Андрей РАСТОРГУЕВ
Однажды в единении с народом
Варил я две железки электродом.
Так профориентировали нас:
Из класса школьного – в рабочий класс.
Исход ориентации летален –
Погиб во мне уральский пролетарий.
Но с тех отодвигающихся пор
Иначе вижу суть Уральских гор.
Граница меж двумя частями света –
Из пошлого бродячего сюжета,
Пустая приземлённая молва
Не различает в них сварного шва.
Он тоже был, конечно, первой пробой,
Но крепко держит Азию с Европой.
И если заодно земная плоть –
Явился добрым сварщиком Господь.
XX ВЕК
Бабушке моей Надежде Владимировне
и старшей дочери Оле
Вот сюжет традиционный
Со времён Луи Дагера
Или красочных портретов
Принаряженных инфант:
Перед фотообъективом
Двое – девочка и мальчик.
У неё – витые кудри,
У него – огромный бант.
Даты нет на обороте –
Лишь рекламные медали
Да по толстому картону
Надпись: «Тереховъ и Сынъ».
В старом Екатеринбурге
Это в нескольких кварталах
От Ипатьевского дома,
Что ещё не знаменит…
Вот ещё сюжет сюжетов:
У старинного буфета
Смотрит девочка другая
Удивлённо в объектив.
С нею рядышком – старуха.
И едва ли уловимо
Сходство с девочкою первой
На морщинистом лице.
Между девочками теми –
Поколения и горы,
Панихиды и крестины,
Две германские войны.
А прошла – и уместилась
Под картонною обложкой
Одного фотоальбома
Человеческая жизнь…
Над Катеринбургом – птичий клин.
Мало ли на свете Катерин,
А под коромыслами рябин
Город с этим именем один.
Но десятилетия пока
Маши здесь не сходят с языка –
То не от Марий или Марин,
А от металлических машин.
Но железо мне по бороде –
Я живу в Мельковской слободе.
Баяли намедни мужики:
То не от муки, а от реки.
Ничего, что мелкая была, –
Говорят, по золоту текла.
И поныне тянется к пруду –
Жалко только, спрятана в трубу.
А то я бы золота намыл,
Тёще Катерине подарил –
При народе да средь бела дня.
Тёща золотая у меня!
Без долгих слёз и возгласов отчальных,
Гонимы холодеющей водою,
Останные отчаянные чайки
Поднялись над Мельковской слободою.
На Покрова октябрь посерединке
Тепла и стужи, воли и неволи.
Сегодня две невидимые льдинки
Из темноты мне скулы укололи…
Распахнутые токам восходящим,
Кружатся птицы, как парашютисты.
Бог даст, и мы грядущее обрящем,
Стремительны, крылаты и лучисты.
Парят они с медлительностью гордой
Над мельницей, Московскою заставой…
И снова перехватывает горло,
Как над парящей прорубью крестовой.
ВАЛЕНКИ
На железной нашей наковаленке
Неразлучны золото и медь…
В Екатеринбурге носят валенки –
И не только дворники, заметь.
Кругло-, остро- или тупорылые
Сыщутся по моде башмаки,
Да сравняли птицы белокрылые
Рыжие рубли и пятаки.
Строгий пост или чревоугодие –
Всё ли на душе, что наяву?
В Екатеринбурге новогодие,
И яснеет небо к Рождеству.
Чаю после баенки да баиньки –
Беленькую, грешен, не люблю…
Вот разбогатею – тоже валенки
Екатеринбургские куплю.
Посреди мельтешенья мирского
Есть одно, что ему вопреки, –
Рукавичка пруда городского
На кручёной резинке реки.
Знать, она различимей глазами
Голубей, тополей и синиц,
Да иные они голосами
И обходятся без рукавиц.
Это детское и человечье –
От завода, сначала, сперва:
Для прогулки – шубейку на плечи
И – резиночку сквозь рукава.
Да, видать, перетёрлась обычка,
И махнуло дитя – пустяки…
И набухла водой рукавичка,
Обронённая с левой руки.
ГРЕБЕЦ
Обдирая о жёсткую воду бока,
Облака раздвигает байдарка…
Бесконечность в руках у него, но пока
Мост – его триумфальная арка.
Догоняя весну запоздалым броском,
Золотится расцветшая липа…
На пруду заводском, а теперь городском
Можно ли догрести до Олимпа?
Или тоже дерзать и души не терзать,
На земную ступив переправу,
И собой равновесие мира держать,
Не склоняясь ни влево, ни вправо?
В тесной долине Исети
Строится каменный Сити,
А возле самой реки
Спят на траве мужики.
Тонна за тонной бетонной
Башня встаёт за колонной,
А на воде поплавки –
Сущие большевики.
Жизнь поднимается кверху –
К пафосу и фейерверку,
А отступи от дверей –
Всё лопухи да пырей.
В сторону от суетливой –
И обожжёшься крапивой.
Мол, землячок, не взыщи –
Помни крапивные щи…
НЕВЬЯНСКАЯ БАШНЯ
В тёмной ладони крестьянская пашня
Выдохом греет зерно поутру.
В полупоклоне Невьянская башня
Жестью гремит на студёном ветру.
Вечная тяжба ростка и металла,
Белой берёзы и рыжей руды.
Горнозаводская доля Урала –
Трата народа, земли и воды…
Но, упираясь в железные плиты,
С края последнего восьмерика
Ты убедишься, что воды разлиты,
Люди малы, а земля велика…
Будь мы заводчики или холопи,
Стриженой, бритою ли головой
Кланяться Родине или Европе
Нам на рассветной заре не впервой.
И не впервые от сонной гордыни
В разных углах необъятной дали
Не шелохнутся земные твердыни –
Замки, соборы, дворцы и кремли.
И лишь во мраморной лёгкой рубашке,
От Галилея, наверно, мудра,
Вторит Невьянской Пизанская башня,
Словно старейшая в доме сестра.
НА ВЕРХОТУРСКОЙ КОЛОКОЛЬНЕ
Славен город Верхотурье,
Да за прежние дела…
На кремлёвской верхотуре
Трогаю колокола –
Не хватает духу, чтобы
Откровенно, прямиком
Врезать в бронзовое нёбо
Тяжеленным языком,
Чтобы сонная корова
Головою повела,
И старинная дорога
На минуту ожила,
И запела, загудела
Задубелая земля,
Обнимающая тело
Заповедного кремля,
Чтобы молодецкой дури
В забубённой голове
Отозвались бы в Кунгуре,
Устюге и на Москве,
И везде, где малахольных
Привечают до поры,
Где шатры на колокольнях –
Как походные шатры,
И живучи в обиходе
Не пока, а на века
В замороченном народе
Повести про Ермака,
И, не глядя на житуху,
Жила русская цела,
Хоть и не хватает духу
Зазвонить в колокола.