АЛЕКСАНДР I

ФАНТАЗИЯ

Кира ЧЕКМАРЁВА

Александр I вступил на престол 12 марта 1801 года после убийства его отца, императора Павла I, в результате заговора, о котором наследник знал…
Он намеревался провести широкие либеральные реформы, вплоть до отмены крепостного права, но по многим причинам сделать этого не сумел. Победила реакция, что послужило причиной создания тайных обществ, подготовивших в 1825 году восстание декабристов (вскоре после смерти Александра I). Александр I познал славу победы в Отечественной войне 1812 года, закончившейся блестящим походом русских войск в Париж. И вместе с тем ему пришлось пережить горькие разочарования.
Существует легенда, что 19 ноября 1825 года в Таганроге Александр I не умер, а, движимый раскаянием за многие грехи свои, ушёл от мира…

Безвестно кану. Десять лет – не срок,
Чтоб обойти пределы сокрушений.
Есть стены, по которым – только тени.
Есть годы, о которых – только Бог…

«…Возможно ли одному человеку управлять государством, а тем более исправлять укоренившиеся в нем злоупотребления; это выше сил не только человека одаренного, подобно мне, обыкновенными способностями, но даже и гения… Мой план состоит в том, чтобы по отречении от этого неприглядного поприща (…) поселиться с женой на берегу Рейна, где буду жить спокойно частным человеком…»
(Из письма Александра I В. П. Кочубею)
Весной 1798 года Александр объявляет своему ближайшему другу князю Чарторыйскому, «…что нисколько не разделяет воззрений и правил Кабинета и Двора, ненавидит деспотизм повсюду, во всех его проявлениях, что он любит свободу, на которую имеют одинаковые права все люди…»
(Н. Эйдельман. Потаённая история. Дворцовый заговор 1797–1799 гг.)

Я ночь не спал. Мной было решено
Теченье новой жизни. Может статься,
Я мог ещё в неведенье остаться,
Но брезжило. О белое окно.
Предощущений пыл был зыблем. Ночью,
Срываясь в толкотню за ноябрём,
Я духом утверждался, что воочью
Познал стези, которыми грядём.
И, ужасаясь сумрачности странствий,
Я приникал всеведеньем благим
К Тому, Кто в лучезарном постоянстве
Любовью вознесён над всем земным.
Я в очи глянул Неземному люду
И Серафимскому Царю в ответ,
Сложив с себя ярмо земных примет,
Ничтожнейшим для Вечности пребуду…

Отъезд в Таганрог был назначен на 1 сентября. Глубокой ночью… Александр I один, без всякой свиты, покинул свой Каменноостровский дворец… Император направился в лавру. После молебна у раки с мощами святого Александра Невского император зашёл в келью схимника. На вопрос о том, где он спит, схимник показал Александру «…черный гроб, в коем лежали – схима, свечи, ладан и все погребальные принадлежности. «Смотри, – обратился к нему схимник, – вот постель моя… В ней все мы, государь, ляжем и будем спать долго…» Безмолвный стоял Александр перед гробом несколько минут, наконец повернулся и, глубоко потрясенный, покинул келью…»
(Профессор К. В. Кудряшов «Александр I и тайна Федора Козьмича»)

* * *

Дело клонится к ноябрю –
Чтущему – да вместимо.
Схимник кланяется царю –
Царь принимает схиму.
Прочь от лаврских ворот –
Шагом упругим, быстрым.
Дело выгорит. Таганрог
Близится, словно выстрел
В сердце…

«В пасмурное и мрачное утро 19 ноября 1825 года в 11 часов 50 минут Александр I скончался. <…>
Осенью 1836 года <…> в Кленовской волости Красноуфимского уезда был задержан <…> неизвестный человек <…> по имени Федор Козьмич…»
(Профессор К. В. Кудряшов «Александр I и тайна Федора Козьмича»)

* * *

Погляди на небеса
Белые – до боли.
Скоро нас отпустят в Сад,
Где полынь и виноград
И гуляют, где хотят,
Отучившись в школе.
Скоро, узник в железах,
Позабудешь скорби.
Их с собою не велят
Брать туда, где светлый Сад,
Корабельных сосен ряд
На песчаном горбе.
И – насколько хватит глаз –
Море синей хвои,
Нерукотворённый Спас,
Огонька в лампаде пляс,
Неоконченный рассказ…
Вьюга волком воет…

* * *

По одной из версий, вместо Александра был похоронен его двойник. Л. Н. Толстой ­указывает даже имя: «Струменский, солдат, левофланговый унтер-офицер 3-й роты Семеновского полка… Его шутя называли Александром II». Его забили до смерти во время прогона сквозь строй. По Толстому, император был свидетелем казни, и это довершило переворот, происходивший в его душе.

Взглядов мельтешня и гул в передней:
Пустота встревожена пустым.
Завтра, после праздничной обедни,
Каждого одарят золотым,
Чтобы скорбных иссушили скорби
Так, как будто им и невдомёк –
Кто в парчовом одиноком гробе
Гордо покидает Таганрог.
Кто, взведя глаза в последней муке,
Не узнал покоев золотых
И в бреду вышептывал – родных,
Опираясь о чужие руки.

И последний вздох его так строг
Был, что враз похолодели лица,
Словно, впершись взглядом в потолок,
Он и их оставил без кормильца…

«Какие душевные муки я пережил и что свершилось в моей душе, когда я понял всю свою греховность и необходимость искупления… Я успел уйти из своего положения, оставив вместо своего трупа труп замученного мною до смерти солдата…»
(Л. Н. Толстой «Посмертные записки старца Фёдора Кузьмича»)

* * *

Солдат и царь. Разговор

– Гробных и младенческих пелен
Царственное – равно своеволье.
Друг любезный, нам не все равно ли,
С именем каким явиться в тлен?

– Так-то, барин, в стынущем покое
Не поднять на зовы головы.
Только Богу сведомо иное –
Все родства не помнящие рвы.
Братьями – по крови и могиле –
Станем перед Ним в урочный час
И припомним только, что любили.
Первый в мире и последний раз.

…Кто была мать убитого солдата? Была ли она жива? Что сказали ей о сыне, как узнала она о его смерти? Дошли ли до неё слухи о подмене? Вот – узнала (сердцем, от боли зашедшимся, почуяла!), жизнь остановилась… Руки стиснуты на груди…

* * *

Долог путь до престольного града,
Не шелохнётся ветерок.
По Расеюшке сотни дорог –
А всего-то одну бы и надо…
Вышел всеми статьями сынок –
Вот и будет под старость отрада…
По Расеюшке сотни дорог –
А всего-то одну бы и надо…
Чуткой ночью взметнулась, крестясь:
Стуки, шорохи, ветер по стенам,
И собака от воя зашлась
На безлунное небо – до пены.
Боль, что птица – крылами в висок, –
Ни дурмана не знаю, ни яда…
По Расеюшке столько дорог –
А всего-то одну бы и надо,
И – зубами о белый песок –
Нарыдаться у царской ограды!
Знать, не свидимся боле, сынок?
Вишь ты, сколько на свете дорог…
А всего-то одну бы и надо…

28 февраля гроб прибыл в Царское Село, где был внесён в дворцовую церковь. Принц Вильгельм Прусский, присутствовавший при вскрытии гроба, рассказывал, что, когда гроб был открыт, императрица-мать (Мария Фёдоровна) несколько раз поцеловала руку усопшего и воскликнула по-французски: «Да, это мой дорогой сын Александр. Ах, как он исхудал!»
Зачем она говорила это? Не затем ли, что не узнала (не могла узнать!) в лежащем в гробу незнакомце дорогие черты? Не затем ли, чтобы окружающие свидетели слышали, запомнили, записали и донесли до потомков эту страшную смертную ложь? Дикий заученный вскрик – сквозь ослепляющую боль.
Тайну необходимо было сохранить любым способом – и она пошла на это, пошла, глядя вперёд ничего не видящими, ослепшими от слёз глазами…
Я думаю об императрице Марии Фёдоровне: что чувствовала она вечером (ночью!) того же дня, когда не узнала в человеке, лежащем в гробу, своего сына Александра? Знала ли правду? Вспомнила ли о той, другой – матери солдата, заменившего в гробу своего императора, думала ли о её – и своей! – странной и страшной судьбе?
А может быть, стояла простая крестьянка в толпе пришедших проститься с государем, стояла, зная, придя – одна из всех! – проститься со своим сыном? Взгляды двух матерей встретились? Души их были – сёстры.

* * *

К зеркалу всё дыханье:
Мучь, ледяная гладь!
Знаю и я страданье –
Мне ли его не знать?
Ты или я – едина
Тяжесть свинцовых век.
Ты не схоронишь сына –
Я не увижу ввек,
Ты или я – едина
Правда посмертных книг:
Мать не узнает сына,
Взгляд её станет дик,
И, хоронясь, повторит
Ложь – из последних сил…
Матери – вне Историй.
Мать только Бог судил!
К зеркалу – столько муки, –
Омутом – расступись!
Ах, как блаженно руки
С илом речным сплелись.
Колокол глуше, глуше,
Воды быстрей, быстрей…
Сколько их там, на суше,
Будет ещё – ноябрей?
Сколько б ни было – к морю
Реки – вздымать горбы!
В реченьки наше горе
Кануло – до Трубы!
Солоно наше море
Стонами у могил.
Матери – вне Историй!
Мать только Бог судил!
Нас ли судьба обидит? –
Раковинки на дне!
В полночь рванулась – видеть
Ту, что сестры родней!
…Тело – замок на Небо,
Духу – могила, тьма…
…Царской рукою хлеба
Нищенке подала…
Праведен, кто изведал
Жизни полынный хлеб!
Встретимся – после бреда
Наших земных судеб.
В августовском просторе –
Шорох незримых крыл…
Матери – вне Историй!
Мать только Бог судил!

* * *

Привидится же такое
На странническом одре:
Сияющие покои,
Хрусталинки в серебре,
Улыбка у глаз усталых
И медленный взмах ресниц…
С небес – в золотую залу:
– Oui, c’est mon cher fils!
Ещё – суета и вздохи,
И шорох шагов чужих,
И звёздчатый свод высокий,
И трепетный скорбный лик,
В дрожанье свечей надменных –
Единственное из лиц…
С небес – в толкотню вселенных:
– Oui, c’est mon cher fils!
…В прохладе снегов бездонных –
Бездомное забытье.
О Господи, как огромно
Вздохнуть во имя Твое,
Не ведая ни столетья,
Ни имени, ни границ…
С небес – в первый шаг Бессмертья:
– Oui, c’est mon cher fils!

* * *

…Вздрогнет ветка под взлетевшей птицей,
На всю жизнь вокруг вздохнёт тайга,
И тебе хорошее приснится –
Дальние родные берега,
И земля безлюдная приникнет,
Ель густую приклонит главу,
Тишина в последний раз окликнет –
И отпустит – с Богом – в синеву…

«…В день смерти Федора Козьмича, в момент, «когда душа старца расставалась с телом», над кельей трижды взлетало огромное пламя…» (свидетельство купца Хромова).
(Профессор К. В. Кудряшов «Александр I и тайна Федора Козьмича»)

* * *

Крутогорье, крутоярье –
Холм на всхолмье.
Знать, затеялось пожару
На бездомье.
У таёжных у развалин
Ходит месяц:
Так и пышет из прогалин,
Так и месит,
Так и бьётся, так и рвётся
В поднебесье.
Так и светит – адамантом
В редколесье.
Крутолобье, крутоборье –
Груда к груде.
Разгулялось, знать, на воле,
На безлюдье.
Занялась зарница –
В небо хлещет жаром!
Ворочай, столица,
С гульбищ да базаров!
Собирай в ограде
Пригород и поле:
Ноне Царь в тебе воссядет
На престоле.

«Лейб-хирург Д. К. Тарасов, находившийся в Таганроге рядом с Александром, до 1864 года не служил панихиды по государю Александру I; когда же в Сибири умер старец Федор Козьмич, то Дмитрий Клементьевич стал это делать ежегодно…»
(Профессор К. В. Кудряшов «Александр I и тайна Федора Козьмича»)

* * *

Сколько б туч ни несло волненье –
Снеговых, дождевых, слоистых –
Перед утром есть час прозренья,
Уясненья последних истин.
Утвержденья – над головою –
Заповедных глубин небесных.
Перед утром есть час прибоя,
Уясненья последних песен…
Но в бессонных – души не чают
Всей округою благонравной,
Перед утром собаки лают
В деревнях и столицах – равно.
И дрожит огонёк наддверный,
И заходятся ветром сосны,
И торопится путник смертный
По тропе, уходящей в звёзды.

«В Таганроге со дня на день ждали прибытия нового императора… В тот же день и час выходил за таганрогскую заставу, по почтовому екатеринославскому тракту, человек лет под пятьдесят, с котомкой за плечами, с посохом в руках и образком Спасителя на шее, белокурый, плешивый, голубоглазый, сутулый, рослый бравый молодец, какие бывают из отставных солдат… Имя его было Федор Кузьмич».
(Д. С. Мережковский «Александр Первый»)