Поди поищи ещё такую русскость

РАЗМЫШЛЕНИЯ О СЕРГЕЕ ЕСЕНИНЕ

Тамара ВОРОНИНА,
Народная артистка России,
г. Екатеринбург

Мысли одна за другой льются, только успевай ловить.
Первый день Петровского поста, Апостольский пост. Слышу Евангелие: «Глаго́ла ему́ тре́тiе: Си́моне Ио́нинъ, лю́биши ли Мя́? ­Оскорбѣ́ [же] Пе́тръ, я́ко рече́ ему́ тре́тiе: лю́биши ли Мя́? И глаго́ла Ему́: Го́споди, Ты́ вся́ вѣ́си: Ты́ вѣ́си, я́ко люблю́ Тя. Глаго́ла ему́ Иису́съ: паси́ о́вцы Моя́» (перевод: «Говорит ему в третий раз: “Симон Ионин, любишь ли ты Меня?” Пётр опечалился, что Иисус спросил его в третий раз: “Любишь ли ты Меня?” – и ответил: “Господи, Ты знаешь всё, Ты знаешь, что я люблю Тебя”. Иисус сказал ему: “Паси Моих овец”». Евангелие от Иоанна, гл. 21, стих 17). Пасти – значит ни на минуту не упускать из виду и, главное, не потерять. А вот впадают в грех и… теряются. Серёжа Есенин потерялся в грехах, и его упустили, не сохранили.
Когда‑то, работая в филармонии, будучи уже крепким мастером художественного слова, добившись успеха и признания публики, я делала большие литературные работы, так называемые литературные полотна. Как ни странно, тогда публика любила чисто литературные программы. Хорошее образование давало нашему слушателю и хорошую литературную базу. На такую публику было радостно выходить.
Я ездила на гастроли тогда по всей России от Росконцерта. Города средней полосы. Среди них Рязань. Два-три концерта было в плане: обязательно зал филармонии, телевидение и ещё какой‑­нибудь научный институт или зал университета. А возила я тогда композицию из двух отделений по роману Льва Николаевича Толстого «Анна Каренина» (режиссёр работы – народный артист РФ Юрий Васильевич Катин-­Ярцев). Были, помнится, где‑то 80‑е годы. Классическая культура ещё держалась и вызывала интерес.
Рязань, а это значит Константиново – музей Сергея Есенина. Моя мама очень любила Есенина. Рассказывала, что, когда он был запрещён, они с подругами переписывали книги поэта в тетради и хранили, скорее прятали, на чердаках, в потайных местах. Она мне его и читала, и пела.
У меня зародилась мечта побывать на родине Есенина. И она исполнилась в гастрольной поездке в Рязань. Когда я шла по улице Константиново, где был дом-музей Есенина, то увидела, что дома с наличниками, как и у бабушки в Нижней Салде. В окошках цветы, обязательно очень красивые – тяга к прекрасному. И на доме Есенина я тоже увидела наличники, потом деревянное крыльцо со ступеньками, как и на Урале у моей бабушки.
В комнатах очень знакомая мебель, буфет с посудой, комод с ящичками, на кроватях подушки должны быть взбитыми – особая красота. А ещё половики белые самотканые, вручную сделаны, прямо как у моей бабушки – белые, храню до сих пор бабушкины половики. Расстелены у меня на полу, ну не чудо ли эти русские половики! Это наша русская картинка – белые дорожки на полу, чистые, всегда их стирали. Вот вам русская изба – и русский дух, и Русью пахнет.
Не помню, были ли иконы, власть‑то была советская, да и у бабушки где‑то в уголке висела – и не заметишь. Но зато у бабушки на маленьком резном столике лежало Евангелие. Я его раньше подержу в руках, посмотрю, а оно не читается. Бабушку попрошу почитать, слушаю, слушаю – непонятное что‑то. Но бабушка почитает, а потом и пояснит: «Это особая книга. Священное писание». А потом разные притчи мне рассказывает, да ещё и поёт, красиво так, говорила, что певчей была в церкви. Мне тогда, ещё в советское время, открывались эти духовные понятия. А бабушка‑то была на этом воспитана. В истинно русском православном духе.
И вот когда я ходила по музею в Константиново, я этот русский дух, как у бабушки, видела. Значит, и Сергея Есенина растили в духовности, в вере в Бога, в любви к своему русскому, к природе… Я ходила и дышала этим родным простором, этим воздухом с соловьями.
Вспоминаю и думаю: и как же этот русский соловей в России‑то, в родной России, был запрещён? Ведь этого русского поэта заметили и царская семья, и великая княгиня Елизавета Фёдоровна. Он же им читал свои стихи, его приглашали. Он своими глазами видел этих сказочно красивых девушек-­княжон, а с младшей, Анастасией, даже прогулялся по парку и посвятил этим юным созданиям пророческие строчки: «В багровом зареве закат шипуч и пенен, берёзки белые горят в своих венцах…» – и конец: «О, помолись, Святая Магдалина, за их судьбу…» И как он мог так тонко ощутить сердцем и увидеть их трагическую гибель? Его русскую душу и Григорий Распутин рассмотрел, услышал и понял.
А вот когда он пришёл к эстетам на знаменитую «Башню» поэтов Серебряного века, его и не поняли, и не приняли. Почему? Потому что для них он был чужой и непонятный. Представьте, он пришёл в русских валенках, русской шапке, тулупе – всё деревенское, громоздкое, тяжёлое, пахнущее навозом, – ДЕРЕВНЯ! Поэт таким быть не может, а он‑то и был русский поэт из глубинки. Он им принёс народную самобытность, а они не услышали в нём русского соловья и жестоко над ним, простым, очень естественным, надсмеялись.
Он с горечью вспоминал язвительную фразу Зинаиды Гиппиус: «Какие на вас оригинальные гетры». Так она назвала его деревенские валенки. «Змея Гиппиус», – вспоминал обиду он. Да, рассмотреть талант, взять да и раскрыть этот дар – не всем это даётся.
Зато его смог рассмотреть Александр Блок, увидев его в русской рубахе. Вот у него‑то был дар увидеть талант. И конечно, это было для Сергея Есенина крепкой поддержкой его творческого начала, а потом – знаком дальнейшего признания. И как же важна была эта оценка для молодого Есенина! Если признал Блок, то с этим уже нельзя не считаться. Сам Блок. Так Серёже повезло.
Мне навсегда запомнилась фраза экскурсовода: «Соловьи его научили петь». У него был особый соловьиный дар и русская православная духовность. И то, что мы его так рано потеряли… просто не было такого пастыря, который бы бросился спасать единственную заблудшую овцу. И тем не менее, что бы в его жизни ни происходило, и в кого бы он ни влюблялся, и в каких бы странах ни был, даже жил… соловьиная природа глубинной Руси не отпускала его никогда, и всё это живет и сегодня в его бессмертных стихах, в его поэмах, в его ритмах. Поди поищи ещё такую русскость.