Кубанцы в Аладжинском сражении
ИЗ КНИГИ «ТАМБОВСКИЕ РАТОБОРЦЫ. ЗАБЫТЫЕ ГЕРОИ»
Андрей СКИЛУР-ХАЗИЕВ
…Командир полка Александр Миров объезжал свои сотни, успокаивал казаков.
– Вот ведь, война войною, а жизнь не остановить, – произнёс Александр Иванович, показывая нагайкою в сторону одной из дальних гор: там пастухи гнали на пастбище большое стадо овец.
– Что-то поздненько они идут, – прокомментировал увиденное командир 4-й сотни Александр Головин. – Может быть, мы тут своей стрельбою да шумом напугали местных жителей, вот они и не рискнули выводить отару на рассвете?..
– Очевидно, так, – продолжил разговор полковник Миров.
В последние месяцы Александр Иванович всё чаще беседовал с Александром Платоновичем, стараясь говорить на отвлечённые от войны темы.
– А вот у нас, в Ставрополье, хорошие луга в основном по рекам и в горах, а так, если вы бывали в наших краях, то знаете, что степи у нас вперемежку с песчаниками и солонцами, для скотоводства места эти неблагоприятные, – сказал Миров. – У вас, на Кубани, – другое дело, там хорошо…
– Да, на Кубани – раздолье, красота… – мечтательно прикрыл глаза и заулыбался Головин. – А вот я бывал у родных в Тамбовской губернии, так там два раза за лето сено косят! А леса там какие! А реки!..
Есаул и не заметил, как отвлёкся от проблем, забыл о жаре и жажде. Прислушивавшиеся к разговору офицеров рядовые казаки и унтеры последовали их примеру – стали вспоминать что-нибудь приятное из своей жизни.
– В Тамбове я не бывал, но случится оказия, поеду, посмотрю… Я тоже теперь кубанский казак, как и вы, Александр Платонович, и волею судеб теперь у нас единая дорожка, под одни и те же пули головы подставляем. Дай-то Бог вернуться нам к нашим семьям живыми… – закончил беседу полковой начальник.
– Держитесь, казаки! Скоро опять нам в бой, там мы про жару и воду быстро забудем! – крикнул полковник напоследок.
Русские войска с трудом отбивали напор вырвавшихся из Карса превосходящих сил противника.
– По коням!.. Вперёд… рысью… марш! – раздалась команда, и Ейский казачий полк вместе с драгунами и другими прибывшими из резерва конными частями направился к месту сражения.
Чем ближе казачьи сотни к полю боя, тем больше встречались им трупы погибших воинов – по большей части турецких, но были и русские солдаты. Много раненых из обеих армий сидело вдоль Карсской дороги, ожидая приезда санитарных повозок. При этом окровавленные, часто без рук или ног, все в грязи, искалеченные турки и русские только стонали и молились, ни у кого из них в глазах уже не было ненависти друг к другу – лишь боль и страх. «Да, правильно говорят: смерть не различает национальностей, общая беда лишь иногда разъединяет людей, чаще – сближает…» – вдруг пришло на ум Александру Платоновичу Головину.
Он скакал по каменистой дороге, и впереди гремел гром, сверкали всполохи, всё сильнее пахло сгоревшим порохом, кровью и смертью.
В безоблачной и бескрайней глубине лазоревого небесного океана двигалось к своему зениту жаркое дневное светило, а вдали от него, на северо-востоке, парил в горячих струях воздуха, кружил над горными хребтами свободный во всём и гордый своим одиночеством хищный хозяин неба – орёл.
«Может быть, он видит с высоты нашу русскую землю? Шестой месяц я в этой проклятой Богом враждебной Турции, а так хочется хотя бы одним глазком увидеть родину!..» – снова промелькнула, будто огненная искра от большого костра, мысль. Но есаул Головин отмахнулся от неё: это полковник Миров виноват в таких размышлениях, это он любит говорить и вспоминать о бередящих сердце вещах… Да, не к месту такие мысли, когда ты идёшь в бой, возможно, в последний для тебя бой. Но ничего героического, пафосного почему-то не приходит на ум…
Казаки со свистом, драгуны-северцы с криком «ура!» налетели на турецкую пехоту. Зря солдаты подставляли под обрушившиеся на них сверху русские клинки ружейные приклады и цевьё – шашки разносили в кровавые лохмотья их руки, плечи, головы.
Есаул Головин рубил сплеча, со всей силы, как дровосек, и вскоре его ладони, лицо, шею покрыли, словно краской, пурпурные брызги. Его движения были машинальными, годами заученными, в голове царила пустота, работали только глаза и руки. Вот молоденький, ещё безусый турок, испуганно пятясь за спину пожилого однополчанина, наводит на Александра Головина свой штуцер «Пибоди-Мартини», нажимает на спусковой крючок. Бах! Пуля, взвизгнув, будто обидевшись на того, кто выпустил её из ружейного ствола, пролетела мимо уха казачьего офицера. Александр Платонович, не раздумывая, замахнулся шашкой над бритой, без фески, совсем беззащитной, какой-то даже детской головой – приблизься к ней своим лицом, и тебе в нос обязательно пахнёт этим незабываемым запахом ребячьих волос, свежего мыла, домашнего молока, ещё чего-то неуловимого, семейного. Шашка уже готова была разрубить юный череп, прервать молодую, неокрепшую жизнь, когда в последнее мгновение пожилой турок-пехотинец вдруг закрыл юношу своим телом. Клинок врезался старику в плечо и застрял в грудной клетке, Головин автоматически выдернул его, и солдат, неестественно сложившись пополам, головой вперёд упал под копыта головинского Черкеса. Молодой пехотинец воспользовался счастливым случаем и побежал, бросив ружьё, прочь. Только потом, после боя, вспомнив об этом, есаул начал гадать: а кто был тот пожилой усатый и опытный турецкий воин, отдавший жизнь за явного новобранца? Родственник, односельчанин? Или просто герой?..
Дружными усилиями пехоты и кавалерии русским удалось отбить вылазку Карсского гарнизона, турецкие войска с серьёзными потерями повернули в крепость.
– Вахмистра Люльку убили! – прокричал кто-то рядом.
Александр Платонович будто очнулся от тяжёлого обморока: забрызганное кровью потное лицо его словно отупело, оно ничего не выражало, глаза тускло, как старое оконное стекло, отражали окружавших есаула людей.
– Что… что? – наконец начал возвращаться в реальность Головин.
– Матвей Панкратович пропасты, смэрть вин прынял… – склонил голову и снял папаху сотник Кубатиев.
Сотня спешилась, все собрались в одном месте. На истоптанной лошадиными копытами, без единой травиночки, усеянной брошенным оружием, мёртвыми телами, обильно удобренной человеческой плотью земле лежал, раскинув руки, словно хотел обнять весь мир, и спокойно смотрел в лазурь небес старый кубанец – вахмистр Матвей Панкратович Люлька. Ничего, кроме маленькой дырочки на его черкеске прямо напротив сердца, не говорило о том, что казак неживой: так же чист и мудр, как раньше, его взгляд, так же свисают по углам слегка усмехающегося рта его седые «запорожские» усы, на голове оставалась папаха, в руке – шашка, и весь его облик говорил о желании просто отдохнуть после боя – полежать и поглядеть голубыми глазами в голубое небо.
– Ось бул Матвейко, да и нэма его… – горько заплакал, никого не стесняясь, другой ветеран, знавший Люльку не один десяток лет, – старший вахмистр Науменко.
Ветер играл белыми волосами старика.
У Головина запершило в глотке, из углов глаз сами собою выкатились слёзы.
Прискакал командир полка Миров. Он взглянул на казаков, обнажил голову, помолчав, произнёс:
– Мир праху его, добрый был казак. Знал я его, жаль Матвея Панкратовича. Ведь мог бы он дома сидеть, внуков нянчить, но сам напросился в полк… Не забудем его, казаки, на обратном пути обязательно заберём его тело…
Александр Иванович помолчал ещё раз, надел папаху:
– Простите, станичники, но война – нетерпеливая дама. Нам приказано преследовать неприятеля, а поэтому – по коням, казаки!
Полк вместе с драгунами опять помчался по Карсской дороге, но догнать быстро отступающего врага кавалеристы генерал-майора князя Александра Щербатова так и не успели – турки скрылись за стенами города и фортов перед ним…
… Последним аккордом той безумной и кровавой симфонии, которую исполняли в тот день, 20 сентября 1877 года, два оркестра – две противоборствующие армии, была лихая молодецкая атака Кубанского конного (казачьего) полка, «учинённая» поручиком лейб-гвардии Казачьего полка и флигель-адъютантом императора, храбрецом и красавцем Петром Михайловичем Орловым-Денисовым. Внук героя 1812 года, потеряв любимую жену – дочь графа Гагарина, записался волонтёром в Кавказскую армию и добровольно отправился воевать с турками.
Уже смеркалось, когда османы предприняли очередную пехотную и конную атаку на русские части. Командир сотни граф Орлов-Денисов, всего-то двадцатипятилетний казачий лейб-гвардеец, не мог оставаться сторонним зрителем.
– Казаки! Станичники! А неужто не любо нам потешиться, поиграть шашкою в бою, когда басурманин грозит нам и нашим братьям-пехотинцам смертью? – обратился Пётр Михайлович к своей сотне.
– Любо! – ответили своему командиру кубанцы.
– Ну так слушайте приказ: шашки наголо… рысью… марш!
Сотня помчалась рысью, а потом и галопом так, что только подковы на лошадиных копытах заблестели. Вслед за ней рванулись в бой и другие сотни Кубанского конного (казачьего) полка. Казаки так сплочённо налетели на турецкие цепи, что пехотинцы-османы в испуге попятились, а кавалеристы встретили русскую атаку совсем безнадёжно.
– Бей их, руби нещадно! – скакал впереди всех молодой граф Орлов-Денисов и бросался с одной шашкою в самую гущу врагов.
Он явно искал смерти, но она его в тот раз пожалела, он погиб много позже, в другом бою…
Изрубив четыре десятка вражеских воинов, Кубанский казачий полк рассеял турецкую кавалерию по всем окрестностям.
Только спустившаяся на землю тьма остановила боевые действия сторон. Ночь прошла спокойно: и русские, и турки изнемогли от усталости, от потерь.
Начальник сотни Ейского казачьего полка есаул Головин еле добрался до своей палатки. Ему снились Матвей Люлька, молодой турок и тот старик, которого Александр Платонович зарубил: вахмистр весело улыбался, ободряюще подмигивал своему командиру, парень – турецкий пехотинец – таращил испуганные чёрные глазищи, а его спаситель в залитом кровью мундире сверлил есаула укоряющим взглядом. Но видения скоро исчезли, и Головин погрузился в сон, похожий уже на беспамятство…
От автора. 4 октября 1877 года, в 5 часов утра, вся Авлияр-Аладжинская группировка Анатолийской армии Турции капитулировала, Аладжинское сражение закончилось победой России. Русским сдались в плен семь генералов, 250 офицеров и 7000 нижних чинов.
Главнокомандующий Кавказской армией великий князь Михаил Николаевич прибыл в войска и отметил победу на Аладжи смотром и парадом своих войск. Русское воинство в тот день сотрясало округу громовым «ура!». Впереди ещё был штурм города-крепости Карс и окончательная победа над врагом. Турки тогда очень хорошо запомнили русскую силу и дай-то Бог не забудут её и впредь…
«Накось выкусите, мы тута хозяева!»,
или Рассказ о том, как в 1809 году у шведского Ратана русские солдаты прогнали шведов в море
…Колонна по два человека в ряд с трудом продвигалась по узкой, зажатой между деревьями лесной тропе. Впереди всех ехали конные казаки, которые ещё вчера изучили этот путь, за ними – пешие казаки, потом – мушкетёрские и егерские полки, позади всех – два неполных взвода митавских драгун.
В лесу сумеречно, пахнет смолой и грибами, кое-где по соснам прыгают хвостатые рыжие белки, с тропинки то и дело убегают мыши, уползают змеи.
Глебу Можарову знакомы все лесные запахи и звери, он житель «зелёного» Моршанского уезда, и лес для него, даже и в Швеции, – родной дом. Он двигался, как ему было положено по уставу, во второй шеренге впереди драгунского отряда, зачехлённый штандарт бережно держал в правой руке, спасая от нависавших над тропою веток.
Дорога уходила влево и вскоре закончилась опушкой, за которой шумело Балтийское море. Ближе к берегу виднелись голубые мундиры шведской пехоты, в морском заливе – шведский флот адмирала барона Пуке. Где-то правее, за лесом, гремела пальба: там наступала русская колонна полковника Ивана Сабанеева, под её напором войска шведов всё сильнее прижимались к Ратанской пристани, генерал граф Вахтмейстер, прикрываясь огнём корабельной и собственной артиллерии, ускоренно грузил своих десантников на лодки и баркасы и перевозил их на суда адмирала Пуке.
Войска Казачковского развернулись вдоль лесной опушки, солдаты готовили ружья.
– Расчехлить знамя! – приказал фанен-юнкеру Можарову его командир.
Шведы ощетинились штыками, зажгли фитили у своих артиллерийских орудий. Они оказались в ловушке, капкан захлопнулся – русские прижали их к морю. Но Вахтмейстер всё ещё надеялся на силу шведской артиллерии.
– Зря надеется! Мы его сомнём и сбросим в море, как ненужный хлам! – осмелел командующий русским экспедиционным корпусом генерал-лейтенант Каменский.
Действовать быстро, нагло – нахрапом, пока противники не объединили свои силы, – этот принцип из суворовской «Науки побеждать» оказался самым любимым тактическим приёмом героя Альпийского похода 1799 года и сражения за «Чёртов мост».
В 16:00 он приказал своим войскам начать наступление, и обе части его корпуса пошли в атаку: с двух сторон затрещали барабаны, взвились вверх боевые стяги, громыхнули две имевшиеся русские пушки, и пехота Сабанеева и Казачковского ринулась вперёд. Шведы незамедлительно ответили ружейной стрельбою и мощным огнём сухопутной и морской артиллерии. В русских рядах разорвались снаряды, упали скошенные пулями солдаты.
– Егерям рассыпаться вдоль опушки леса и оттеснить неприятеля к морю! – отдал приказ полковник Иван Васильевич Сабанеев.
– Мушкетёры! Ребята, в штыки, вперёд! Егерям и драгунам – прикрывать мушкетёров огнём с флангов! – выхватил шпагу из ножен генерал-майор Кирилл Фёдорович Казачковский.
Сабанеевские егерские части довольно легко переиграли шведских егерей, потеснили их и более меткой, уверенной стрельбою, и штыковыми ударами. Видя, как другие их товарищи грузятся в лодки и отплывают к стоявшим на рейде кораблям, стрелки Вахтмейстера потеряли мужество и стойкость и побежали к спасительной Ратанской пристани. Их преследовали русские егерские полки и мушкетёры, стреляли в спины бегущим, кололи их штыками. Немногочисленные драгуны Митавского полка не стали спешиваться и вначале посылали свои пули, сидя в сёдлах, а потом бросились вслед за атакующими пехотинцами, чуть левее их, на шведские цепи, но уже с холодным оружием.
– Вперёд, ура! – размахивал тяжёлым длинным палашом скакавший рядом с фанен-юнкером Можаровым командир его взвода – молодой поручик.
– Ур-ра! – во всю глотку орал Глеб, и над его головою реял драгунский штандарт.
Митавцы уже нагнали шведов и принялись их рубить, когда вражеские егеря разбежались в стороны, освобождая место для своей артиллерии. Первым же выстрелом картечи неприятельские пушкари остановили лихую атаку драгун. Один из круглых свинцовых шариков – картечина – угодил в лошадь поручика, и она вместе с всадником, перевернувшись на скаку через голову, полетела в разросшуюся вдоль леса крапиву.
– Можаров, прикрывай нас, а я к поручику! – закричал, соскакивая со своего коня наземь, прапорщик Апушкин. – Ух и везучий же ты, Глебка! – завистливо выдохнул он, сажая на своего коня обмякшее тело раненого командира взвода.
Пехотинцы полковника Сабанеева ворвались в Ратан, и шведские артиллеристы прекратили стрельбу, у них тоже появилось паническое чувство, и они устремились к лодкам на берегу. Русская пехота бежала за ними по пятам, в самом Ратане завязался бой у пристани.
– Держать пристань до последнего человека! – метался по капитанскому мостику начальник всех десантных войск и морских судов адмирал Пуке.
Вскоре пехотинцы Казачковского, преследуя врага, двинулись вправо и соединились с частями Сабанеева, городок Ратан и его пристань заняли русские. Успевшие погрузиться на лодки шведы, отстреливаясь из ружей, изо всех сил гребли в море – подальше от пристани, от берега, поближе к своему флоту, продолжавшему прикрывать их отступление всеми бортовыми орудиями. На пристани и по всей занятой русскими войсками береговой линии рвались тяжёлые артиллерийские ядра – бомбы и гранаты, разлетающиеся во все стороны чугунные осколки, взлетающие в воздух тучи песка и гальки, солёные брызги морской воды накрыли солдат России, число убитых и раненых росло.
– А ну-ка, братцы, катите поближе к берегу свои орудия! Всыпьте-ка шведам из русских пушек! – обратился Иван Сабанеев к своим пушкарям.
Артиллеристы из колонны полковника выкатили стоявшие в Ратане две единственные лёгкие пушки и открыли огонь по шведским судам.
Две пушки начали охоту за плывущими лодками и баркасами, и время от времени им это удавалось – в небо поднимались деревянные щепки и фонтаны воды, шведы-десантники беспомощно, будто попавшие в лужу букашки, барахтались в Ратанской гавани, взывали о помощи, многие тонули.
Но больший эффект производили меткие российские снайперы – егеря. Выйдя на лесную опушку и спрятавшись за деревьями, они точно поражали уплывавших неприятельских пехотинцев и моряков, всё больше шведов, обливаясь кровью, вываливалось из шлюпок и исчезало в морской пучине. Но в ответ из лодок тоже прилетали пули – шведские егеря палили по русским.
– Настало и наше время, ребята, показать шведам кузькину мать! – решил генерал-майор Кирилл Казачковский. – Все к воде! Открыть огонь по неприятелю с фланга!
По приказу Кирилла Фёдоровича воины его отряда подошли к самой кромке берега, к набегавшим на песок и камни волнам, и принялись сбоку, с изгиба гавани, обстреливать из своих мушкетов уплывавшие лодки.
– А мы что же, хуже мушкетёров и егерей? – возмутились бойцы Митавского драгунского полка. Оставив лошадей у леса, митавцы дружно побежали к морю, но не остановились на краю наиболее выдвинутого в залив каменного мыса, а спрыгнули прямо в воду и начали стрелять из неё по вражеским баркасам и судам. Стоя по колено в волнах, драгуны вели огонь по шведским морякам и солдатам.
Глеб Можаров не стрелял, он вышел вперёд и, развернув своё знамя, стал двумя руками размахивать им, воодушевляя сослуживцев.
– Ур-ра-а-а! – кричал фанен-юнкер. – Наша взяла, драпайте, трусливые шведы!
– Молодец, Глебка! Правильно делаешь: пущай видят шведские гады, что берег-то – наш! Накось выкусите, мы тута хозяева! – поддержали юношу рядовые солдаты.
Драгунские пули уничтожали неприятеля и на воде, и на корабельных палубах. Мстительные шведы не останавливали артиллерийский обстрел утраченных берегов Ратанской гавани, пристани и самого селения до десяти часов вечера, а русские полки, многие тоже войдя по колено в воду, не уставали разряжать во врага свои ружья-мушкеты. Только ночью граф Каменский отдал приказ покинуть Ратан, чтобы сберечь свои войска от губительного огня артиллерии адмирала барона Пуке, отход русских частей прикрывали егеря.
Перед тем как покинуть бывшее поле битвы, генерал-лейтенант и генерал-адъютант Николай Каменский поблагодарил войска своего Улеаборгского корпуса:
– Вы сражались как львы! Не могу довольно нахвалиться тем усердием, храбростью и неутомимостью, кои все чины выказали в бою! Спасибо вам, братцы!..
Сражение у шведского городка Ратан состоялось 8 августа 1809 года, а уже 5 сентября Российская империя и Шведское королевство заключили Фридрихсгамский мир, по которому все финские земли отходили к России, образовывалось автономное Великое княжество Финляндское, Аландские острова оставались за шведами, но они расторгали союз с Великобританией и обязывались участвовать в континентальной блокаде английских портов.
От автора. Это была последняя в истории Европы русско-шведская война, но шведы не любят её вспоминать. А зря! Ныне, когда правители современной Швеции решили отказаться от нейтралитета и присоединить королевство к НАТО, готовы ввергнуть свою страну в новую военную авантюру, им следовало бы вспомнить тот их позор у Ратана, когда им пришлось бежать с собственной земли!..
