«В горнице моей светло…»

«Я думаю, что самое ценное не те признания, в которых восторг, а те, в которых благодарность». Прочтя эти слова о творческом успехе в воспоминаниях князя Сергея Волконского, я сразу связала их с именем Валентины Панкратьевой.
Она тот художник, чьи работы зрители воспринимают именно с благодарностью, говоря, что в их атмосфере освящается душа. Её кисть поэтически и сердечно передаёт всю красоту и мудрость житейского уклада человека Земли, того уклада, который пришёл к нам из глубины веков, стал основой русской государственности и национального достоинства и который нёс с собой самую близкую к природе красоту.
Она мастер натюрморта. Необычного, торжественного натюрморта-картины. В её произведениях, любовно сотворённых из современных и старинных предметов домашнего очага, из плодов труда и ремёсел, рукоделия и даров природы, оживает созидательная жизнь простых людей, их ежедневные труды.
В них всё, что сохранила её память, всё, что тепло бьётся в душе, множество дорогих черт и опыта времени, от нас уходящего. Её неподражаемое чувствование равновелико поэтическому восклицанию Николая Клюева:

Вновь молюсь я, как ране,
Тишине избяной
И к шестку и лохани
Припадаю щекой.

Этим «припаданием щекой» дышат все работы мастера. Мы не только ощущаем её любящий, сострадательный взгляд на напряжённые будни поколений, за нами стоящих. Не только испытываем неотразимое притяжение прелести её композиций. В нас возникает понимание собственных семейных поколений, трудом вошедших в вековую цепь страны, происходит принятие верховных смыслов русского бытия. И мы благодарны ей за самую нежную крепкую связь с творцами этих смыслов, незримо живущих в её живописных поэмах.
Восторгаются обычно мастерством, искусностью отделки произведения. А благодарность возникает из покорённой образом души, из струн сердечных, зазвучавших под обаянием мира творческой личности. Для художника кроме мастерства важны искренность, глубоко чувствующая душа, отзывающаяся на всякий символ, которым дышит мир вокруг нас. Переживания, духовные вопрошания художника – это и есть собственно творчество. А мастерство – проводник.
В этом смысле Валентина Панкратьева удивительно цельный человек. Искренность провела её сквозь разнообразие современных направлений живописи, выработала совершенно неповторимую технику, неспешную манеру письма и явила собственный образный космос. А весь её творческий путь есть восхождение от простого и такого естественного для всех художников любования красотой природы и человека до композиций, говорящих о созидательном духе целых поколений, умевших работать и творить с великим терпением в единстве с природой.

И, эти струи будущего хлеба
Сливая в звонкий глиняный сосуд,
Клянётся Ангел нам, что истина, как небо,
Земля, любовь и труд.
(В. Ходасевич)

Валентина Панкратьева окончила художественное училище в 1983 году, будучи уже зрелым человеком. За её плечами были горный институт, художественная студия, семья и вполне осознанное решение изменить свой профессиональный путь. И этот жизненный багаж был основой творческой самостоятельности самых ранних работ. Овладевая всеми техниками и жанрами, она словно испытывала их свойства, искала нужные ей особые сочетания качеств. В «Натюрморте с красным подносом» (1985) она пробует прозрачную акварель. В «Натюрморте с красной розой» (1984) – более плотную. Пробует свойства мокрой бумаги в акварели «Два букета» (1975). Пастель привлекает мягкостью тональных переходов, возможностью обобщения и декоративностью одновременно – так появляются «Ромашки» (1979). В пейзажах, портретах, натюрмортах 80-х годов в полную сил явлен присущий ей от природы вкус, светит лиризм души. В них нет ничего постановочного, они ярки и убедительны, но авторская личность ещё не сразу узнаваема. Зато есть главное – образная глубина.
В 2000-х годах она создаст небольшую серию акварельных и гуашевых пейзажей: «Вечерние дымы» (2002), «Розовое утро» (2001), «Серебристая ночь» (2002), «Вечерние птицы» (2002). Все они очень лиричны. Это картинки сельского мира в сказочно-декоративной интерпретации. В них своя негромкая мелодия маленьких новелл.
Они перейдут в её натюрморты-картины как образное дополнение основного сюжета, как связь рукотворного и природного мира с видом из окна или панорамой дальнего горизонта. Как, например, в композиции «Натюрморт с красной смородиной» (2007). Деревенская даль с едва виднеющимся собором становится фоном для стола, на котором хозяйственными хлопотами оставлены сито с ягодами, кружка, туес, букет полевых цветов. Всё как обычно, когда закусывают на вольном воздухе в радостный летний день, если семья живёт на земле.

О, вид смиренный и родной!
Берёзы, избы по буграм
И отражённый глубиной,
Как сон столетий, Божий храм.
(Н. Рубцов)

Как крепчают философские звуки композиций, видно по её автопортретам в двадцатилетнем отрезке времени. В самом раннем, «Автопортрете в берете» (1983), она предстаёт молодой стильной горожанкой. Перед нами изысканная чёрно-белая композиция богатых тональных сочетаний. Этот же образ молодости продолжается в автопортрете «На фоне августа» (1983). Лик солнечный, нежный, в руках цветы, за фигурой в окне трамвая летний город. Всё в лёгких тонах акварели. Классический портрет в принципах возрожденческой композиции с говорящим фоном и атрибутами. В последующих автопортретах она сознательно опрощает себя. Внешне женскому очарованию предпочитает достоинство будничного облика. В автопортрете «На даче с котом Прокопием» (2000) она предстаёт в простой косынке, в телогрейке, с рыжим котом и веткой рябины в руках на фоне бревенчатой избы. У стены дома видны связка чеснока, корчага с рябиной, овощи… Брёвна избы и швы телогрейки как продолжение одно другого. Они родственны по сути. Изба – телогрейка всей семьи.

Дом крепкий, пространный и убранный,
Училище красоты простой.
(Н. Клюев)

И она сторонница этой «красоты простой». И второй её «Осенний автопортрет с подсолнухами» (2003) тоже из простой красоты. В нём она отодвигает своё изображение в верхний левый угол, делая себя только частью картины, отдавая основную роль осенней красоте плодов и растений. Мы видим, что для неё приобретает ценность жизнь сама по себе, будничное трудовое течение. Её заботит не внешний облик, а внутренний человек, его свет – свет добра.

Потому так и светлы всегда
Те, что в жизни сердцем опростели
Под весёлой ношею труда.
(С. Есенин)

Всю красоту земли олицетворяет для Валентины Панкратьевой бесконечное разнообразие цветов и растений – полевых, садовых, самых роскошных и самых простеньких. На протяжении всего её творчества ещё со студенческих, а может быть, и с детских лет, прошедших на природе, сохраняется её особая привязанность к цветам. Они богатая манящая натура, неизбежная для художника. Кажется, всё, что цветёт, распускается, приносят домой и переводят в творчество: «Шиповник» (1985), «Нарциссы» (1984).
В её авторской эстетике – простые цвета, простые предметы, из которых создаётся праздничная изысканная живопись: «Цветы полевые» (1983), «Лето кончается» (1999). Она любит заполненное пространство картины, богатое по цвету и живописному движению, с любовной проработкой каждого сантиметра фона. Очень часто ставит два букета в одной композиции или создаёт большие букеты. В них ярче луговая и садовая роскошь, больше оттеночности, живописной бравурности, как в работах «Осень кончается» (1997), «Цветы луговые» (2004), «Корзина, полная цветов» (2005). Это целые снопы полевых цветов на цветной скатерти с упавшими цветочками и бутонами – всё заполняющее живописное буйство. Она любит осеннее терпкое состояние: «Последние цветы» (2002), «Осенний букет в корзине» (2002). Эти натюрморты – её восторг каждым днём земли. Одни и те же цветы в разные годы всегда иного настроения. Они проводник, интерпретация её чувства. Взять хотя бы натюрморт «Солнечным летом» (2003) – не букет, а застывшее движение сухих цветов в холодных тонах. Или сирень, которую она часто изображает, очевидно, при ежегодном цветении. И всякий раз с новым стилистическим оттенком, в разной технике, с новым ощущением. В 1997 году – сирень с подробностью каждого соцветия. В 2002-м – сирень бархатной гуаши с обобщённым мазком до утраты очертания грозди. А «Сирень в прозрачной вазе» (2003) написана с реалистичностью голландских натюрмортов. Вообще натюрморты голландского типа, завораживающие мастерством исполнения, будут появляться время от времени в разные годы творчества. Быть может, как тренировка мастерства там, где этого требует натура. Или как отдохновение от напряжения, которое неизбежно для работ больших тематических циклов, для создания которых само собирание предметов и объединение их смыслом уже есть творчество, требующее обдумывания и времени. А цветы или голландский набор благоденствия всегда под рукой: «Белые лилии» (2006), «Натюрморт с тыквой» (2006) и т. д.
Всё цветочное богатство земли, неисчерпаемое обилие оттенков, форм, градаций, состояний от бутона до увядания, сама их природа хранят огромный потенциал для разнообразных стилистических решений и живописных находок, накопленных художниками всех времён истории искусства. В. Панкратьева это чувствует и проявляет очень интересно. Это небольшие композиции ван-гоговской живописной динамики: «Белая корзина» (2002), «Чертополох» (2002). Или «Натюрморт с красками» (1984), по своей пластике напоминающий русских сезаннистов. Или серия натюрмортов в природе в духе направления 70-х годов советской живописи ХХ века: «Осень с ромашками» (2002), «Натюрморт с окном на море» (2002).
Думается, все эмоциональные и смысловые достоинства её работ и сама своеобразная смешанная техника больших картин оттачивались во множестве цветочных композиций, каждая из которых вносила своё зерно опыта и чувства. Цветы останутся в её натюрмортах-картинах не только как живописное обогащение, но и как образный ключ, мелодия поэтического и даже философского наполнения идеи. Благоухающие и сухие, они будут переходить из работы в работу то букетом в центре, сочетаясь с рукоделием («Медовый спас», 2005), то сопутствуя по флангам, усиливая колорит и время («Старые книги», 1999), то заполняя всё пространство как продолжение природы, видимой за окном («В ожидании Ивана Купалы», 2003). А ещё, быть может, цветы – её душевное движение, её личный поклон благожитию людей простых, трудов напряжённых, уклада, от века идущего.
Цветы вносят возвышенную ноту, даже соединяясь с хозяйственной утварью. В «Натюрморте с бочонком» (2003) громадный букет торжеством цветения превращает бочонок в вазу, вскрывает праздничную сторону обыденности. В самой натуре Валентины Панкратьевой жив стержень народной эстетики, в которой польза и красота нераздельны. Её жизнь небогатой географии с заботами обычного человека, когда нужно растить детей, содержать дом в порядке, работать на огороде, преломляется творческим видением. По некоторым её работам прямо чувствуется, как в домашних заботах, среди случайно оказавшихся рядом вещей не дремлющий в ней художник видит возможность сюжета. И, добавив, допустим, связку чеснока, завершает цельность вдруг возникшей композиции. И тут же садится писать или по крайней мере откладывает в глубину сознания для будущего применения. Кажется, что именно так создавались «Скамеечка» (2004), «В мастерской» (2004), «Натюрморт с рассыпанным шиповником» (2004), «На даче» (2007). Так проявляется её естественное жизнетворчество, подлинность, когда «творящий дух и жизни случай» в каждом моменте бытия нераздельны, когда кисть в согласии с волнами души – с задумчивостью, с ощущением праздника, или печали, или благодати… Тогда простая ежедневность становится неиссякаемым источником вдохновения.

Воспою я тебя и гостя,
Нашу печь, петуха и кров…
И на песни мои прольётся
Молоко твоих рыжих коров.
(С. Есенин)

Казалось бы, простой натюрморт «Грибы» (2004). Но чтобы создать это радостно-цветоносное умиротворение лета, нужно именно чувством выбирать из реальности и потёртости на дереве стула, где расположился натюрморт, и целую гамму бурых оттенков за стулом. И бросить цветовым аккордом красную горку ягод и белоногих грибов на зелёные листья. И рассыпать этот аккорд красными ягодными точками в коричневатой охре грибных шляпок. И увенчать всё роскошным букетом садово-полевых цветов в сиренево-красно-белом соцветии бутонов. Продолжить красоту букета веткой рябины около ягод и тонким стебельком веточки оранжевых цветочков на самом краю стула, завершив этим цветочные объятия ягод и грибов. И щедрая улыбка лета и самого автора живёт на полотне. Так можно описать множество её работ. Без чувства и мысли их у неё нет. И хотя цветочные натюрморты как непреходящее очарование и как отклик на течение жизни будут являться на протяжении всего творчества, всегда исполненные с восхищённостью этим даром природы, главным героем её творческой философии станет собрание предметов, объединённых размышлением души о земледельце, о народной судьбе в разных её проявлениях.
Любой предмет или событие имеет свою моральную сторону, свой смысл, не всегда явный. В её композициях это прикровенное обретает ощутимую жизнь. Таковы работы на тему памяти, выполненные в год шестидесятилетия нашей победы над фашизмом в Великой Отечественной войне.
«Здравствуйте, я живой» (2005) – начатое бойцом письмо, недокуренная папироса, фотографии родных, в котелке цветы, в гильзе свеча… Как будто начавший письмо вышел ненадолго. Так ненавязчиво, тонко зарождает автор у зрителя вопрос: а будет ли дописано письмо? Или «Пока сушится гимнастёрка» (2005) – краткий отдых между боями. В пилотку собранная черника, кисет, раскрытая книга, букетик ромашек на пне… Во всём острота желаемого мира. А «Время и память» (2005) – картина, соединившая военные поколения в наградах разного времени. Все три картины повести – её сердечное прикосновение к военным, мучительным и героическим дням страны.
Она умеет почувствовать настрой времени в простых вещах («Железные вещи», 2002). Умеет погрузить зрителя в ностальгически-философское состояние, изображая уходящий, дорогой для неё мир, как в композиции «Последний привал». В ней боль вопроса: людей ли это последний привал или вещей, которые им служили? Особенное чувство вызывает колесо, оставшееся без службы, как солярный знак на закате дня. Закате, живопись которого так эмоционально-напряжённо прочувствована, что воспринимается закатом судьбы. На этом пути смысловой насыщенности идеи ясно видится её творческое восхождение от классического натюрморта впечатления и красоты до натюрмортов-картин, а затем и до цикла православных и трудовых праздников, в которых всё лично дорогое сплавляется с обычаями, святынями и историей народа.
И первые из ряда работ, ведущих к праздничным циклам, это «Натюрморт с прялкой» (1997), «Столик на веранде» (1997), «Старые книги» (1999). «Натюрморт с прялкой» – проникновенный образ тишины и уюта. Уголок дома, где рядом с прялкой незримая рукодельница оставила своё плетение. Эта композиция очень красива по цвету и мелодическому движению освещённости. Мягкий свет из центра картины, из белой кружевной салфетки и белых же ромашек в крынке тонко выстроенной тональностью разливается на мотки ниток, на корзину, оставленные очки и гаснет в складках красной скатерти. Философским настроем веет от композиции «Старые книги». Приглушённый колорит, которой создаёт таинственность и эмоционально соответствует задумчивости над потоком прошедших времён, живущем в каскаде старых книг, в образах Христа и Богородицы на репродукциях в центре картины. Тот же уединённо-интимный мир в работе «В мастерской» (2004). Видение таинственной тишины спокойствия и опять чудо освещённости продолжает гармония работы «У травницы» (2002). В ней свет, падающий из предполагаемого окна в центр, на корзину, мягко пронизывает окружающие предметы, играя всплесками на коврике, страницах книги, высвечивая ленточки, пучочки трав, рождая у зрителя желание рассматривать, проникаться образом спокойствия и неспешности. Эту особую авторскую осиянность мы встретим во многих натюрмортах созерцательного настроения: «В ожидании Ивана Купалы» (2003), «Сундучок» (2009), «Праздник на Авдотью-Малинницу» (1999), «Яблочки к Спасу» (2012) и т. д. Это душевно переосмысленная освещённость, как «Свете тихий», гармония кротости. И создаётся она несравненным изобилием оттенков, удивительно тонкими нарастаниями или угасаниями звучности цвета. Дар чувствовать и использовать эмоциональную сущность цвета помогает художнице выразить ласку души, возвысить над бытом – совсем непоэтическими, простыми и даже грубыми вещами, – создать впечатление светлого удовлетворённого чувства красоты, как в «Яблочках к Рождеству» (2008) или «Рождественском сундучке» (2009).
В них есть что-то сказочное благодаря подчёркнутому контрасту полушубка, еловых веток, платка грубой шерсти с блеском ёлочных игрушек и светоносных яблок, драгоценных плодов, хранимых до праздника. Везде в таких работах воспевается житейская простота, бесхитростная светлая основа незримого труженика. А икона как символ духовности и гармонии в напряжённом, аскетическом бытии народа переходит из работы в работу.

Там образок Купины –
Чаша ржаной глубины;
Тела и крови Руси,
Брат озарённый, вкуси!
(Н. Клюев)

В этих картинах уже есть всё: и поэзия повседневного труда, и духовный импульс дорогого для неё мира житейской гармонии, и её авторская личная родственность с уходящим мироустройством, ускользающие, истончающиеся следы которого она улавливает в собственной жизни и памяти. Автор наполняет праздничный цикл торжественностью, светом добра, который «выше счастья и без которого нет счастья» (Иоанн Шаховской). Какое победное достоинство в пшенично-оранжевых тонах картины «Спас Хлебный» (2006). В золотистом снопе пшеницы, в осеннем букете, который тоже как сноп в большом берёзовом туесе, в каравае хлеба на белом платке и в рыжем осеннем пейзажике угасающего дня за окном. Та же красочная победность, умиротворение и сладость окончания трудов царят в композициях «Праздник всех плодов» (2007), «Яблочный Спас» (1998), «Медовый Спас» (2005). В них союз урожая с земной красотой цветов и рукоделием хозяйки в звучном колорите торжествует «звонким вестником добра» (В. Хлебников). В них ненавязчиво царит народная правота и достоинство, за которыми столько дорог, созидания, бедствий и творчества жизни…
Но праздники – это не только светлые паузы в годовом круге труда. Праздники – это незабывание Неба. Они хранят иерархию бытия, духовную «Лествицу» в горизонтали трудового напряжения, которое в России всегда было выше, чем в Европе. Поэтому обобщённый образ праздничного цикла торжественен. В нём есть эмоционально-нравственная приподнятость.

Ставьте ж свечи Мужицкому Спасу!
Знанье брат и наука – сестра.
Лик пшеничный с брадой солнцевласой –
Воплощенье любви и добра!
(Н. Клюев)

Делая варианты картин к одному и тому же празднику, она отражает разные оттенки восприятия. Взять хотя бы два пасхальных натюрморта – «Большой натюрморт на Пасху с искусственными цветами и снедью» (2005) и «Вербное воскресенье» (2003) с большим букетом сухостоя. Первый – собственно, сам праздник с пасхальным столом, с доминантой красного цвета в ткани, брошенной на самовар, в кружевах на букетике вербы, в яблоках… Всё радостно, красно. За теснотой праздничной снеди слышатся даже звуки: песенно, шумно… Другой – «Вербное воскресенье» – атмосферы духовно задумчивой. Самовар остаётся, но уходит в сень большого букета сухих растений. Букет по форме растений и цветовой гамме сближенных тонов составлен изысканно. Он сдерживает цветной шум лоскутного фона и всего яркого на подносе, красное как бы расступается, лишь окружает сосредоточенно-задумчивую мелодию центра натюрморта: книгу, икону, вербу. Всё соответствует скоромному преддверию праздника. Глядя на «Рождественские щедровки» (1999), на «Кружевную Масленицу» (2000), на «Гуляние на Троицу» (2004), чувствуешь, сколько за всем этим привета, уюта, тепла, гостевания, собирания… Понимаешь, что художница любит не сами предметы, ею изображаемые, а мир, за ними стоящий. Все благородные, благодатные черты народной жизни, тёплый исток самоотверженного национального бытия человека Земли-матушки. Создавая выразительное соборное предстояние предметов в праздничном цикле, она силой своего поэтически возвышенного, можно даже сказать, силой живого литургического чувства поднимает их до светлого явления, возносит из функциональной жизни в символическое поле, где композиции звучат национальным символом веры: «Всё прекрасное мира пришло из простой мужицкой жизни, из таинственной связи её упорных трудов и милосердия Божия, из сознания, что «добро выше счастья, что человек соработник Богу в создании красоты и блага»» (Иоанн Шаховской).
Как художник, Валентина Панкратьева обострённо чувствует схождение уже почти электронного человечества с орбиты живых связей с природой. И потому во всех оттенках, которыми она выразила дорогой для неё нравственный мир народной жизни, улавливается чувство утраты, рубежа. Оно нежно-сердечной нотой пронизывает всю мелодию её творчества. Более явственно она слышна в композиции, посвящённой царской семье.
Автор старается удержать, оградить этот мир своим творчеством, как в заповеди, надеясь, что творческий ключ этого общинного мира земледельца, веками создававшего наше отечество, может быть востребован на ином уровне мироустройства.
Этими чувствами она вступает в творческое единство с «Ладом» В. Белова, «Матёрой» В. Распутина, «Мезенскими вдовами» В. Попкова и крестьянским циклом А. Пластова. Она вместе с ними могла бы повторить слова Ивана Шмелёва из повести «Валаам»: «Вот нити протянулись от «ныне» – к прошлому, и это прошлое мне светит…»
P.S. Начав это изложение о творчестве замечательного художника Валентины Панкратьевой словами князя Сергея Волконского, я хотела бы и закончить его же замечательными словами о русской деревне: «Можно ли любить Россию, если не любишь русскую деревню, да вообще не способен деревню любить? В этом, мне кажется, наибольшая причина той пропасти, которая лежит между иностранцем и Россией. И не по отношению к одной только России этот пробел; я думаю, что знают только половину жизни те, кто не знает настоящей деревни».

В деревне виднее природа и люди.
Конечно, за всех говорить не берусь!
Виднее над полем при звёздном салюте,
На чём поднималась великая Русь.
(Н. Рубцов)

Л. Хлебникова,
искусствовед

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован.