ФОРМУЛА ВЫЖИВАНИЯ
СИРОТАМ ПРИ ЖИВЫХ РОДИТЕЛЯХ ПОСВЯЩАЕТСЯ…
Она же меня била, даже кипятком ошпарила,
а я её… всё равно… люблю…
Из невольно услышанного от воспитанников
Тормосиновского детского дома…
Любаня возмущённо свирепо сопела. Белые струи позёмки, оббегая её ноги, обутые в тёплые зимние сапоги, со свистом (рассыпаясь мелкой крупой) взлетали над большим сугробом и оседали возле калитки: белили слежавшийся тёмный снег в более светлые тона. Маленький чёрненький козлёнок, извлечённый из-за пазухи, дрожал, лёжа грудью на вытянутой ладони, длинные нескладные ноги болтались в воздухе, крупная головка с висячими ушками вздрагивала, а в глазах были голод, холод и тоска – хотелось опять очутиться в темноте под тёплым пальто своей хозяйки.
– Гля… у вас же три коровы! А у меня молодая козочка окотилась, вымя с кулачок, и молочка в нём совсем нет!
– Две у нас коровки, и обе не доятся. Ещё не отелились!
– Да у вас вон сколько коз! Подпустите под какую‑нибудь!
– Только окот начался, и все козлята, слава Богу (!), живые, подсунуть‑то некому. Своим сосункам мало молочка, у нас же пуховые – не дойные козы!
– Ну и что, мне его кормить нечем, не возьмёте – сейчас в сугроб брошу и уйду!
Бросит или нет, не знаю, но внезапно дунул с лихим разбойничьим посвистом морозный ветер, и по маленькой козочке прошла такая дрожь, будто поняла она: сугроб… это не у Любки за пазухой. Да ладно, Катерина – коровушка – ну вот-вот отелится, сколь своих «выпоишей» было, буду ещё одному козлёнку «ма-папой»!
– Давай…
У Любаши как будто с плеч гора свалилась – довольно улыбается…
На крытом базу, покормив под чужими мамками маленькую девочку, занёс в дом, посадил в ящик. Весьма округлившаяся козочка в тепле посопела (чисто Любка!) и, видимо от сытости, осоловев, медленно опуская голову, покачивалась, засыпая стоя. А затем, подогнув копытца, легла, положив отяжелевшую головку чуток на бочок к правому плечу, и закрыла глазки…
Ну, и как тебя звать? Впрочем, имя само должно прийти… Вот Машенька тоже мой «выпоиш», ласковая и добрая… постой-ка, а козлёнку‑то идёт! Не Любкой же погонять, как сгоряча хотел вначале назвать! Но характер у неё, видно, боевой, ишь какая лобастая, а как сердито смотрит и сопит!.. Это я ещё на базу приметил, когда чужая мамка попыталась её боднуть, как и любого «рыбачка», – так зовут козлёнка, который «рыбалит» – ходит, высматривает и при каждом удобном случае пристраивается сосать любое чужое вымя, и пока раззява-мамашка обнаружит, что её сосёт чужой козлёнок, голодный «рыбачок» чуток успеет потолстеть.
Улыбаюсь и говорю ей в ящик: «И нарекаю тебя не Машенькой (не заслужила), а Машкой!» – и с удовольствием смеюсь…
Для того чтобы вас, читатель, ввести немного в курс дела, для многих совершенно незнакомого, с вашего позволения сделаю маленькое отступление.
Когда‑то наш край по праву считался пуховой столицей. Один хутор Тормосин давал пять процентов мирового «урожая» пуха, а с соседними хуторами – все десять! Ещё исстари было подмечено целебное, натуральное тепло вещей, связанных из козьего пуха, что для двадцать первого века с его буквально эпидемиями всевозможных аллергических заболеваний особенно важно. Делали из него и не совсем обычное полотно: для парашютов особо тяжёлых спускаемых аппаратов. Из ости – фетр, причём высшего качества. Сам пух имеет прелюбопытные, необычные и довольно странные свойства: живёт долгие десятилетия (!), а может, и столетия после снятия с коз (очёса или стрижки), да ещё… защищает от радиации! Вольные казаки привозили из набегов в Туретчину не только «зипуны» и полонянок; в одном из наших родов, Тормосиных, что ведут свой счёт со времён Михаила Тормосина (того, что, по фамильному преданию, брал крепость Азов то ли с Петром Великим, то ли несколько раньше, в 1637 году), сколько‑то раз мой прадед Фёдор жену турчанку имел, впрочем, старушки (давно уж их нет) поговаривали: сама, как кошка, на него «навязалась». Так вот, не только зипуны да девиц, привозили и козлят с красивой белой шерстью, которые со временем, смешиваясь с местными «придонскими» козами, давали уже не шерсть, а пух. В сорок втором году за четыре месяца (!) оккупации немцы, хорваты, румыны, венгры и итальянцы вырезали племенное поголовье белых коз! Но деды обломали западным воякам амбиции о мировом господстве арийской расы, как и в 1812 году сломали хребет «двунадесятиязычному» цивилизованному и просвещённому нашествию объединённой Европы… Да и в далёком прошлом нетолерантные наши предки посшибали осенённому католическим крестом «благороднейшему цвету» рыцарской Европы рога!
А козочек пришлось после победного сорок пятого разводить заново, закупая за границей особей ангорской шёрстной породы, и затем пятьдесят лет заниматься селекцией, смешивая с придонской породой. В нашем хуторе тогда была единственная в мире (!) козеферма белых пуховых коз – получилось!.. Да сколько золотых медалей с сельхозвыставок было в Тормосин привезено!
А потом случилась новая беда… и опять с Запада. Под велеречивые, с патокой и елеем речи, стоившие нам не один десяток миллионов жизней (миллионы русских душ молят об ОТМЩЕНЬЕ! Гитлер на том свете скулит от зависти к подвигам демократов), через «сдатый» железный занавес подло, без объявления войны… вползла «демократия». Вот с разгулом этой «демократии» не осталось ни одного племенного хозяйства наших породистых пуховых коз (пустили на шашлыки и серых, и белых), так что волгоградских белых можно смело заносить в Красную книгу, в раздел «Исчезнувшие». (Есть ещё горные шёрстные белые козы, но это совершенно другая история.)
В угоду моде мы разводили, как и многие хуторяне в наших краях, серо-голубых, но на основе тех самых знаменитых белых коз. Только вот теперь приходилось долго думать, какую именно козочку пустить по осени в случку, чтобы хоть как‑то свою породу сохранить. Невыгодно стало возиться с козами: на один килограмм пуха смело можно было десять тонн угля – «семечки» – купить, а теперь, если повезёт, пять килограммов на одну тонну такого же уголька (в пятьдесят (!) раз обесценились на руках мозоли, увы). (Газ? Да побойтесь Бога, мы же русские – не китайцы, немцы и другие важные «их партнёры», им нужнее, даже не сомневайтесь!) Растить на мясо? Увольте – жалко, да и невыгодно: мелкие они у нас и к тому же по сравнению с баранами долго растут: на пятый-восьмой год козлики становятся такими же по весу, как полугодовалые барашки, а козочки… да ни в жизнь, никогда!
Были времена – продавали на племя со своей семейной фермы по всем соседним областям и даже дальше: в Крым, Оренбург. По сорок с лишком козлят в год! А вот сейчас в нашем домашнем стаде козлята родятся мало: в год пускаем к козлу три-пять, ну максимум десяток козематок. Постоянно держали три линии козлов, да запасных и плюс белых производителей, вот и результат был, а теперь… увы, одного маленького козлёнка оставляем, осенью погуляет – и кастрируем, какая уж тут селекция…
Итак, вернёмся к нашему прерванному рассказу.
Через пару лет Маша окотилась… неудачно: первый раз, да ещё и двойня, и сразу осиротела. Отдельный, самый большой тёплый и светлый сарай, под самой крышей в узких (чтобы волчок даже бочком не пролез) окошках сдвижные стёкла для вентиляции. Внутри вдоль стен двое яслей, третьи, самые большие и длинные, в центре. Зимой здесь жили молодые мамы с детками да «пенсионеры»: древние «одры» и их старые подружки. Никто не обижает, тепло и вольная сытная кормёжка с обязательным (!) любимым зерновым «пенсионом».
Бедная Маша стояла в уголочке, печально и тоскливо смотрела на меня, куда, мол, унёс её двух ненаглядных…
– Ну что же, Маша, ничего тут не поделаешь… а с твоим выменем нужно что‑то делать, ишь как распёрло!
Ловлю козлёнка, у молоденькой мамы их двое, а молочка у неё – маловато. Зажав Машку в углу, кормлю крошечную девочку, затем другую. Коза диким зверем дёргается, прыгает, но мне‑то не впервой… Покормив, даю ей обнюхать сосунков, запомнить запах – зло кусает за уши, щиплет хвостики, сверкая удивительными глазами с почти прямоугольными зрачками , грозно топает ногой. Смеюсь: «Ух ты, Манька!»
Два дня билась Машка… но всё тише да тише. На третий день с утра даю сено, вожусь с козлятами, но козочек – доить Машу – не ловлю. Она внимательно смотрит на меня, решительно расталкивая коз, опасливо кружится вокруг центральных яслей, чтобы ненароком не загнал в угол, не поймал.
«Хитрюга!» – усмехаюсь и закрываю за собой дверь сарая…
С обеда проверяю козлятушек, коз, но на Машу ноль внимания! Она же удивлённо смотрит на меня, недоумённо тихонечко говорит: «Угу-гу?..»
– Э… нет! Ты уже давно взрослая, как‑нибудь уж сама! – И ухожу.
Вечером крадучись подхожу к базу, медленно (боясь спугнуть) открываю дверь и вижу: Машка, поблёскивая глазками, стоит и настороженно с тревогой смотрит в тихонько открывающийся дверной проём, вопросительно и в то же время воинственно, а две маленькие девочки сосут её и при этом так довольно крутят хвостиками! Маша, узнав (не серого волка!) меня, говорит нечеловеческим голосом, приветствуя «ма-папу»: «Угу-гу» – и с удовольствием нюхает и лижет сначала одну, а затем другую… «дочурку».
– Ну вот, прощай, Машка, теперь буду звать тебя Машенькой – заслужила! – улыбаюсь и долго глажу её.
Осенью пятимесячный малыш Рома, исполняющий в тот год роль «мачо» – козла-производителя, – сидел с первого сентября в отдельном базке на сене, чтобы не «перепортил» всех без разбора коз и особливо маленьких одногодок. Козлик, получая в свой загон взрослых, «в охоте» коз, вёл себя странно: никак! Трусил и боялся!
Мать моя паниковала, удручённо махая рукой, и причитала:
– Всё пропало! Негожий! Не будет больше у нас козлят!
Наутро, убирая от Ромки взрослую козу, думал: «Нужно выбирать для него помоложе и размером поменьше, чтобы этот трусишка не очень боялся». А он и с другими ни-ка-кой, телок телком!
А весной как «посыпали» от «негожего», да почти все по двойне! Тихоня, мать его!
Вроде все уже покотились, одна Машенька, надо сказать, дама весьма вздорная и драчливая, за осень побывавшая раза три у этого «стеснительного притворщика» (козочки перегуливают через месяц), осталась холостой. И вот замечаю: с завистью посматривает она на кормящих мамаш… и тяжко вздыхает.
Говорю ей:
– Сама виновата. Помнишь, как по осени с остервенением садила рогами по Негожему (из Ромы на Негожего его переименовали той же весной), а вот теперь вздыхаешь!
Вдруг замечаю: батюшки, да у неё вымя «налило»! Ловлю – точно молоко! Вот тебе и раз! А вскоре счастливая милая Машенька кормила двух маленьких, в чёрненьких кудряшках и с чудесными белыми отметинами на ушках козлят: замечательного мальчика и прекрасную девочку.
