УГОЛЁК

РАССКАЗ

1

Священник отец Сергий молод, белозуб, с пышной шапкой русых кудрей на голове, высок и строен, с лица с пробивающейся на скулах бородкой – просящий взгляд добрых, с лукавинкой глаз:
– Отец, дорогой, ну поехали! Тряхни стариной!
В ответ я молчу, раздумываю. Далековато собрались: тот храм где-то в глухих лесах под Тотьмой. Местные остряки утверждают, что будто даже Пётр Первый, когда в Архангельск нашими краями проезжал, от того места открестился: ни за что не приверну, то – тьма!
– Да там же ни одну Пасху кряду не служили, батюшки нет!
Отец Сергий знает, как вдохновить, – от службы Богу я не бегал.
– А вот и карета подана!
В ворота ограды нашего городского храма неторопливо и солидно вкатился иноземный джип. Из-за руля его легко выскользнул кучерявый смуглый парнишка в спортивном костюме. Обежав капот, он распахнул дверцу перед спутницей – дородной девахой, пёстро одетой, короткостриженой грудастой блондинкой.
Матушка отца Сергия Елена, скромная неприметная толстушечка, радостно с ней облобызалась, как со старой знакомой.
– Кто такие? – потихоньку интересуюсь у отца Сергия, после того как молодец, неумело сложив ковшиком ладошки, принял благословение батюшки и отошёл обратно к своей «пассии».
Алик и Анжела. «Новые русские», вернее – дети «новых русских». У Алика папаша – владелец ликёро-водочного завода, сын ему – полноправный компаньон. Присмотрелся я получше: это только с виду Алик парнишечка, худенький и шустрый, но возле его внимательных умных глаз уже морщинки основательно проклюнулись. Отцу Сергию наверняка ровесник – под тридцатник.
Голос у супружницы Алика напористый, как пулемётная очередь, чётко и правильно произносящий слова, – где-то я его слышал прежде, и довольно часто. Выяснилось: на областном радио Анжела работала диктором и ведущей популярных передач. Вот откуда так бойка на язык – слова со стороны в её речь не втиснешь. Но это в прошлом, до знакомства с Аликом, теперь она только верная жена и в доме, понятно – не в хибарке, полная хозяйка. Алик влюблён в неё совсем по-мальчишечьи: каждое мало-мальское желание норовит пред­угадать и тут же выполнить, и всё-то надо ему приласкаться к ней, поцеловать украдкой или на ушко приятное шепнуть. А обожжётся Алик о чей-то посторонний взгляд – и уши, ровно маки, запунцовеют.
Не укрылось: когда садились в машину, глянули молодые друг дружке в глаза виновато-тревожно, потаённая в их взорах то ли грусть, то ли боль просквозила.
– Смилостивится Господь. Образуется у вас всё. Помолимся… За тем и едем, – шепнула матушка Елена Анжеле и, успокаивая, погладила её по руке.
Знать, по делу собрались, не просто так с жиру бесятся.
Отец Сергий размашистым крестом осенил салон джипа, спели тропарь святителю Николаю, Мир Ликийских чудотворцу, покровителю всех путешествующих, и – с Богом!
Пасха Христова в этом году ранняя была. В городе солнышко на улицах асфальт просушило, грязь под заборы загнало, но стоило нам выехать за окраину – убедились сразу: не торопится зима угорбатиться восвояси. Чем дальше на север, тем реже по полям мелькают пригорки с робко пробивающейся на их хребтинах молодой травкой; в низинах, оврагах, буераках ещё таятся ноздреватые блёкло-сиреневые пластушины снега. А когда почти вплотную подступает к дороге сумрачный лес, не по себе становится – упаси, Боже, сунуться туда, за крайние сосны и ели, в сугробах ещё только так закупаешься!
По ровной «шоссейке» меня укачало, сморило. Я вытряхнулся из полусна, вздрогнув от дикторского безоговорочно-требовательного голоса Анжелы:
– Алику пора отдохнуть и поразмяться!
Алик, повернувшись к нам от баранки руля, виновато улыбался: мол, мог бы мчаться без передышки и дальше, да вот…
Место для отдыха его супружница выбрала по наитию или случайно. Из низины лента дороги взметнулась на вершину высокого холма, солнце поднялось к полудню, обогрело застывшую за ночь землю – и такая даль открылась кругом, дух захватило! Но словно мрачная тень облака на солнышко набежала – немного в стороне от дороги краснели пятнами выщербленного кирпича руины храма. Ни куполов с крестами, ни колокольни, один растрескавшийся остов с чёрными провалами окон и белыми стволиками молоденьких берёзок с просыпающимися почками в расселинах кирпичной кладки. Сразу от храма – заполонённая прошлогодним сухим бурьяном улица обезлюдевшей деревеньки с парой-тройкой полуразвалившихся домов.
Кружит незримо печальный ангел над местом сим, ибо над каждым храмом, пусть даже от него людская злоба, дурость или безверие не оставили и следа, всё равно расправляет он свои крыла…

2

Вот нужная отворотка от шоссе, джип неуверенно запетлял по просёлку. Тащились так мы ещё неведомо сколько, и вдруг в прогалах редкого чахлого ельника на дорожной обочине мелькнули раз-другой живо-весело нарядные, под цвет весеннего неба, с жёлтыми звёздочками поверху церковные маковки. А вскоре и весь храм стал виден – на взгорочке крутого берега над речной излучиной белобоко высится; длинной чередой к нему – дома деревенской улицы.
Повеселело на сердце…
У крайнего домишка, улезшего почти по самые подоконники в землю, топтался мужичок в фуфайке и в нахлобученной на голову зимней шапке с распущенными ушами. Он старательно прикладывал ладошку козырьком к глазам, пытаясь разглядеть того, кто рискнул сунуться сюда на легковой машине.
– Не узнаёшь? – спросил меня отец Сергий и кивнул Алику, чтобы остановился.
Мужичок, заметив священника, поспешно сдёрнул с головы шапку, шагнул к машине. Чёрные, с щедрой проседью длинные волосы по-поповски стянуты в жиденький хвостик, с бледного лица глядят с потаённой печалью большие чёрные глаза.
Володя-богомаз, точно он!..
Когда восстанавливали в городе наш храм, потребовалось подновить уцелевшие фрески на стенах. Несколько десятилетий в храме ютился какой-то складишко, слава богу, не клуб и не баня, вот и сохранилось кое-что.
Мастеровитый реставратор ныне в большой цене, днём с огнём его в провинции не сыщешь, и тогда находятся ребята попроще. Умельцы эти кочуют из города в город, из села в село, где им дело в храме, побогаче или победнее, всегда есть. Кто они – художники ли неудачники или с талантишком самоучки – никто их особо не расспрашивает. Посмотрит заказчик-батюшка на начальный образчик работы, крякнет одобрительно и махнёт широким раструбом рукава рясы – «благословляю!». Прокатится времечко, выполнят богомазы заказ и – вольные птицы – дальше по Руси.
Володя, тот при нашем храме остался. Взяли его сторожем. В маленькой хибарке сторожки, где он поселился, появились подрамники с холстами. Володя не только ночами бродил с колотухой внутри ограды и отпугивал воров, но и, отоспавшись, целый день проводил за холстом с кистью в руке. Если кто заглядывал невзначай, то Володя поспешно закидывал холст куском материи и смущённо улыбался. Пришельцы уходили обескураженные, но, порассудив, махали рукой: когда-нибудь сам посмотреть пригласит, а пока отвадился человек от кочевой жизни, и то ладно.
Вскоре истинная причина выяснилась, почему этот художник остался у нас…
За «свечной ящик» продавец срочно потребовался, и кто-то из прихожан привёл молодую женщину. Дожидаясь настоятеля, жалась она к дверям в притворе, одетая в долгополую тёмную одежду, замотанная по-старушечьи по самые брови в полушалок. К плечу её льнула девчушка лет двенадцати, другая, поменьше, подпрыгивала нетерпеливо рядом и теребила мать за ладонь.
– Беженцы они, с «югов», – поясняла прихожанка, дальняя их родственница. – Приютились у меня на первое время…
Весной, после суровых великопостных дней, разглядели все, что Иоанна, помимо доброжелательного и мягкого нрава, ещё и очень красива. Расцвела прямо-таки. Что ж, Володя-богомаз красоту видеть и ценить умел. И вот уже просил он у настоятеля для новой семьи комнату-чуланчик, смежную со своей мастерской в сторожке…
Пропали Володя и Иоанна вместе с дочками внезапно, вроде бы уехали куда-то к родне да и не вернулись. «Опять потянула нашего богомаза кочевая жизнь! – решили прихожане. – И семейство с собой для повады прихватил. Вольному – воля…»
И теперь вот в этой глуши Володя, суетливо забегая вперёд с края тропинки, вёл нас к своему обиталищу, а на крылечке, приветливо улыбаясь, встречала гостей Иоанна. Вернулась, оказывается, на родину, в дедовский дом, откуда ещё девчушкой была увезена родителями в поисках призрачного счастья на чужбину.
В избе – без особых затей, небогато, только что в одном углу, у окна, Володины холсты. И опять был верен себе скромняга-художник: поспешно забросил холст покрывалом.
– Вот докончу, чуть-чуть осталось… А для вас, батюшка, всё готово.
На другом холсте неброский пейзаж – широкая унылая гладь реки под снегом, череда тёмных домишек на дальнем берегу, но возле них весело зеленеет сосновый бор, а над всем, на фоне морозно-багрового предзакатного неба, на крутизне над речной излучиной – торжественно! – храм.
Отец Сергий, довольно хмыкнув, достал кошелёк и протянул деньги Володе. Тот смял их в кулаке и, плохо скрывая радость, забормотал торопливо:
– Обновок дочкам накуплю! Давно ждут!
Дочери вышли из тесной горенки-передней, благословились у отца Сергия. Старшие уже невесты, обе белолицые, русые – вылитая мать, а младшенькая, пятилеточка, смуглая, чёрные волосы в кудряшках и глазёнки чёрненькие, Володины, только не с затаённой печалью, а живые, весёлые.
Володя хотел взъерошить младшей дочке кудри на голове, но вдруг содрогнулся и аж согнулся весь от накатившего приступа кашля. Он и прежде покашливал, прикрываясь рукой, да мы не обратили внимания.
– Простудился я, – отдышавшись, наконец проговорил Володя и, смахивая капли пота, провёл ладонью по расцветшему нездоровым румянцем лицу. – На тот берег ещё по льду на «натуру» бегал, чтобы картину дописать, в промоине и искупался… Вы прямо сейчас в храм пойдёте? Я провожу, ключи вот возьму!
– Сами бы дошли, страж ты наш неизменный! – ласково сказал ему отец Сергий.
– Нет-нет! Я быстро! – засуетился Володя.
На крылечке Анжела брезгливо отстранилась от художника – порог дома она даже не переступала, топталась в сенях – и громко прошептала матушке Елене:
– Тут у него не простудой пахнет, а много хуже, держитесь подальше… Как только люди не живут!

3

Весь крутой взлобок берега под храмом, прогретый щедро солнцем, зеленел робкой первой травой. От разлившейся реки веяло свежестью, холодом; тёмная поверхность воды поблёскивала неподвижной гладью, и только посередине, на стремнине, течение несло льдины, брёвна, коряги, всякий мусор. Временами течение вроде бы как замедлялось, стремнина очищалась, но за речной излучиной грозно нарастал гул, что-то гибельно трещало, и вдруг ахал точно взрыв – опять река несла вырвавшиеся из затора льдины.
После потаённого сумрака в храме глаза слепило солнце, и со взгорка к воде по узкой деревянной лесенке мы с отцом Сергием спускались боязливо, цепляясь за хлипкие ненадёжные перила. В храме, обычном, деревенском, с простоватой росписью на стенах, ткаными домашними половичками, постеленными на дощатом полу, неожиданным было увидеть резной иконостас из нежного розового мрамора. На витых столбиках его и арках над образами каждый крестик, листочек, ангелок вырезаны тщательно и с любовью. Предзакатное солнце заглянуло в окна храма, и мрамор засветился тепло.
– Откуда ж чудо такое?! Это в Москве или в Питере вряд ли где увидишь!
Отец Сергий в ответ на мои восклицания улыбается: дескать, не жалеешь теперь, что сюда поехал? И потом неторопливо рассказывает, глядя на проплывающие по реке льдины:
– Уж как слышал… Село здешнее Пожарским не потому, что когда-то горело, называется. В начале девятнадцатого века отошло оно во владение князю Пожарскому, последнему в роду. Бездетен был князь и уже немолод, переживал, что не оставит по себе наследника. Однажды приехал он из Питера имение своё новое глянуть, а тут старец столетний при храме обретается. Проведал он про князеву беду. «Укрась, – говорит, – сей храм, мил человек, во славу Божию, чтоб слава о нём по всей округе пошла! И тебя Господь наградит».
Князь богомольный был, пораскинул умом туда-сюда и заказал в Питере мастерам иконостас из итальянского мрамора. Привезли его, установили. Красотища! И предсказание вскоре сбылось: понесла княгиня и родила долгожданного сына. С той поры и стали сюда приезжать и молить Господа о чадородии отчаявшиеся супружеские пары…
Эту историю моя матушка Анжеле рассказала. Лежали они в одной палате. Моя двойней разрешилась, а та скинула, и врачи вдобавок приговор вынесли – детей иметь не сможет. Но на всё воля Божья…

4

С раннего утра в храме ещё пустовато. К отцу Сергию перед аналоем жмётся на исповедь очередишка из нескольких старушек, да «новые русские» наши, Алик с Анжелой, стоят неподалёку от царских врат, напротив храмовой иконы Богородицы. Зажгли большие, самые дорогие, какие нашлись, свечи, перекрестились робко и неумело, взялись за руки, оба вглядываются не отрываясь в Богородицын лик.
С клироса зачастил «часы» старушечий голос, в храм мало-помалу стал набираться народ. В конце литургии мы с отцом Сергием, собираясь выйти на крестный ход, уже едва протискивались к выходу из храма вслед за старичком-хоругвеносцем и певчими.
Тут же стояла вместе со стайкой ребятишек Володина младшая девчонка. И надо же – в узком проёме выхода на паперть кто-то невзначай подтолкнул меня под локоть, и кадило в моей руке, звякнув цепочками, ударилось об створку ворот. Живыми светлячками разлетелись угольки, и один из них обжёг нежную щёчку Володиной дочки. Девчушка испуганно закрыла личико ладошками, закричала: «Мама, мамочка!..» – и ткнулась в обтянутые джинсами ноги Анжелы. Молодые на правах почётных гостей шли вплотную за священнослужителями. Анжела подхватила девочку на руки, прижала к себе, успокаивая, что-то зашептала на ушко.
Мимолётной заминки никто и не заметил, разве что я, старый неуклюжий медведь, да отец Сергий и «новые русские» наши. На верхотуре, на звоннице, задорно перекликались колокола, над народом, потихоньку выходящим из храма, торжественно-радостно плыло:
«Христос воскресе из мертвых,
Смертию смерть поправ,
И сущим во гробех живот даровав.
Христос воскресе из мертвых!..»
Анжела с девчонкой на руках обошла кругом со всеми вместе храм, потом уже, когда закончилась служба и разошлись по домам истинные прихожане и случайные «захожане», мы обнаружили её сидящей на лавочке за домиком трапезной. Девчонка спала, положив голову Анжеле на плечо, на щёчке её краснело пятнышко ожога.
– Тихо, тихо!.. – зашипела Анжела на бросившегося к ней обрадованно Алика. Тот ещё был и весь мокрёхонек с ног до головы – на крестном ходу таскал за батюшкой «иорданчик» со святой водой для кропления мирян.
– Где этот ваш… Володя? – по-прежнему шёпотом спросила Анжела и, не дожидаясь ответа, для пущей, видимо, убедительности округлив глаза с размазанной краской с ресниц, сказала Алику с капризными и одновременно приказными нотками в голосе: – Всё, солнце моё! Решено – берём девочку себе!.. И на тебя, посмотри, она даже немножко похожа!
Алик согласно кивнул.
Володя с Иоанной легки на помине: подошли скорым шагом, встревоженные, видно, кто-то из ребятишек нанаушничал о происшествии.
Иоанна хотела взять у Анжелы спящую девочку, но не тут-то было: та и не подумала её отдавать, обняла крепче.
– Мы хотим её удочерить. Надеюсь, вы не против? – может быть, впервые просяще, а не привычно требовательно, дескать, всё нам дозволено, проговорила она. – У нас ей будет хорошо, получит прекрасное воспитание.
У Иоанны зарделись щёки, она решительным движением высвободила захныкавшую спросонок дочку из объятий Анжелы.
– Не кукла она вам! – сказала сердито. – Мы своих детей не раздаём!
И, гордо запрокинув голову, пошла, прижимая дочку к себе. Володя, оглядываясь, побрёл за нею.
– Вы же бедные! Какое будущее девочку-то ждёт, подумайте! – кричала им вслед Анжела. – Ну не понимают люди своего счастья! – И уж последнее выдохнула горько, чуть слышно: – Она же меня мамой назвала…
Алик, задрав капот джипа, стал сосредоточенно копаться в моторе, Анжела забралась в салон и сидела там с отрешённым видом, вытирая слёзы. Матушка Елена, подобравшись потихоньку к ней, зашептала что-то успокаивающе. Я пошёл искать отца Сергия – пожалуй, пора и честь знать, в дорогу собираться. А он тут, неподалёку, был, слышал всё:
– Молодцы, однако! – похвалил. А кого – и непонятно.
Когда джип подкатил к выезду из села, впереди замаячил вдруг Володя с каким-то свёртком в руках.
– Подождите! – он развернул свёрток: это была картина. Белоснежный храм опоясывал по изумрудно-зелёному холму крестный ход, сверкали хоругви, за священством шёл принаряженный празднично люд, взрослые и дети. И в напоённом весною воздухе, в солнечном радостном свете разливалась благодать. Красная горка!
– Последний штришок дописал… И дарю вам её, дарю! – свернув холст, Володя совал его в окно автомобиля Анжеле и Алику. – Простите нас…
Всю обратную неблизкую дорогу ехали мы, не проронив и слова: каждого, видно, одолевали свои думки. Только у въезда в город Анжела, словно очнувшись от тяжкого забытья, попросила нас тихо:
– Помолитесь за Александра и Александру, так нас при крещении нарекли…

Священник Николай ТОЛСТИКОВ