Херсонесская элегия
Никита Юрьевич Брагин родился в 1956 году. Доктор геолого-минералогических наук, главный научный сотрудник Геологического института РАН (г. Москва). Член Союза писателей России (с 2011 г.). Основные направления творчества – лирика, сатира и юмор, художественные эссе. Автор деcяти поэтических сборников и многочисленных публикаций стихов, статей и эссе в журналах и альманахах. Победитель и лауреат многих творческих конкурсов, в том числе Всероссийского поэтического конкурса имени Сергея Есенина (2018), поэтического конкурса фестиваля «Словенское поле» (2018), Международного конкурса поэта и воина Игоря Григорьева (2018). Основные темы стихов Никиты Брагина – Россия на скрещении путей, прошлое и будущее русской культуры, поэзия как ответ хаосу и небытию.
От римских блях и эллинских монет
До пуговицы русского солдата.
Максимилиан Волошин
Товарищ главный старшина,
Одни мы выжили, очнитесь –
Кругом такая тишина,
Что слышно ангела в зените…
В его слезе любовь, и власть,
И столько света и полёта,
Что замолчали пулемёты
И в небо хочется упасть.
И время смерти подоспело,
Но держит горькая земля,
Поникший мак нагого тела
Огнём антоновым паля.
Ушёл к Тамани «Красный Крым»,
На дне «Червона Украина»,
И мы, последние, сгорим
И кровью породнимся с глиной,
Горячим камнем и золой,
Костями, кирпичами, пылью –
С любимой, вековой, могильной,
Всё принимающей землёй.
Шурша скелетами столетий,
В окопы сыплется она –
Теперь мы ей родные дети,
Товарищ главный старшина.
Всё похороненное в ней –
Керамики сухие гроздья,
Нагие острия кремней,
Тяжёлые отливы бронзы –
Всё перемешано войной,
Иссечено железным ливнем –
Боспора золотые гривны,
И чёрный лом брони стальной,
И хоботы противогазов,
И мраморный девичий лик,
И нимфа в нежном хризопразе,
И молнией – трёхгранный штык!
Товарищ главный старшина,
Мы доиграли наши роли,
И тишина уже страшна
Предчувствием последней боли…
Финал трагедии – затих
Громоподобный хор орудий,
Кровавой головой на блюде
Наш Севастополь… Мерный стих
Волны оплакивает город
В багровом трауре огня
И землю грешную, которой
Мы станем на закате дня.
Блокадный рейс
Невесомую жизнь удержав на руках,
Над невидимой смертью взлетаем,
И несётся машина в густых облаках,
И гремит, словно клетка пустая.
За такую болтанку полгода назад
На ответственном рейсе в столицу
Можно запросто было лишиться наград
И чинов, а потом застрелиться…
Самолёт покачнулся и резко нырнул,
Но никто не стучится в кабину,
И ни стона, ни плача не слышно сквозь гул
Против ветра летящей машины.
Пассажиры у нас тише зимнего сна,
Терпеливее всех на планете –
По губам синева, на глазах пелена –
Ведь они ленинградские дети!
Им не страшно лететь, им не хочется есть,
Им не больно, они засыпают.
Не идут к ним ни радость, ни добрая весть,
Только смертушка бродит слепая
И на ощупь берёт одного за другим
В костяной колыбельке баюкать.
И сжимается горло захватом тугим,
И по рёбрам колотится мука…
И уже расплывается кровь на стекле
(Или это над Ладогой брезжит?),
И пылает мотор на пробитом крыле,
И взывает, и плачет надежда!
Концерт
Ты пела в холодном ангаре
авианосца,
стоявшего серой скалой
на пасмурном рейде
Скапа-Флоу.
Ты пела – и сотни глаз
следили за лёгким движением
тонких рук,
любуясь твоим открытым лицом,
цветком улыбки.
И каждый девочкой милой
тебя узнавал,
кто доченькой, кто сестрёнкой,
поющей сквозь даль времён
нежную песню.
В те годы простой кочегар
и грубый докер
умели тебе внимать
не хуже, чем выпускник
Итона…
И тяжкий чугун их дум,
объятый жаром,
стекал, ручейками света
переполняя
золото их сердец…
Величие той эпохи
не в монументах,
не в гордой броне орденов,
а в той любви,
что смели чувствовать люди,
кому оставалось жить
совсем немного,
к кому на гроб не придут
ни доченька, ни сестрёнка,
ни даже мама,
кому поминальную песню
поёт норд-вест,
когда наступает осень,
и моря седые косы
вьются по чёрным скалам
Норд-Капа…
Лестница
Мёртвый сумрак лестничных пролётов,
Глухота обшарпанной стены,
Дряхлый запах тлена и болота,
Кровь во рту и губы сведены!
Серые истёртые ступени,
Старческие шаткие шаги –
Все твои собратья и враги,
Все они – кладбищенские тени!
Всё кричит об умерших, о них –
Штукатурка, старые перила…
Память душит, память бьёт под дых,
Что ни шаг, то под ногой могила!
Нож блеснул в рогожинской руке –
Выстрел отозвался вдалеке.
Ни души, ни плоти не жалея,
Голод опрокидывает нас
И хоронит в ледяных аллеях,
И вздымает в небо трубный глас!
Страшно! Ледяные мостовые,
С крыш стекает мёртвая вода,
Рваной паутиной провода
Падают на ветви неживые,
Облаков снятое молоко
Мутно, словно будущее время,
И уже становится легко
Жизни ускользающее бремя –
Прожито, закрыто, сочтено,
И в глазах бездонно и темно.
Площадь помертвела, словно плаха,
Замерли тяжёлые мосты,
И зимы больничная рубаха
Забелила красные «Кресты»,
Выше окон языками иней,
Как следы от ледяной свечи, –
Проходи скорей, да промолчи,
Растворись на параллелях линий!
Сетка улиц – поминальный лист,
Небо в клетку, паутина горя…
Как он ослепителен, как чист –
Город в горностаевом уборе,
От начал времён и навсегда
Созданный для Страшного суда.
Арьергардный бой
Впереди ползёт обоз, беженцы и госпиталь –
Там вода дороже слёз, помоги им, Господи!
Впереди во весь свой рост скалы-исполины,
Позади горящий мост, факел над пучиной.
Горы плетью по горбам хлещет смерть
крылатая –
Это вам не кегельбан, не постель измятая,
Это рёбра ржавых скал, мёртвые стремнины,
Это огненный оскал выпрыгнувшей мины…
Это жажда, всем одна – как дожить до вечера,
Это кровь черным-черна из пробитой печени,
Это вздох издалека, из иного мира,
Это капля молока, это ладан с миром.
Это памяти река, сжатая теснинами,
Это руки старика, взрытые морщинами,
Это гребни чёрных гор в тихой звёздной
темени
И прощальный разговор с уходящим временем.
Девятое мая
Грохотали орудия в час торжества,
Пламенел фейерверк городов,
Сквозь кирпич и золу пробивалась трава,
Падал цвет одичавших садов,
И осколки народов в развалинах стран
Собирались у пепельных груд,
А хозяин сидел и смотрел на экран,
Где пред ним щебетал Голливуд.
На медалях сияя, он шёл в каждый дом,
Пели славу фанфары вослед,
Но Спаситель молился о мире седом,
Постаревшем на тысячу лет.