«Нас не забудут потому вовек…»
Их творческий багаж, как правило, невелик. Хотя некоторым из них судьба дарила возможность не подвергать себя страшной опасности быть убитым – памятуя о своём даре, зачастую уже признанном мастерами слова, – как это произошло с Николаем Майоровым. Но он отказался ехать с университетом далеко на юг в эвакуацию, а просто надел шинель и пошёл пешком из Москвы в направлении Нижнего Новгорода (тогда Горького) вместе с мобилизованными будущими солдатами…
Но и то, что дошло до нас (а в ту пору ни кабинетов, ни готовых рукописей будущих книг у них, молодых и горячих, и не могло быть), говорит о громадном творческом потенциале этих людей, о зрелости души и ума, несмотря на молодость.
…Мы все уставы знаем наизусть.
Что гибель нам? Мы даже смерти выше.
В могилах мы построились в отряд
И ждём приказа нового. И пусть
Не думают, что мёртвые не слышат,
Когда о них потомки говорят.
И мы говорим и учимся у них, не успевших многое, но уже состоявшихся мужчин, поэтов, патриотов, оплативших эти слова своей жизнью.
Биография Николая типичная для советского юноши тех лет. Родился в 1919 году в симбирской деревне Дуровка, которой уже нет. Сгинула, бедная, – с таким непрестижным именем. Но мы-то знаем, что человек красит место… И семья обычная, никаких особенных кровей, кроме того что отец, на все руки мастер, любил читать. То есть жила в этой семье книга!.. И не случайно, видимо, переехав с семьёй в Подмосковье, Николай учился в одной из лучших ивановских школ, а потом без больших проблем поступил в МГУ на истфак, параллельно посещая семинары в Литинституте, где и встретился со своим главным творческим наставником – Павлом Антокольским, уже достаточно известным поэтом.
А в университетской газете начал печататься всерьёз.
…Нам ремесло далось не сразу –
Из тьмы неверья, немоты
Мы пробивались, как проказа,
К подножью нашей высоты.
Шли напролом, как входят в воду:
Жизнь не давалась, но её,
Коль не впрямую, так обходом
Мы всё же брали, как своё.
Куда ни глянь – сплошные травы,
Любая боль была горька.
Для нас, нескладных и упрямых,
Жизнь не имела потолка.
«Брату Алексею», 1939 г.
О какой энергии, каком запасе духовных сил говорят эти строки! Какое стремленье посвятить свою жизнь главному делу – творчеству, которое, конечно же, не может быть без любви к родине и той единственной, что составит счастье его жизни. Кстати, мало у кого из поэтов-фронтовиков тема личной любви, соединение её со всей судьбой занимает такое значительное место. И у неё есть имя – Ирина Пташникова, с которой он познакомился в МГУ и уже не расставался – то очно, то в письмах – до конца своих дней. Судьба подарила ему большую любовь, которая, конечно же, не могла быть только счастливой в то время, когда полмира было объято войной, когда двум самодостаточным людям (у него главное – литература, у неё – археология, и нежелание обоих предавать своё призвание в угоду тёплым, удобным отношениям) было во всех смыслах непросто сохранять свои чувства. И поэзия, и письма Николая Майорова полны драматургии, что «дарила» жизнь. И вот стихотворение, которое буквально на свой счёт приняла Ирина и какое-то время избегала отношений, что были душевной опорой для молодого поэта.
Тебе, конечно, вспомнится несмелый
и мешковатый юноша, когда
ты надорвёшь конверт армейский белый
с «осьмушкой» похоронного листа…
Он был хороший парень и товарищ,
такой наивный, с родинкой у рта.
Но в нём тебе не нравилась
одна лишь
для женщины обидная черта:
он был поэт, хотя и малой силы,
но был, любил
и за строкой спешил.
И как бы ты ни жгла
и ни любила, –
так, как стихи, тебя он не любил…
«Тебе»
Но душа отказывалась быть на втором месте, и вот Николай пишет: «Ирина, здравствуй! Недавно мне Н. Шеберстов передал твою открытку – спасибо, что ты ещё помнишь обо мне. Когда я находился на спецзадании, я почему-то не отчаивался получить от тебя письмо. Но представь себе, всем писали, я же почти все 2 месяца не имел ни от кого ни одного письма. И ты не догадалась. Адрес же наш всему истфаку был известен. Ну да ладно – не сетую. Чем это я заслужил от тебя письмо? Конечно, ничем.
А все-таки ждал».
В письмах к Ирине в эти немногие месяцы – фактически короткая история судьбы Николая Майорова, связанная с Великой Отечественной. И это она сохранила их и, несмотря на послевоенную, заполненную до краёв свою семейную жизнь, всё сделала, чтобы сохранить память о любимом поэте.
«22 октября 41. Здравствуй, Ирина!
Опять хочется тебе писать. Причём делаю это без надежды получить от тебя ответ: у меня нет адреса. Сейчас я в армии. Мы идем из Москвы пешком по направлению к Горькому, а там – неизвестно куда… Сейчас направляемся к формировочному пункту, расположенному где-то около Горького. 15–16–17 октября проходила эвакуация Москвы. Университет эвакуируется в Ташкент, к тебе. Ребята вышли из Москвы пешком – эшелонов не хватило. Многие ребята с нашего курса поспешили сняться с военного учета и смыться заблаговременно из Москвы. Меня эта эвакуация прельщала не тем, что она спасала меня в случае чего от немецкого плена, а соблазняла меня тем, что я попаду в Ташкент, к тебе. В конце концов я перестал колебаться, и мы вместе с Арчилом Анджапаридзе (только вдвоем) не снялись с учета и вот сейчас уже находимся в армии».
Я не знаю, у какой заставы
Вдруг умолкну в завтрашнем бою,
Не коснувшись опоздавшей славы,
Для которой песни я пою.
Ширь России, дали Украины,
Умирая, вспомню… и опять –
Женщину, которую у тына
Так и не посмел поцеловать.
Вот так писали о любви в то военное время. Очень жаль, что, по предположению родных и друзей, пропал целый чемодан рукописей, который Николай в начале грозных лет отдал для сохранения знакомым людям. Я верю в «целый чемодан», знаю не только по себе, как именно в этом возрасте (20–22 года) всё существо творческого человека способно на очень многое, о чём говорит сама история искусства. Известно, что среди утерянного есть две поэмы – «Ваятель» и «Семья», и даже одни названия говорят о глубоком замысле и большой работе Майорова. А зная о его таланте, можно только догадываться, что мы потеряли. И надо в очередной раз отдать должное издательству «Молодая гвардия», которое, что называется, «по сусекам» собрало сохранившиеся стихи поэта-фронтовика, для которого самым главным подарком судьбы было творчество. Именно так и называется одно из его стихотворений:
Есть жажда творчества,
Уменье созидать,
На камень камень класть,
Вести леса строений.
Не спать ночей, по суткам голодать,
Вставать до звёзд и падать на колени.
Остаться нищим и глухим навек,
Идти с собой, с своей эпохой вровень
И воду пить из тех целебных рек,
К которым прикоснулся сам Бетховен.
…А жизнь научит правде и терпенью,
Принудит жить, и прежде чем стареть,
Она заставит выжать всё уменье,
Какое ты обязан был иметь.
1940 г.
И не случайны стихи, посвящённые Рембрандту, Гоголю, другу-художнику Шеберстову.
Майоров верил, надеялся, что война не всё разрушит, что ему предстоит пройти сложный и прекрасный путь поэта, ради чего он появился на этой земле.
И это его слова: «Мне двадцать лет. А Родина такая, что в целых сто её не обойти». Поэзия и Родина в его ощущении были неразрывны. И потому он в первые же дни войны просил в военкомате о направлении на фронт. Ведь это он заявил ещё до войны:
…Так я пишу. Пусть неточны слова,
И слог тяжёл, и выраженья грубы!
О нас прошла всесветная молва.
Нам жажда зноем выпрямила губы.
Мир, как окно, для воздуха распахнут.
Он нами пройден, пройден до конца,
И хорошо, что руки наши пахнут
Угрюмой песней верного свинца.
И как бы ни давили память годы,
Нас не забудут потому вовек,
Что, всей планете делая погоду,
Мы в плоть одели слово «Человек»!
«Мы», 1940 г.
«Здравствуй, Ирина! Жду эшелона для отправки на фронт. Нахожусь в маршевой роте. Говорят, нас направляют в гвардейские части на Московский фронт. Хорошо бы ехать через Иваново – возможно, забегу. Обмундированы хорошо: полушубки, ватники, в дороге валенки дадут. Дали махорки – самое главное. Воевать придется в самые зимние месяцы. Ну да ладно – перетерпим. Арчила не взяли в гвардию – слепой. Тяжело было расставаться с ним. Поздравляю тебя с Новым годом, 1942! Что-то ждет меня в этом году?.. Ну, пока всё, кажется. Целую тебя много-много раз. Николай.
28 декабря 1941».
Новый, 1942 год пришёл в его судьбу боями на многострадальной смоленской земле, во все эпохи бравшей на себя шквальные смерчи врагов. А это – сотни, а порой и тысячи русичей, стоявших насмерть на своём Куликовом поле, как пулемётчик Николай Майоров в составе 331-й стрелковой дивизии. Таким полем для него стала деревня Баранцево недалеко от Гжатска, ныне Гагарина. И 8 февраля война поставила на его жизни точку. Он был похоронен в братской могиле здесь же, позднее прах погибших был перенесён в село Карманово Гагаринского района той же Смоленской области.
Мы были высоки, русоволосы.
Вы в книгах прочитаете, как миф,
О людях, что ушли не долюбив,
Не докурив последней папиросы…
Эти строки, уже ставшие крылатыми, вошли в наше сознание, отпечатались в самых святых уголках памяти. Невозможно ни забыть, ни разлюбить этих молодых и талантливых поэтов, что могли бы стать частью литературной славы России. И всё-таки они успели заронить в наших сердцах часть своего животворного огня, волшебства своих строк…
Мир только в детстве первозданен,
Когда, себя не видя в нём,
Мы бредим морем, поездами,
Раскрытым настежь в сад окном…
Пусть неуютно в нём, неладно,
Нам снова хочется домой,
В тот мир простой, как лист тетрадный,
Где я прошёл, большой, нескладный
И удивительно прямой.
И он вернулся домой! В Иванове, с которым связаны годы его юности, уже в 1964 году появилась улица Поэта Николая Майорова, а в Литературном сквере установлен его бюст.
Есть в голосе моём звучание металла.
Я в жизнь вошёл тяжёлым и прямым.
Не всё умрёт. Не всё войдёт в каталог.
Но только пусть под именем моим
Потомок различит в архивном хламе
Кусок горячей, верной нам земли,
Где мы прошли с обугленными ртами
И мужество, как знамя, пронесли.
…Когда б не бой, не вечные исканья
Крутых путей к последней высоте,
Мы б сохранились в бронзовых ваяньях,
В столбцах газет, в набросках на холсте.
Но время шло. Меняли реки русла.
И жили мы, не тратя лишних слов,
Чтоб к вам прийти лишь в пересказах устных
Да в серой прозе наших дневников.
Мы брали пламя голыми руками.
Грудь раскрывали ветру. Из ковша
Тянули воду полными глотками
И в женщину влюблялись не спеша.
«Мы»
Будем поимённо помнить этих красивых, отважных, не по годам мудрых, нежных в любви – и к женщине, и к Родине своей! Они очень надеялись на это… И пусть помогают нам уже совсем в другом веке их искренние, талантливые и правдивые стихи!
Валентина КОРОСТЕЛЁВА
