменял. Екатерина Маркова особенно ценила своего первого учителя в литературе – писателя Анатолия Алексина. Она вспоминала о нём: «Это огромное счастье, когда есть такой учитель, который имеет мужество сказать тебе правду. Анатолий Алексин – мой учитель, которому я показала свою вторую повесть “Тайная вечеря”, и он сказал так: “Давай пройдёмся по повести ‘для школы’”. Мы сели, и я была потрясена тем, как мастер умеет преподавать урок своему ученику. Он просто брал страницу и по словам разбирал её. “Больше всего бойся расхожих слов, – говорил он мне. – Как геолог ищет полезные ископаемые, то же золото, ищи своё слово”.
Я помню, как в повести “Чужой звонок”, готовившейся к публикации в “Юности”, мне вымарали одну фразу: “Мои умные ноги привели меня к моему первому всему”. Мне сказали в редакции: “‘Умные ноги’ – это плохо”. Алексин сказал: “Борись за эту фразу. Это хорошо. Это тобой рождено, и ты должна защищать своё творчество”. Он сам отвоёвывал каждое своё слово и меня призывал к этому».
По собственному опыту знаю, что писателю с возрастом легче, чем, например, артисту, сохраняться в профессии. Ведь в его жизни ничего не меняется. Разве что печатная машинка сменяется компьютером. А вот артисты порой вынуждены прибегать к пластике, «обновляя» себе лицо, а танцовщикам балета и цирковым приходится уходить на пенсию, ведь лицо и тело – это их рабочий инструмент. Но и у писателя, скажете вы, мозг с годами тоже работает всё хуже, мысли тоже теряют свою скорость. Согласна. Замечала, как у многих стареющих физически писателей изменяется слог. Замедляется темп письма, уходит яркая образность, лихость. И всё-таки, даже если писателя уже и ноги не носят, мозг его может долго оставаться ясным, ведь он тренировался в течение всей его творческой жизни и не должен сразу атрофироваться. Настоящий писатель находится на работе все 24 часа в сутки. Ведь важные сюжеты и образы могут прийти в голову и в два часа ночи, и в семь утра, и в течение всего дня. Мысль может потянуть тебя к листу бумаги в самый неподходящий момент, для неё не существует перемен и каникул…
Замечательный русский прозаик Владимир Крупин в своей повести «Громкая читка» не единожды затронул тему писательского труда. И в особенности – тему так называемых мук творчества и терзающих его героя сомнений в собственном таланте. Я прочитала это произведение не отрываясь, с начала и до самого конца. Так интересно было погрузиться в творческую мастерскую пишущего человека.
«Уже с самого детства я не писать не мог. Всю жизнь меня постоянно тянуло сесть за стол. Комплексовать без передышки тоже глупо. Дана тебе способность в строки складывать, складывай».
«…Записанная, вроде продуманная мысль не хочет жить на бумаге. Сохнет, как сорванный листок».
«И опять пошёл мучиться над безжалостным пространством белых листков. Как сказала бы моя мама, как на пень наехал – работа не шла».
«Поневоле бросишь авторучку. А уже видишь рассказ напечатанным, читающимся кем-то, видишь и этого кого-то, как он зевает, отодвигает книгу, как включает телевизор… И что в этого кого-то из твоего текста перейдёт? Зачем ему твоё самовыражение? Он утешения чает».
«…Тут уже я сам вспомнил не анекдот, а историческую быль: Павел I пригласил Державина на приём в дворцовую библиотеку и, указывая на бесчисленные шкафы с книгами, сказал: “Вот ведь, Гавриил Романович, сколько уже написано, а всё пишут и пишут…” И я решил посетить библиотеку Дома творчества… Огромный отдел книг с автографами бывавших здесь писателей и поэтов. Подумал: может, когда и моя книга тут будет? И тут же, охлаж­дая сию мечту, высветился вопрос: и что это изменит? Эти сотни томов, толстых и тонких, что изменили? Тоже, небось, дерзали вразумить человечество».
Но как бы ни сомневались требовательные к себе истинные писатели, а всё-таки судить об их успехах и неудачах будут читатели. И если что-то не поймут современники, могут оценить идущие вслед за ними поколения. Анна Ахматова говорила об этом так: «А он неизбежен и вечен, поэта неведомый друг». С ней солидарен Александр Блок, написавший:

Жизнь – без начала и конца.
Нас всех подстерегает случай.
Над нами – сумрак неминучий
Иль ясность божьего лица.
Но ты, художник, твёрдо веруй
В начала и концы. Ты знай,
Где стерегут нас ад и рай.
Тебе дано бесстрастной мерой
Измерить всё, что видишь ты.
Твой взгляд – да будет твёрд и ясен,
Сотри случайные черты –
И ты увидишь: мир прекрасен.

Но увидеть окружающую красоту – этого ещё мало. Надо уметь рассказать о ней тысячам тех, кто её не видит. И вот если сумеешь это сделать, тогда ты действительно писатель.

Дворцы для поэтов

Как известно, идеи витают в воздухе, и гениальные в том числе. Ещё в период моей работы редактором отдела художественной литературы в книжном издательстве я заметила, что поэтические образы в стихах многих детских поэтов нередко друг с другом перекликаются. И дело здесь вовсе не в плагиате, а в том, что сразу несколько детских писателей увидели и услышали одни и те же вещи. Так, например, перелопачивая множество рукописей, часто натыкалась на схожий у самых разных по возрасту и дарованию авторов образ падающего с небес снега. Чаще всего это была снежная крупа, из которой маленькая героиня стихотворения варила кашу своим мишкам, куклам и даже снеговикам. Одно из лучших стихо­творений на эту тему принадлежало детскому поэту Сергею Пронину. Как сейчас помню: «С неба сыплется крупа. Радуется Маша: “На обед снеговикам приготовлю кашу!”»
Вот так же и идея создания Дворца муз пришла одновременно самым разным людям. Впервые я услышала об этой мечте от Чингиза Торекуловича Айтматова на его встрече с коллективом Международного сообщества писательских союзов. Писатель загорелся идеей создания на берегу озера Иссык-Куль Дома творчества, куда бы приезжали на отдых представители самых разных направлений культуры: композиторы, художники, певцы, танцовщики, мастера слова. Их непринуждённое человеческое общение создавало бы условия для возникновения новых произведений на стыке жанров. К примеру, композиторы могли бы встретить там поэтов, и их общение могло бы стать толчком для создания новых песен, и тут же для них могли быть найдены подходящие исполнители. А на творческих вечерах в концертном зале художники могли бы увидеть героев своих будущих полотен…
После смерти писателя на северном побережье озера Иссык-Куль и в самом деле возник культурный центр «Рух Ордо» имени Чингиза Айтматова, включающий в себя 10 музеев. На территории комплекса нашли себе место много прекрасных скульптур, проводятся многочисленные экскурсии и различные мероприятия. Идея писателя, как видим, нашла своё реальное воплощение. И кажется – не одно.
Недавно в «Литературной газете» за 15 июля 2020 года я встретила интервью «Будем верить и надеяться» с заместителем председателя правительства Пензенской области Олегом Васильевичем Яговым. (Надо заметить, что пензенцы всегда отличались особенным творческим подходом к организации мероприятий, связанных с культурной тематикой.) И, к своей радости, я узнаю, что Пенза опять не подкачала. Олег Васильевич сказал буквально следующее: «В текущем году будет завершена масштабная реконструкция бывшего Дома офицеров и создано новое юридическое лицо – Центр культурного развития. Это многофункциональное культурное пространство с концертным залом, выставочными холл-зонами, помещениями для занятий театра мод, залами хореографии и хорового пения, детской киностудии, студии раннего развития, театральной студии, тренажёрного зала, репетиционных и вспомогательных помещений».
Что это, как не новый Дворец муз! И в этом же номере газеты я вижу ещё одну информацию на ту же тему. В 2014 году, сообщается в ней, в историческом центре Твери появился первый в России Дом поэзии. Идея его создания была предложена известным поэтом Андреем Дементьевым. Далее, в частности, говорится: «Дом поэзии – не музей, а творческая лаборатория – открытая площадка для поэтических встреч, семинаров, художественных выставок, презентаций, музыкальных вечеров. Это учреждение культуры, где проводятся уроки литературы и краеведения, куда приезжают туристы. Разрабатываются литературные маршруты. В 2016 году Зураб Церетели с радостью принял предложение Андрея Дементьева создать памятник поэтам-шестидесятникам и поставить его у Дома поэзии. Зураб Церетели близко дружил со всеми шестидесятниками и, конечно, с удовольствием откликнулся. Скульптурная композиция перед Домом поэзии представляет собой бронзовую полку, на которой стоят книги А. Вознесенского, Е. Евтушенко, Б. Ахмадулиной, Б. Окуджавы, В. Высоцкого, а также важный для молодых шестидесятников журнал “Юность”. На постаменте – стихи Андрея Дмитриевича: “Россия  – страна поэтов, / Великих на все века, / Нам дорога при этом / Каждая их строка… / Россия – страна талантов, / Души золотой запас. / И в мире, враждой объятом, / Таланты спасают нас”.
Позже перед Домом поэзии появился сквер Поэзии, где установлены гранитные полусферы со стихами – В. Соколова, Н. Рубцова, Г. Шпаликова, Ю. Друниной, Ю. Мориц, В. Кострова».
И было бы здорово, если бы по всей России, как грибы после дождя, возникали новые дворцы муз, в которых бы расцветали таланты молодой новой отечественной литературы и культуры.

В чём смысл работы писателя?

Ахматова назвала это «тайнами ремесла». Впервые таинство погружения в её творческую лабораторию случилось со мной в молодости, когда стихи Анны Андреевны были частью моего способа существования на земле, моим миро­ощущением. Они сами собой оставались в памяти, и я их припоминала по каждому зацепившему меня случаю или поводу. А её строчки: «над засохшей повиликою мягко плавает пчела» или «свежо и остро пахли морем на блюде устрицы во льду» – вызывали такое эстетическое удовольствие, что я готова была ради поиска подобных гармоничных созвучий перелопачивать целые горы поэтических сборников других авторов. И когда находила что-то подобное, всегда очень вдохновлялась этим. Хотелось постигнуть – великую! – тайну создания стихотворения.
Сама же Анна Ахматова говорила об этом на удивление приземлённо: «Когда б вы знали, из какого сора растут стихи, не ведая стыда…» И тем не менее из её стихотворения «Творчество» мы понимаем, что невозможно начать писать стихотворение, не почувствовав в своей душе порхания бабочек, не услышав таинственной, одной тебе понятной мелодии. Без этого не рождается НАСТОЯЩЕЕ.

Бывает так: какая-то истома;
В ушах не умолкает бой часов;
Вдали раскат стихающего грома.
Неузнанных и пленных голосов
Мне чудятся и жалобы и стоны,
Сужается какой-то тайный круг,
Но в этой бездне шёпотов и звонов
Встаёт один, всё победивший звук.
Так вкруг него непоправимо тихо,
Что слышно, как в лесу растёт трава,
Как по земле идёт с котомкой лихо…
Но вот уже послышались слова
И лёгких рифм сигнальные звоночки, –
Тогда я начинаю понимать,
И просто продиктованные строчки
Ложатся в белоснежную тетрадь.

Получается, что истинные поэты – это «Божьи дудки», и строчки льются к ним прямо с небес. Об этом же говорил и Андрей Вознесенский, написавший: «стихи не пишутся – случаются», и Борис Пастернак: «…и чем случайней, тем вернее слагаются стихи навзрыд». Кто-то называет их «ретрансляторами небес».
Анне Ахматовой вторит и поэт-волжанин Евгений Чепурных, сказавший в интервью «Самарской газете»: «Даже когда вышли мои первые книги, я какое-то время думал: “Я ведь обманываю людей. Они все думают, что я поэт, а на самом деле – ничего подобного. Они же не знают, что всё это получается будто по волшебству”. Я чувствовал себя обманщиком и думал: “Всё, что я пишу, люди уже давно знают”. Об этом хорошо сказала Анна Ахматова, отвечая на вопрос: “А трудно ли писать стихи?” Она ответила: “Что же тут трудного, если диктуют?!” Не знаю, откуда это берётся. Порой ещё и слов никаких нет, возникает лишь какой-то образ, как мимолётный шорох… Потом появляется какое-то одно слово, совершенно непонятное тебе, и пока не знаешь, зачем оно тебе нужно. Потом вокруг него что-то вырастает… Это как любовь».
Но жизнь писателя была бы сплошным удовольствием, если бы не своенравная Муза, которая может взять да и отвернуться от автора. Опять же вспоминается ахматовское обращение к Музе:
Как и жить мне с этой обузой,
А ещё называют Музой,
Говорят: «Ты с ней на лугу…»
Говорят: «Божественный лепет…»
Жёстче, чем лихорадка, оттреплет,
И опять весь год ни гу-гу.

В предельно честных «Дневниках» Юрия Нагибина прочитала однажды такие его высказывания от 2 июля 1953 года: «Нечего себя обманывать – я не хочу писать. Не то что активно не хочу, нет – рефлекс тянет меня к письменному столу, к карандашу, но мне не о чем писать, не для чего писать. Мне бесконечно утомительно написать хотя бы одну фразу – слова так трудно складываются! Да и ради чего должен я себя мучить? Моя душа заросла плющом, мохом, дроком и другими душащими растениями, которые от века символизируют запущенность, забвение, пустоту вечности. Что со мной сталось? Ранний склероз? Усталость мозга от дурной, мелко-порочной жизни? Или жалкая удовлетворённость полууспехом? Я. С. замечательно угадал хорошее настроение, в котором я переживаю свой нынешний распад. Что-то замораживается, окостеневает во мне. Скверное, маленькое, пошлое владеет всей моей душевной жизнью. Словно я уже свёл все счёты с детством, юностью, зрелостью, деревьями, со всем болезненным, что тянуло меня к бумаге».
А вот ещё одно его наблюдение, от 26 декабря 1962 года: «Канун Нового года я встречаю в жалком виде: сценарии меня расхлябали, я хочу писать прозу и боюсь к этому приступить, не верю в то, что слова мне подчинятся…»
Вот как велика бывает расплата за «энергетическое творческое выгорание». Когда законченному недавно роману отданы все силы без остатка и по законам природы для их восстановления должно пройти какое-то определённое время, пока пальцы, как писал Александр Пушкин, вновь потянутся «к перу, перо к бумаге. Минута – и стихи свободно потекут».
Юрий Поляков рассказывал, что, написав свой первый роман, год не мог приступить к новому. Он очень переживал, даже стал сомневаться: а не потерял ли он навсегда способность писать? Но, к радости поклонников его творчества, потом вышло в свет ещё много его романов, один лучше другого. Просто нужно было подкопить впечатления и силы для них. Впоследствии в одном из газетных интервью Юрий Михайлович говорил об этом так: «За следующую книгу возьмусь не раньше, чем через год-два. Не потому, что нет тем, идей, а оттого, что требуется творческая энергия. В данный момент я, как аккумулятор, разрядился, и необходимо заново подзарядиться – от жизни».
И в то же время не одна писательская судьба сломалась из-за длительного простоя в творчестве, так и не смог пересилить свой творческий застой известный прозаик Юрий Олеша. Но тем не менее его потрясающе великолепная книга «Ни дня без строчки», взявшая название из латинской крылатой фразы Nulla dies sine linea, всё-таки свет увидела, хотя и после смерти Юрия Олеши. Самим уже названием собранных под одну обложку миниатюрных зарисовок он как бы дал вечный совет для всех тех, кто пишет, для тех, кто остаётся идти по его литературному следу. Даже если вдруг в один из дней совсем не пишется, советовал Олеша, напишите хотя бы письмо. Это сродни профессии артиста балета или спортсмена. Если первые не будут ежедневно заниматься в репетиционном зале, а вторые тренироваться в спортзалах, то их тела утратят способность движения в танце и на спортивных снарядах. Только у писателя вся работа происходит внутри него.

Поэт или прозаик по природе своей интроверт, наблюдатель, собиратель.
«Я вижу всё, я всё запоминаю, любовно-кротко в сердце берегу», – писала Анна Ахматова. «Я с рождения вытолкнута из круга людей, общества. За мной нет живой стены, – есть скала: Судьба. Живу, созерцая свою жизнь – всю жизнь  – Жизнь! – У меня нет возраста и нет лица. Может быть – я – сама Жизнь», – так говорила о себе Марина Цветаева.

Поэт или прозаик по природе своей интроверт, наблюдатель, собиратель. «Я вижу всё, я всё запоминаю, любовно-кротко в сердце берегу», – писала Анна Ахматова. «Я с рождения вытолкнута из круга людей, общества. За мной нет живой стены, – есть скала: Судьба. Живу, созерцая свою жизнь – всю жизнь – Жизнь! – У меня нет возраста и нет лица. Может быть – я – сама Жизнь», – так говорила о себе Марина Цветаева.
В связи с этим мне вспоминается «тихий» Валентин Распутин, являющий собой «наше всё». Его голос всегда звучал как бы издалека, так что приходилось напрягать слух, вслушиваясь в его неторопливую, но глубокую речь. Хотя, конечно, бывают и шумные, похожие на экспрессивных экстравертов-артистов, авторы. Таким мне запомнился воронежский прозаик Вячеслав Дёгтев – вечный ураган, громкий, жестикулирующий руками, горячий. И слышащий только себя, не собеседника.
Но чаще писатели всё-таки – внимательные наблюдатели. Так, например, прозаик Юрий Пахомов в повести «Коммунальный ковчег» затронул эту тему. Его герою – Ивану Ивановичу Штолю – «чудом была дарована жизнь, и он прожил её, глядя со стороны, не участвуя в её событиях… Никто не догадывался, что он живёт под стеклянным колпаком, глядя на мир холодными глазами созерцателя».
Писателю для творчества удобней быть в тени, чтобы на него никто не обращал внимания, а он бы зорко изучал жизнь, а потом осмысливал всё это наедине с листом бумаги, как это было прежде, а ныне – с компьютером.
«Известность часто играет с человеком злую шутку: начиная работать на свой имидж, он сосредотачивается на этом, прекращая работу внутреннюю, – и тогда происходят необратимые перемены. Главным становится не внутреннее содержание, а внешняя оболочка. Для писателя это состояние особенно губительно – как правило, на этом он как писатель и заканчивается. Мне хочется думать, что я этого счастливо избежал, потому что никогда не придавал большого значения внешнему антуражу, гораздо важнее для меня был мой духовный, внутренний мир», – говорит Юрий Поляков в одном из интервью, которые опубликовал в сборнике «Государственная недостаточность».
Нет сомнения, что все люди разные и у каждого работника слова свои законы творчества. Кто-то годами вынашивает роман, а потом нечаянная искра в виде случайной встречи с человеком, или чем-то зацепивший его фильм, или даже услышанная фраза прохожего запускает процесс осуществления долго вынашиваемой идеи. Так, говорят, химик Дмитрий Иванович Менделеев увидел свою знаменитую таблицу во сне, но ведь для того, чтобы она приснилась ему в одну из ночей, должно было пройти много лет в изучении всей массы химических элементов в природе…
И пишут все по-разному. Виктория Токарева, по её собственному признанию, пишет с утра по четыре часа. Но чтобы сесть за рабочий стол и начать свою работу, она должна обязательно почувствовать горячую точку в груди. «Груда рукописей и поющая точка в груди. Мы втроём: я, точка и машинка», – признаётся она в сборнике рассказов «Мало ли что бывает». На даче-музее Чуковского в Переделкино экскурсовод как-то рассказывал, что Корней Иванович вставал обычно рано, часов в пять утра, и садился за письменный стол, чтобы успеть поработать до того момента, как проснутся все домочадцы. Оноре де Бальзак писал по ночам, по 15 часов подряд и по несколько дней без перерыва. А вот Рэй Брэдбери мог начать писать в любое время суток: «С тех пор, как мне исполнилось 12 лет, меня постоянно влечёт к пишущей машинке. Я никогда не беспокоился о своём распорядке, поскольку его всегда определяли новые идеи, внезапно возникшие в моей голове. Они будто бы говорили мне: немедленно садись за машинку и заканчивай начатое».
Творческие методы у каждого писателя, естественно, тоже очень индивидуальны. Анна Ахматова писала: «По мне, в стихах всё быть должно некстати, не так, как у людей!»
А Марина Цветаева однажды сказала, что поэзия – это «иносказание», и призывала: «Иноскажи!» Ей говорили: «Никто так не пишет!», а она отвечала: «А я – Кто!»
Ей вторит Николай Переяслов: «Голые мысли так же неприличны, как голые люди. Всё надо одевать. В платья, костюмы, куртки, художественные образы или рифмы. Литературная форма – это и есть «одеяние» для мыслей».
Владимир Солоухин в книге «Камешки на ладони» очень образно описал свой творческий метод: «Когда я писал роман, это было для меня как езда в автомобиле, ночью, с фарами, по незнакомой дороге. Фары чётко высвечивают вперёд на сто метров, дальше мрак, неизвестность. Лишь умозрительно знаешь, что должны попадаться такие-то деревни или такие-то города.
Так вот, когда я писал роман, я чётко, с подробностями видел страниц на двадцать вперёд. Остальное умозрительно, в общих чертах, с ощущением основных пунктов.
Проедешь эти двадцать страниц, прояснится следующий отрезок».
А вот как отреагировала в интервью, данном мне, Виктория Токарева на это откровение Солоухина: «Есть разные формы осмысления реальности. Один скульптор делает каркас и бросает на него глину. Он сразу знает всё до конца. А есть другой метод – лепить, ещё не зная, что получится. Осмысление приходит во время процесса работы. Оба метода имеют место быть. Но метод Солоухина более талантливый, потому что обращён к подсознанию. Мне ближе этот метод. Часто бывает так, что, завершая произведение, я не знаю, каким будет конец, и мучительно выбираю между разными возможными вариантами. В американской литературе и кинематографе всё обычно заканчивается хеппи-эндом, и я с этим согласна. Это более талантливо. Ведь мы не знаем, даже смерть – это точка или запятая. Когда герой погибает, по-моему, это бездарно».
Понятие «свободы слова» у всех сейчас на слуху. Мы понимаем его обычно как право высказывать свои мысли. Но мне хочется коснуться темы свободы слова в отношении писательского труда. У писателя должна всегда существовать его собственная, внутренняя свобода высказывания. Но многие ли из пишущих в полной мере ею обладают? Как часто бытовые или угрожающие собственному благополучию страхи мешают писателю быть до конца искренним? Помнится, в годы перестройки я прочла повесть Юрия Нагибина «Моя золотая тёща». Было очевидно, что не написать эту вещь писатель не мог, настолько горячим было его перо. Но, как известно, при жизни автор не спешил относить своё произведение в издательство. Он сам признавался в этом: «Ещё живы реальные прототипы этой истории, и мне не хотелось бы обидеть их». Вот эти «боюсь обидеть», «опасаюсь за последствия» зачастую сильно влияют на принятие тех или иных решений, в том числе и писательских. В этом отношении писатель Юрий Поляков начисто лишён этого страха. Потому что для него важнее всего быть честным перед самим собой и тем самым честным перед читателем. На это решаются немногие. Таким был недавно покинувший этот мир бесстрашный публицист Владимир Бушин.
Меня часто побуждало к собственному творчеству восхищение прочитанным в чьей-то книге. Особенно когда образ мыслей и стиль изложения автора были мне очень близки. Об этом пишет Николай Переяслов в своих «Дневниках»: «…Чтение катаевской прозы являлось для меня небывалым по мощности импульсом к моему собственному литературному творчеству, так что, перевернув последнюю страницу “Алмазного венца”, мне хотелось прямо-таки тут же схватиться за авторучку и начать писать, писать, писать что-нибудь, конечно же, своё, но обязательно такое же яркое и оригинальное, как только что прочитанные страницы… Самое удивительное, что “Алмазный мой венец” и сегодня производит на меня точно такое же воздействие, как и четверть века тому назад, и время от времени я не без удовольствия перечитываю эту вещь снова и снова, уже вовсе не для того, чтобы восстановить в памяти её содержание, а так, словно бы я подключаюсь при этом к некоему аккумулятору, подпитывающему меня своей творческой энергией».
На всю жизнь впечатался в мою память образ «золотой розы», о которой в юности я прочла в одноимённой повести Константина Паустовского. Эта «золотая роза» – собирательный образ писательского труда, дарующего его создателю истинное счастье и вечную жизнь.
«Каждая минута, каждое брошенное невзначай слово и взгляд, каждая глубокая или шутливая мысль, каждое незаметное движение человеческого сердца, так же как и летучий пух тополя или огонь звезды в ночной луже, – всё это крупинки золотой пыли.
Мы, литераторы, извлекаем их десятилетиями, эти миллионы песчинок, собираем незаметно для самих себя, превращаем в сплав и потом выковываем из этого сплава свою “золотую розу” – повесть, роман или поэму.
Золотая роза Шамета! Она отчасти представляется мне прообразом нашей творческой деятельности. Удивительно, что никто не дал себе труда проследить, как из этих драгоценных пылинок рождается живой поток литературы.
Но, подобно тому, как золотая роза старого мусорщика предназначалась для счастья Сюзанны, так и наше творчество предназначается для того, чтобы красота земли, призыв к борьбе за счастье, радость и свободу, широта человеческого сердца и сила разума преобладали над тьмой и сверкали, как незаходящее солнце».

В этом и есть смысл работы писателя.