Встреча

РАССКАЗ

ПРОЛОГ

Всё течёт, всё изменяется… Так и образ жизни людей, да и сам образ человека, меняется в зависимости от существующих условий. В нашей жизни появляются новые предметы быта, а значит, и новые слова в речи, уходят в прошлое неиспользуемые старые предметы, а вместе с ними уходят безвозвратно и слова – названия этих предметов. С расширением границ общения между народами, населяющими Землю, в нашем лексиконе, то есть словарном запасе, появляются заимствованные слова. С течением времени, со сменой поколения мы воспринимаем их уже как свои. Так и происходят изменения в родном языке.
На просторах нашей Родины даже у народов одной национальности можно наблюдать значительные различия в разговорной речи. Даже в названиях одного и того же предмета есть заметная разница: это связано с произношением ударных гласных, окончаний согласных с мягким знаком, с «проглатыванием» (недоговариванием) окончаний. У населения расположенных по соседству сёл также наблюдаются значительные отличия как в разнообразии диалектной лексики, так и в её произношении. Колорит местной речи и характеризует людей этого поселения. По разговорной речи можно определить, из какой деревни человек.
Но опять же, возвращаясь к вышесказанному: с изменением быта меняется и местный лексикон, и колорит речи уходит в прошлое. Вот я и решил в своём рассказе, как фотограф фиксирует мгновение, которое уже не вернётся, зафиксировать разговорную речь нашей местности.
* * *

– Дуськ, Дуська, ай ня слышишь? Здорова, Дуськ.
– Ой, Вера. Здорова, Вер. А я и ня слышу, иду, свою думу думаю, а тебя и ня вижу.
– Далёк ты была-та, Дуськ?
– И-и-и-и, далёка-далёка, где ж мне ещё быть, вот за четвертинкой бегала.
– Чаво жа, опять твой запил?
– Ня то слово запил, с ума сошёл под старость. Вот уж неделю как не просыхаить. Иди, говорить, принеси похмелиться, ня то помру. А мне чаво: и зло берёть, и по-другому думаешь, а то и вправду помрёть. Тут тада до смерти сабе не простишь. Вот нясу. Грех один, ды и толькя. Храшо, твой не пьёть, у тебя и душа не болить. А тут ни дня, ни ночи покоя нет. Он вон када не пьёть, и на душе покой. И по дому шиполить, и слухыитса, чаво ни скажу, тут жа сделыить. А уж как запьёть, то всё… Ой, Вера, пошла я, дабре спяшу, плохо яму. Другой раз и поговорила б с тобой, а щас не могу, быстрей надо. Ды тут, Вер, вот ищё чаво. Скажу, а ты никому… Мой-то надысь чуть не помер.
– Ды ты чё, Дусь?!
– Да, вот табе и чё. Ты уж, Вер, никому… Сижу эт я вот у тиливизира, а мой – напротив. Гляжу, а он синеить и валитца набык. Я к няму, по щакам яво, по щакам, а он ни лиагирвыить. Потом водой брызгыть нычала. Выбягаю, шумлю Нинке Пятрушиной. А она тады фельдшером работыла. Энт прибягаить, ды отходила яво. Во, Вера, во какая страсть-та была. Ты уж, Вер, молчи про эта, никому… А то вить народ-то какой, сразу слух пойдёть, всё пирьвярнуть. Знають только вот Нинка Пятрушина, Любаня Липяхова, Зинка Болтушка ды ты вот таперча, четверо вас. Вот я табе, как своёй, сказала. Я их, Вера, тож предупредила, щоб никому об этим ни слова.
– Ды я-та, Дусь, не скажу.
– Ага, ня скажишь. А тады про петуха-то вон только ты и знала, а откудыва ж Лена Приживалка узнала. Ой, ды как получилось-то по-чудному. Он, петух-то, павадилси моих кур топтать. А петух-то наш нервничиить, а сделать ничаво не могёть. Вот я и бросила в ихняго комком и попала прям по главе, он и тут жа скопытилси. Я яво бросила им через забор и молчу. А потом-то я только с тобой и гварила про это. А на другой день мне Приживалка и гварить: «Ты, Дуся, как хошь, а за петуха плати, это ты учидила». Ну, я и ня стала спорить, отдала им сваво петуха, а у меня подростковые были, я сабе молодого оставила. Вот, Вера, какие убытки. И где ж тут здоровой быть, одни переживания, ды и только.
– А я, Дусь, про тваво мужика уж слыхала, только уж молчу, не гварю табе.
– Вот табе на табе. Эт хто ж табе, Вер, рассказал? Нябось Зинка Болтушка, кто ж ищё? Во какая. Я ж гварила ей: никому – а она вон чаво удумала. Болтушка, она и есть Болтушка.
– Да, Дуся, плохо дело. Он вон и мой тожа када и выпиить, но щоба запить, не-е-е-е, такова нет. Тово я и гляжу, тебя на смотринах ни было. Чёй-та, думаю, Дуськи не видать? А оно вон чаво.
– Вер, погоди-кось, спрашу чаво, а ты была на смотринах?
– А как жа, была. Вот табе и на, я ж гварю табе, не видать тебя было.
– Хорошая была свадьба?
– Хорошая, Дуся, хорошая. Плохо не скажу, уж чаво храшо, то храшо!
– Невеста хорошая была?
– Ой, чё храша, то храша! Прям как в кине. Так-то она уж не скажешь, чё красавица. Ведь правда, Дусь?
– Ды в каво ей быть красивой-та? Они, Щемилкины, все носатые в деда Стяпана.
– Ды Васёк у них вроде как и не носатый. А это надо жа, девке досталси нос от деда. Ну а тут, Дусь, при таком наряде и не заметишь, чё у неё такой нос. Так-та ведь всё при ней: и рослыя, и полныя, и глазами красивая. Ну, ничаво, смотрелась Светка храшо, красивыя была.
– А жаних как табе, Вер?
– Ды пры жиниха, Дуськ, чё гварить-та. Сама знаешь, какой он, Сашка. О нём много девок сохнуть. Чё красота в нём, чё ум, а какой уважительный. Никада не пройдёть, всяда поздоровыитса: «Здрасть, тёть Вер».
– Вот табе и Светка, всех девок умыла. Не красавица, а какого сокола отхватила.
– Ды она, Дусь, и Светка характером хорошая. Вот они и сошлися характерами.
– Ну дык дай им Бог счастия. Раз полюбились друг дружке, пусть живуть.
– А посторонних-та обносили, Вер?
– А как жа! Ванятка два раза выносил вино и закуску. Разошолси: «Пейтя за моих, пейтя, ищё принясу».
– Ды Ванятка, он, Вер, такой, мужик-рубаха, особо када выпиить. А яво Зинаида поприжимистей. Она-то как?
– А она, када он вынес второй раз, вышла и под руку его: «Ваня, Ваня, хватить, и так храшо угостил».
– Ну а на столах, Вер, чаво было?
– Дуня, чаво ток и не было, всяво и не перескажешь.
– А Зинка, Ваняткина двоюродная, гуляла?
– А как жа, гуляла! Они всю родню приглашали, всех почли.
– Зинка, она любить погулять, Вер. Энт она и выпить, и закусить, ну и плясать гаразда. Рызайдётса – не остановишь. Гармониста замучиить.
– Да, Зинка там давала дрозда. Там смеху над ней было. Ох, и чудила она.
– Вер, погоди-кось ты, чаво ещё та, а-а-а, вот чаво, хотела спросить, Ванчок Глухой был?
– Был, как жа. И ентот, как яво, на отрубах живёть, ой, ды как жа яво бронять-то, во, вспомнила, Стяпан Буроба, тожа был, и Ягор Ваняткин со своей Маней был, и Миха Яжов был всей семьёй.
– Да, ты гляди-кось, Вер, много было народу.
– Ды я и гварю табе, всех позвали, никаво ни обошли.
– И-и-и-и, Вер, а уж Ванчок-та Глухой чаво там делыл, уж если бы слыхал чаво, а то так, выпить ды поесть.
– Не скажи, Дусь, он знаешь какие кренделя выделывал, и не подумыишь, чо глухой, вот табе и глухой, ты так ни сумеишь.
– И-и-и-и, уж обо мне и разговору. Была время, выделывала. Бывалча, начну плясать, не отступлюсь, покудыва Мишуня не устанить играть. А таперча чо про меня… Ну а невеста с женихом плясали, Вер?
– Ды ведь она, молодёжь-та, ныня какая, Дусь. Кто ж ныня пляшить под гармонию? У них там своя музыка. Так, разок выходили, поплясали нямного. Иван-та расхорохорилси: «Ну-ка, – шумить, – ну-ка, Света, дай кружок». Ну молодые, они не-е-е-е, они потешили чуток отца и ушли в свой круг.
– Ну храшо, Вер, ты вот посмотрела, есть чаво вспомнить. А ты, Вер, в чём была?
– Ды в чём жа, в чём и на собранию надысь ходила, в энтой юбке ды кофте. Я-то чаво, была б я приглашённая, а так зачем мне надевать обнову, и так дабре храшо.
– Да они у тебя и так как новые.
– Ды я их и года нет, как купила. Раза два или три одевала, не больше.
– А кто жа, Вер, ищё был на смотринах? Маньк Пяташкина была ай нет?
– Была, а как жа. Энт она нигде не упустить. Гулять не приглашали, а плясать пошла.
– Ды энт она теперч выпила, а плясать любить, вот и пошло дело.
– А молодых на чём возили, Вер?
– Дуськ, а Дуськ, а ты про сваво Петра не забыла? Мы уж тут с тобой битый час стоим, а яму, поди, плохо.
– Ой, Вера, я и забыла про няво. А яму и вправду гляды плохо, как бы ни умер. Ой, Верка, вот я глупая, ой, чаво я наделала. Ды ты ищё со своёй свадьбой.
– Ды ты сама рспрашивала, а я-то чаво. Ну беги, беги скорея.
«Вот чума любопытная, – думала про себя Верка, глядя вслед Дуське, – от любопытства и про мужа забыла».