Надомники

Алексей Афанасьевич Яшин (г. Тула) родом из Заполярья (Северный флот СССР, г. Полярный). Выпускник Литературного института им. А. М. Горького Союза писателей СССР. Главный редактор всероссийского литературного журнала «Приокские зори», член правления Академии российской литературы, лауреат международных, российских и белорусских литературных премий. Член союзов писателей СССР и России, Беллитсоюза «Полоцкая ветвь». Заслуженный деятель науки РФ, доктор технических наук, доктор биологических наук, имеет два учёных звания профессора, лауреат научных премий Комсомола и им. Н. И. Пирогова.

– Насчёт леденцов трудно сообразить, – начал он, усаживаясь подле меня на диване. – Я их купил третьего дня, в пьяном виде, в овощной лавочке – не знаю для чего. Впрочем, может быть, для того чтоб поддержать отечественную торговлю и промышленность.
Ф. М. Достоевский.
Униженные и оскорблённые

Приезжает в столицу иностранец-собственник и привозит с собой крокодила, которого и начинает показывать в Пассаже публике. Мы тотчас же поспешили приветствовать новую отрасль полезной промышленности, которой вообще недостаёт нашему сильному и разнообразному отечеству.
Ф. М. Достоевский.
Крокодил. Необыкновенное событие, или Пассаж в Пассаже

Занимательное своё путешествие во времени с посещением явно или виртуально богоугодных вытрезвительных заведений Николай Андреянович в тот же майский день поведал другу своему профессору Скородумову, приняв его телефонное приглашение зайти после лекций к нему: «Посумерничаем, разок-другой по промилле выпьем за очередное дежавю по части вытрезвления, о котором и я по местному радио слышал». Николай Андреянович дóбро улыбнулся: рыбак рыбака видит издалека – в смысле люди с общими интересами и сходным образом жизни и новости-то из нынешнего информационного шума извлекают одни и те же, злободневные для них, хотя бы по памяти о прошлом.
В отличие от безлошадного доцента, довольствующегося на службе лишь своим столом в общей преподавательской, профессор Скородумов располагал в корпусе биофака небольшим, но уютно, по-домашнему обставленным собственным кабинетиком, где друзья и встречались по поводу и без оного… Здесь же повод грандиозный представлялся. Первую стопку потому и подняли под девизом, что-де новое – всегда обязательно хорошо забытое старое. Николай Андреянович предварил рассказ сообщением, что виртуальная личная машина времени, идею которой подсказал и научно обосновал Игорь Васильевич, работает отменно и безотказно. «Главное, – перебил его заливчатым смехом визави, – что такая машинерия даром даётся, горючки и смазки, расхода электроэнергии не требует. И амортизация не должна беспокоить: пока мозг работает, крути себе верньерчик, как ты говоришь, и лишних мыслей в голову не бери». Слушая же дальше подробный пересказ исторического турне по богоугодным заведениям, Скородумов, живо реагировавший на новые для него словечки, заинтересовался надомниками, дескать, а это что за класс трудящихся? Николай Андреянович выслушал разъяснение, а после окончания рассказа приятеля что-то задумался, даже забыл о времени второй стопки, но – спохватился, разлил. Выпили-закусили, а Игорь Васильевич опять думу на лице изобразил.
– Что закручинился, друг мой ситный? Или воспоминания малоприятные связаны с вытрезвителями?
– Да нет, воспоминания как у всех. Чаша сия в нашем поколении миновала лишь сирых, убогих, непьющих, больших начальников и самих – ха-ха-ха! – «красных шапок»… да и то с исключениями. Задумался же о другом: надом­ники твои, в смысле сами по себе бывшие, а кое-где и сейчас сохранившиеся, подтолкнули к завершению мысли, давно неявно выпестываемой. А вот надомники – предельно удачный образ человека с идефикс творчества. Неважно совсем, имеет ли он способности к нему или же начисто лишён таковых. Это как кустарь-одиночка с мотором Виктор Михайлович Полесов из Ильфа – Петрова.
– То есть хочешь сказать, что, допустим, Архимед, Леонардо да Винчи, Жюль Верн, Эдисон и… Виктор Михайлович есть одного поля ягоды?
– Получается, что так. Но, разумеется, не в смысле результатов, ведь цыплят принято по осени считать, а по образу жизни, которую организует мышление человека всегда неуспокоенного, всегда ищущего приложение себя, хотя бы и в мечтаниях, к жизни в её расширенном понимании. Такой человек одновременно изгой своего социума, и чудак, и счастливейший из смертных, и неудачник в этой жизни, и мечтатель не хуже социальных утопистов, и обуза для близких, и… много чего «и». Впрочем, остановимся пока на таком расширенном толковании надомника. Как-нибудь вернёмся к этой теме. Раз-з-зливай!

Полагая анализ обобщением опыта прошлого и известного настоящего, Игорь Васильевич высшей формой творческого мышления полагал синтез, ибо он давал возможность предвидеть будущее. Так он представлял себе устройство личной машины времени, уже проверенной в работе его другом Николаем Андреяновичем. О чём они намедни и беседовали, из какового разговора и запало в его недюжинную по части размышлений голову занятное слово «надомники». Дав в том разговоре общее толкование понятию надомничества, присовокупив к нему различие между анализом и синтезом как базовыми методологиями любой исследовательской деятельности, профессор Скородумов чётко для себя определил: в поисках надомников по жизни и содержанию, причём при езде на личной машине времени («Езда на остров любви», – усмехнулся Скородумов, вспомнив старинного стихотворца Василия Кирилловича Тредиаковского), следует при путешествии в прошлое поворачивать верньер – тож слямзил у приятеля словечко – настройки на время против часовой стрелки, то есть в сферу мышления  – анализа, а в будущее – по этой самой стрелке, в область синтеза.
…Досадливо отогнав эту квазинаучную дурь – мол, долгое профессорство, как и профессиональный спорт, делает человека инвалидом: мышления и физического здоровья соответственно, – Игорь Васильевич, выбрав досужее время, обратился в собственное прошлое, в наиболее богатые на встречи с надомниками «лихие девяностые». Профессор закрыл глаза и мысленно сконструировал нечто похожее на пульт машины времени с чёрной ручкой верньера посредине. Обхватив его большим и указательным пальцами, он осторожно начал поворачивать ручку против часовой стрелки. Почему-то Игорь Васильевич решил, что ручка верньера проворачивается не плавно, а по образу старинного электромеханического шагового искателя, что использовались на телефонных станциях: щёлк, щёлк… каждый щелчок, явно звучащий в ушах, – один год назад… и дощёлкался до самого начала этих «лихих». В тот год он защитил диссертацию доктора технических наук и уволился из знаменитого в отечественном – в мировом тоже! – военпроме НПО «Меткость», руководимого академиком Гусаковым, поскольку жизни ему, «молодому выскочке», всё одно не дали бы, и устроился по протекции добрых знакомых в только что созданный медико-биологический научно-исследовательский институт аж первым заместителем директора, то есть замом по науке.
Здание, в котором институту отвели три верхних этажа из пяти, располагалось через неширокий проезд от крупного городского рынка. Как ни странно, но именно соседство с этим общенародным торжищем способствовало дальнейшему тесному знакомству Скородумова с беспокойной семьёй – в смысле родственности занятий последних – надомников. Известно, что сумбурное то время, отчаянное и весёлое одновременно, лихорадило людей и сподвигало их к тесному междусобойному общению – по части безудержной разговорчивости. Как с утра до полуночи радио и телевидение стрекотало: дескать, измученный семидесятилетним большевистским утеснением народ радостно приветствует наступивший демократизм, открытость и иной консенсус (при этом слове народ обычно ухмылялся: что-то в нём было созвучно непристойности…), отсюда и его жажда взаимного общения и одобрения проводимой… и так далее, под дуду кого следует.
А где наибольшее скопление народа досужего, охочего к выслушиванию всяких небылиц? Конечно, рынок, то бишь базар, толкучка. Главное, за карманами своими приглядывай: ворья молодого, на приучке, вмиг несчётно объявилось. Для них рынок – школа профессии.
Где же ещё, как не на базаре, надомникам, бесплатным труженикам самоорганизованного мыслительного творчества, благодарных слушателей найти? Да ещё приятное с полезным совместить: ведь не бродяги они, семейные, дома жёны с малыми либо великовозрастными детками ждут не дождутся, когда папаня вернётся с рынка и едова принесет.
Заблагодушествовал наш профессор, перенесясь в те времена, увы, несбывшихся народных надежд, даже и не заметил, как перешёл в размышлениях своих на псевдонародный, даже чуток сюсюкающий язык…
Поначалу, когда коллектив обживался на новоселье, на входе висела вывеска прежних хозяев – строительного конструкторско-исследовательского института, который на исходе «консенсусной переустройки» за ненадобностью распустили. Но вот заменили её на новую, научную медико-биологическую. Эта-то вывеска с ещё не высохшими лаковыми буквицами надписи мигом заворожила спешащих поутру на рынок надомников мысли неуёмной. Наскоро закупившись харчами по спискам их жёнушек – известно, творческие люди забывчивы на презренные бытовые мелочи, – ринулись они, радея о научном и промышленном процветании новодемократической страны, в институтские двери со своими гениальными идеями, открытиями, замыслами и изобретениями, которым бы позавидовал американский Эдисон. Особо мощной оказалась когорта экстрасенсов, парапсихологов и «рамочных» отыскателей природных и иных ресурсов.

Уже попривыкнув выслушивать слово­охотливых надомников, Игорь Васильевич, убаюкиваемый их рассудительными, мягкобархатными баритонами, порой терялся: наяву он всё это слышит или во сне? Именно тогда он понял великий смысл выражения жизнь как сон. И в который раз досадливо вспомнил, что так до сих пор и не дошли его руки, в смысле глаза, напрямую соединённые с мозгом, до пьесы Кальдерона с таинственным названием…
Поначалу, то есть в первые недели-месяцы, как на здании обновили вывеску – со строительной на медико-биологическую, – надомники с утра заполняли приёмную директора, рассевшись, аки шумливые воробушки, на диване и стульях, несколько нервируя секретаршу, которая по записной очереди впускала их к шефу. И тот, человек обходительно-воспитанный, интересующийся не только официальной, академической биологией и медициной, но и околонаучными веяниями, подолгу беседовал с энтузиастами умственной целеустремлённости. Но скоро ему, как архизанятому устроением новопоставленного исследовательского института, поднаскучили несколько однообразные россказни доморощенных гигантов мысли. Тем более что длительные их монологи всегда заканчивались удивительно однообразно, до монотонности: принять их на службу на должности старших научных сотрудников по нетрадиционным методам диагностики и лечения. Все они, за малым исключением, имели пенсионный возраст. И ещё одна удивительная особенность: многие экстрасенсы, парапсихологи и «рамочные» искатели природных ископаемых и вредных для массового здоровья геопатогенных зон в черте города имели степени кандидатов технических наук. Значительна в среде набежавших на институтскую вывеску надомников была и прослойка отставных майоров и подполковников – почему-то служивших по артиллерии и интендантству…
Будучи, так сказать, обходительным и воспитанным, директор не решился прибегнуть к грубости в отношении соискателей научных должностей, то есть приказать секретарше «не пущать и отваживать», но принял соломоново решение: при появлении изобретателей велосипедов и вечного движения, экстрасенсов и парапсихологов Вера Леонидовна с самой искренней приветливостью, сочетаемой с огорчительной извинительностью, сообщала: директор очень занят с прибывшим из Москвы академиком N., поэтому, к сожалению, принять столь уважаемого посетителя не может, а рекомендует обратиться к своему первому заместителю, отвечающему в институте за науку, профессору Скородумову, с которым у директора имеется договорённость на сей счёт. К тому же, задушевно распевала секретарша, Игорь Васильевич – большой знаток и инициатор внедрения в жизнь, медицинскую и биологическую науку и промышленность новейших достижений в части нетрадиционных подходов к диагностике, лечению и профилактике самых различных заболеваний.
Обрадованный вниманием надомник, слегка погромыхивающий в хозяйственной сумке банками с тушёнкой и плитой замороженного до температуры жидкого азота минтая, только что купленными по поручению супруги на ближнем рынке, выходил из приёмной в коридор, сворачивал направо и шёл к указанной милейшей Верой Леонидовной двери с табличкой зама по науке. Конечно, размышлял по пути посетитель, зам, даже и первый, всё же супротив целикового директора вроде как менее серьёзно… зато и говорить с ним можно попроще, не выискивая официальных слов; главное, про вакансию старшего научного сотрудника можно будет без обиняков и намёков спросить – и вообще конкретно поузнать про размер зарплаты и регулярность её выплаты (на дворе начало девяностых, обычные задержки с выплатой кровно заработанных).

Вот именно такой посетитель первым явился к Игорю Васильевичу: плотный, коренастый, в ватинном пальто «гроб с каракулем» (дело случилось зимой), лет шестидесяти. Бесцветное, грубоватое, слегка оплывшее лицо выдавало мастерового-работягу, а налёт отстранённой задумчивости – явно надомника. И матерчатую сумку-нищенку держал в пудовом кулачище, но только не с тушёнкой и замороженным минтаем, а с чем-то цилиндрическим, по форме напоминающим многолитровую кастрюлю. При движении посетителя, раскачиваясь, она постоянно погромыхивала.
– Я… того, тут кое-что изобрёл, – от необычности обстановки забыв поздороваться и представиться, начал тот, сделав пару-тройку шагов от двери и остановившись посредине просторного кабинета: штат института только подбирался, поэтому все отведённые ему три этажа пустовали, каждый из замов и «столоначальников» заселялся в чем-то приглянувшуюся ему комнату.
– Так вам, очевидно, к директору следует обратиться, – вяло попробовал отбояриться Игорь Васильевич, но не тот, девяностых годов, а примчавшийся на машине времени из начала пятой пятилетки воспоследующего века и тысячелетия, миллениума по-американски. Но гость вкратце, путаясь и запинаясь, но в общем-то толково, передал свой разговор с Верой Леонидовной. Игорь Васильевич погасил на губах неуместную при постороннем ухмылку, весело подумав, что-де шефу просители малодоходных должностей явно наскучили (он уже пару раз за праздничными табльдотами прилюдно жаловался на докучливых изобретателей и экстрасенсов с «рамочниками»…), теперь чаша сия ему перепоручена. Что ж, я начальник – ты дурак, и наоборот.
Порекомендовав посетителю снять пальто, указав на угловой одёжный шкафчик, и присесть, хозяин на миг задумался, рассеянно окинул затвердевшее от напряжённости лицо изобретателя и, вспомнив не забытые всё в новом веке и тысячелетии, откуда он прибыл, нравы лихих девяностых, взял быка за рога, предложив для знакомства выпить. Изобретатель заметно оживился, расслабился, убрал каменную насторожённость с пролетарского лица. А Игорь Васильевич, ещё не успевший опохмелиться (вот они, девяностые!) после вчерашнего празднования дружным коллективом дня рождения главбуха, уже вынимал из кабинетного холодильника бутылочку запотевшей и нехитрую закуску, из хозяйственного шкафчика – стопки и вилки. Выпили-закусили, познакомились по именам-отчествам. Изобретатель перешёл к делу, высвободив из мешковатой сумки действительно угаданную Игорем Васильевичем большую алюминиевую кастрюлю, в каких хозяйки больших семей в три поколения варят недельные щи. Но в любопытной кастрюле матрёшечно были установлены ещё три кастрюльки последовательно уменьшающихся диаметров, закреплённые в «материнской» посудине на обечайках с распорками до диаметра последней. Игорь Васильевич оценил добротность и слесарную аккуратность конструкции, не преминув догадаться о назначении, всё же доктор наук!
– Перегонная установка трёхфракционная, если не ошибаюсь? И-и, позвольте поинтересоваться: как ваше, так сказать, изобретение может быть использовано по нашему медико-биологическому профилю? Вы же целенаправленно именно к нам пришли, а не, скажем, на химическое или какое-нибудь пищевое производство?
– Так ведь вот племяшка моя, что после медучилища лаборанткой, значит, в эпидемной санитарной станции в Орле, тама сестры моей семейство проживает, работает, так что говорит, мол, дистилляторы эти вовсю применяют, – разговорился, хотя пока и коряво от уличного мороза и ста грамм «разгонной», изобретатель, – вот и вывеску вашу углядел давеча, когда на рынок, что через проезд, шёл кой-что по хозяйству прикупить из инструмента и крепежа…
– И решили предложить своё изобретение нам? – сократил хозяин кабинета несколько запутавшуюся речь посетителя.
Получив утвердительный ответ, Игорь Васильевич сразу не нашёлся, как отвадить изобретателя, поэтому подошёл со стороны:
– На чём испытывали устройство?
И тут же, не дожидаясь ответа замешкавшегося Василия Фомича, как ранее представился посетитель, но зорко отметив невольно брошенный тем мимолётный взгляд на стоявшую обок на столе бутылку, продолжил:
– Так полагаю, что опытное опробование на домашней кухне проводили, к празднику домашнюю тройной очистки готовили?
Здесь Василий Фомич и вовсе оживился, тем более что Игорь Васильевич гостеприимно разлил по второй. Поговорили о том о сём, о наступившей демократизации, о разгуле торговли-спекуляции. Одобрив творческую продумку конструкции, её эффективность, Игорь Васильевич в мягких выражениях, чтобы особо не огорчить творца мысли, всё же сообщил: такой принцип конструкции с конца девятнадцатого века используется на нефтеперегонных заводах. А в медицинских, фармакологических и других производствах используются давно промышленно освоенные автоклавные и иные дистилляторы. В лабораториях же есть очень компактные и простые в конструкции перегонные установки с трубой Либиха. И объяснил заинтересовавшемуся гостю, что это такое. У Василия Фомича загорелись глаза. Расспрашивал, где такую штуковину можно раздобыть.
Расстались они через полчаса дружески. Убрав в шкафчик опустевшие бутылку и закусочную тарелку, стопки и вилки, приободрённый беседой с истинным стихийным творцом  – «и малое в натуре есть великое в мышлении», афористически отметил Игорь Васильевич, – он прошёлся по просторному своему кабинету. Вот именно так, размышлял он, это есть чисто русская особенность: надомничество мысли, пусть слабо организованной, незаадминистрированной… а потому, собственно говоря, и вольной в своём приложении! Это ведь не долларолюбивый Эдисон – архиталантливый изобретатель, но только с оговорённой таксой. И такие русские надомники творчества не то что были в девяностые годы (ведь Игорь Васильевич из предбудущего века и тысячелетия припожаловал, отщёлкал на верньере машины времени под тридцать щёлк-щёлк-щёлк!), но именно в это сумасбродное десятилетие, особенно в первые его две трети, когда организованная наука, и ранее пестуемая ею техника, и все остальные отрасли практической человеческой деятельности единомоментно ухнули в пропасть, надомники творческой жизни воспряли духом, вышли из полутени домашних кухонь, самостройных мастерских в дворовых сарайчиках, отвлекаясь от рутинной работы инженерами и младшими научными сотрудниками в конструкторских бюро, исследовательских институтах, лабораториях. Именно воспряли, полагая, что только сейчас, в пересменке довлеющей административной заорганизованности, смогут они облагодетельствовать свою страну, может и весь мир, выстраданными и десятилетиями выношенными великими идеями – всё на пользу, на добро вечно пресмыкающемуся перед сильными мира сего человечеству.
«Да, друг мой Игорь Васильевич, счастливое это русское изобретение – опохмелка, желательно сам-двое с гармонично с тобой настроенным собеседником, – размышлял Скородумов, всё так же по диагонали меряя шагами свой кабинет, – однако пора и мне надомничать. Ишь, хитрован какой! – решил совместить свободу научного творчества и какую-никакую хлебную должность…» – усмехнулся он из двадцать первого века.

К регулярно набегавшим – по пути на рынок и обратно – изобретателям по медико-биологической части Игорь Васильевич очень скоро выработал подход, сводивший до minimum minimorum потери его и посетителя времени, о котором с начала девяностых, сделав кальку с американского, говорили, что оно деньги. Понятно дело, что любое время, размерное и безразмерное, всё одно ни Скородумову, ни надомникам никаких денег не обещало. Это так, присказка для красного словца. Да Игорь Васильевич особого-то подхода не искал, ибо сам был опытным изобретателем высшей квалификации: до поступления на службу в институт последние два года работы в «Меткости» являлся начальником патентной службы. На солидном оборонном предприятии должность эта значимая, просто так на это место не попадёшь… просто предыдущий начальник Миша Тубиншлак в духе наступившего времени устремился на просторы забурлившего в стране business’a, а Игорь Васильевич, недавно защитивший кандидатскую диссертацию, сам известный изобретатель, попал в патентное кресло случайно, по принципу того рака на безрыбье… Словом, изобретателей он щёлкал, фигурально конечно, как белка орешки. И те тотчас переставали лапшу на уши ему вешать, с первых минут общения поняв, с кем имеют дело.
Более того, беседы с изобретателями-надомниками скоро стали душевно расслаблять, веселить и даже радовать Игоря Васильевича, ибо стали чем-то навроде школьных перемен: школьники во время них отдыхают от нудных уроков, особенно по математике и литературе, Игорь же Васильевич на эти четверть-половину часа выбрасывал из головы всю безалаберность, неразбериху, полный административный идиотизм, что обычно наваливаются на руководство вновь созданного учреждения в первые год-другой становления.
Ничего нового, полезного для себя Игорь Васильевич, знамо дело, от домодельных эдисонов не узнавал: сам с усам, сам доктор наук и патентный специалист! Однако же физику, химию и биологию в школе, что есть главный источник знаний на всю жизнь, даже если академиком станешь, он хорошо и со вниманием изучал. Но нравилось, прямо-таки душевно захватывало общение как с бесхитростными изобретателями перегонных аппаратов, велотренажёров и озонаторов воздуха по методу профессора А. Л. Чижевского, так и с хитрованами из числа матёрых инженеров на пенсии, которые всё норовили убедить зама по науке, что лучшей кандидатуры на должность главного инженера или главного же конструктора, чем его визави, руководству института не найти. И для подтверждения своей компетенции пододвигали к Игорю Васильевичу по столешнице пяток дипломов на авторские свидетельства. Учитывая историческую милитаристскую направленность городской промышленности, все эти изобретения касались орудийных откатов, спусковых механизмов пулемётов, способов штамповки ракетных закрылков и пр. Опять же хитрецы били на логику: если он проявил себя изобретателем по военно-технической части (при этом горделиво вздёргивал подбородок), то что нам стоит дом построить! Неужто не совладает с новой конструкцией хирургического скальпеля или аэрозольной пшикалки для астматиков? Логику Игорь Васильевич уважал, сам продумывал теорию нового её раздела – аналогового, но рассуждения просителей о возможном сотрудничестве в рамках штатного расписания института как-то ловко и необидно отклонял.
Редко, но и в гнев впадал, когда проситель должности не ниже главного конструктора вёл себя хамовато, дескать, вы обязаны развивать передовую медицинскую технику, её науку и промышленность. И в качестве доказательства своей профпригодности доставал из сумки пустой кожух от лазерной установки – дескать, я её проектировал. А почему один кожух только принёс? А чтобы у вас здесь не подсмотрели техническое решение и не воспользовались им. Узрев этот кожух, явно на городской свалке металлических отходов (она до начала девяностых ещё сохранялась в Косолучье – до массового воровства цветмета на сдачу в пунктах приёма) подобранный, Игорь Васильевич вспылил. Именно этот микромощный лазер он ещё недавно, в «Меткости», патентовал в качестве «товара широкого потребления» (конверсия!) – для медицинских надобностей. Понятно, наглый проситель должности в числе авторов конструкции не значился. Через свою секретаршу вызвал охранника и велел вывести просителя и более в институт не впускать.

Но вот в беседах с кем Игорь Васильевич полностью душой отдыхал, словно участвуя актёром в постановке психологически нарочито запутанных пьес Эжена Ионеско, Августа Стриндберга, Юджина О’Нила, опять же «Жизнь есть сон» Кальдерона (наш герой и литературой не манкировал), так это с теми вышедшими из подполья и новонародившимися адептами ранее неизвестного простодушному советскому человеку, что Игорь Васильевич обобщённо называл экстрасенсами. Это как общепринято называть вороньём вкупе всех городских птиц: собственно ворон и воронов, галок и сорок, грачей и наиболее противных из них – голубей. Так и здесь: этот своеобычный класс надомников дробился на экстрасенсов-парапсихологов, то есть теоретиков; экстрасенсов-практиков, конкурентов знахарок и гадалок из цыганок; «рамочников» – искателей геопатогенных зон и полезных ископаемых; исследователей ауры человека с патологией – тож конкурентов, но уже собратьев по ремеслу из разряда сугубых экстрасенсов. Бесконечно дробясь и конкурируя друг с другом, список этот продлевался ещё на десяток специализированных позиций. Человек чисто русский, несколько безалаберный в душе, Игорь Васильевич тем не менее в научной своей ипостаси не хуже дисциплинированного немца склонялся к строгой классификации. Это как старинный русский купец из старообрядцев (образ друга Николая Андреяновича тотчас всплыл в голове Скородумова), неизменный герой Островского, Лескова… да и почти всех наших сочинителей девятнадцатого века: в разгуле громит зеркала в «Яру» и «Славянском базаре», пляшет с цыганками, веером осыпая радужными «катеньками», но в трезвости, в купеческих своих делах суть «государственный стяжатель» – лишней копейки с грошом, не говоря уже о семишнике и алтыне, мимо пальцев не упустит, всё в точности сочтёт и оприходует в конторкорректной книге.
Не только изощрённая классификация ещё совсем недавно предосудительного рода занятий надомников восхищала Игоря Васильевича. Но главное – их беспредельная увлечённость избранным жизненным кредо. Уже в общении с ними Скородумов выделил некоторые объединяющие их обстоятельства. Как примеченное странное совпадение: увлечённые психогуманитарии, большинство из них имели степени кандидатов технических наук, но главное – много чего по жизни повидали. Потому-то Игорь Васильевич и получал истинное, без намёка на натянутость и интеллигентское лицемерие, удовольствие в беседах с этой категорией надомников.
Если, как говорится, мир тесен, то что говорить о не очень-то великом провинциальном городе! Потому замдиректора по науке новосозданного института не очень и удивился, когда на другой же день после визита изобретателя медико-самогонного аппарата из набора алюминиевых кастрюль в кабинет воспитанно-вежливой поступью вошёл бывший преподаватель студента местного политеха Скородумова, доцент по курсу надёжности радиоэлектронных устройств и систем, да не просто доцент, а носивший звание «лучшего методиста института», лекции которого посещали стопроцентно все студенты – столь великолепно он их преподносил обычно скучающему на занятиях юношеству. Радостно поприветствовали друг друга. Сожалея, что Галик (имя чудное, но был он чистым русаком) Леонидович, как человек абсолютной позитивности, ни капли в рот от рождения не берёт, предлагать освежиться с морозца не стал. Сразу выяснилось: доцент на пенсии стал главным городским «рамочником», что тотчас и продемонстрировал, вынув из внутреннего кармана пиджака любовно самолично изготовленную складную рамку из алюминия (отогнал Игорь Васильевич неуместное воспоминание о вчерашних кастрюлях из алюминия…), взял её в вытянутую правую руку и за считаные минуты по различным маршрутам обследовал весь кабинет, поясняя прихотливое вращение рамки сложным наложением физических и биологических полей в объёме. Прощаясь после обстоятельной беседы, в которой воспоминания давних политеховских лет умело перемежались Галиком Леонидовичем с уникальными возможностями рамок, отставной доцент презентовал своему бывшему студенту, кстати отличнику и старосте группы, только что изданную на кровные пенсионные книжку «Опытное руководство по локации гео­патогенных зон в городских районах плотной застройки». Как человек глубоко воспитанный, Галик Леонидович даже и не помышлял «насчёт местечка». Пенсий им с супругой хватало, сын служил водителем в милиции, оказавшись малоспособным к наукам, так что экс-доцент был счастлив возможности заниматься научными изысканиями, не отвлекаясь на иные дела.
Из прошедшей через кабинет Игоря Васильевича внушительной когорты экстрасенсов, в широком их определении, в числе которых был и отставной офицер, защитивший диссертацию по танкам, и также кандидат технических наук, отсидевший в лагере четыре года за незаконное занятие целительством, а сейчас издавший книгу воспоминаний «Экстрасенс за колючей проволокой», и дипломированный врач, искавший в институте «крышу» для открытия первой в городе частной лечебницы по фрейдовской психоаналитике… Наконец, пару раз заходил несколько обтекаемый молодой человек – судя по манерам и вопросам, явно стажёр-лейтенант из Кленового переулка; так в городе называлась в обиходе «самая компетентная служба». Так просто приходил, для отчётности. Наиболее яркой личностью оказался бывший начальник шахты, неизменный кандидат технических наук. А бывший  – по причине упразднения в начале девяностых всей угольной отрасли в Мосбассе, то есть подмосковном угольном бассейне, что на территории нашей славной области. Плотный, коренастый, с чисто русским лицом, каковых уже мало на свете и осталось, но вот светло-голубые его глаза светились такой чертовщинкой, что не по себе собеседнику его становилось. Подружившись с Игорем Васильевичем, тот часто наезжал. Про экстрасенсорику и парапсихологию, как люди оба разумные, они почти сразу и позабыли. Бывший шахтёр всё более красочную и диковинную свою биографию рассказывал. Как в детстве его, круглого деревенского сироту, взял на личное воспитание барон Фёдор, чей цыганский табор кочевал по их району. Подросши, научившись читать и писать самостоятельно, «купил» аттестат за среднюю школу, отработав два сельхозсезона на личном огороде её директора. Примерно так же получил и диплом выпускника горного факультета местного политеха. То есть вещи в советские шестидесятые-семидесятые годы немыслимые. Но природный стихийный и хваткий ум, воспитанное в таборе барона Фёдора доскональное знание психики человека – всё это позволило ему полтора десятка лет держать шахту передовой в своём угольном тресте… На момент знакомства с Игорем Васильевичем он разрабатывал и на себе опробовал новую практику медитации и лечения пациентов со средней степенью невроза – посредством демонстрации танцев народов мира, с каковой целью он полгода занимался ими в своём районном Доме культуры.
Чтобы учёный собеседник не сомневался, хлопнув с ним пару стопок «для разогрева», экс-директор с полчаса плясал в кабинете Игоря Васильевича, особо налегая на лезгинку и краковяк…

«…Экономически активные россияне, несмотря на третью волну пандемии в Европе и Азии, отправились путешествовать за границу». Что за чёрт? «А-а-а, – сообразил Игорь Васильевич, – экономически активные – это принятое в “эс-эм-и” политкорректное название прослойки граждан, умеющих зашибить деньгу на спекуляциях, перекупке, взятках по мелочи (с крупными сейчас опасно стало), компьютерном хакерстве, пресловутом предпринимательстве и пр. А к чему эти “экономические активные” привязались? Значит, я, слушая занимательные рассказы воспитанника барона Фёдора, а затем любуясь лечебной лезгинкой в его исполнении, ненароком задел ручку верньера личной машины времени и попал невесть куда – аж в начало пятой пятилетки воспоследующего века! Это надо же», – ошарашенно размышлял Игорь Васильевич из «лихих девяностых», но, приняв стопку-другую, переродился-перетёк в Игоря Васильевича в этой самой пятилетке, где нет уже места надомникам стихийной творческой мысли; табор барона Фёдора давно осел на окраине областного города и переквалифицировался, перезагрузился – на нынешней американо-нижегородской мове – на розничную торговлю наркотой. «И скучно, и грустно, и некому руку подать в минуту душевной тревоги», – сфальшивил дважды – по тексту и по мелодии – Игорь Васильевич, расхаживая по своему профессорскому кабинетику-закутку. «Нет, надо позвонить Николаю Андреяновичу; питьё в одиночку всё одно что цифровое траханье с предохранением от электронных сперматозоидов, говоря на той же мове… или фене?»

Алексей Яшин