ГАЗЫРИ

Гарий НЕМЧЕНКО
Гарий (Гурий) Леонтьевич Немченко – русский советский писатель, прозаик, переводчик, публицист и общественный деятель. Член Союза писателей России. Заслуженный работник культуры Республики Адыгея.
Потомок запорожцев, в 1990 году Г. Немченко стал первым атаманом землячества казаков в Москве и возглавлял комитет по созыву первого Большого круга казаков России. Был избран заместителем атамана Союза казаков по культуре и зарубежным связям. В 1990 году выпустил первый номер газеты «Казачьи ведомости». Принимал участие в работе первого круга Терского казачества (1990) и первого съезда осетинского народа (1991).

ПОКЛОН КАЗАКУ ЛУГАНСКОМУ

Несколько лет назад, в очередной раз переставляя книги таким образом, чтобы самые необходимые всегда были под рукой, четыре тома Даля я определил на самый низ ближней от рабочего стола этажерки, тут же, выравнивая золочёные корешки словаря, раз и другой над ним нагнулся и, выпрямившись, качнул головой: ну конечно! Этим поиск целесообразности и завершился? Всякий раз теперь, когда потянешься за словарём, придётся земной поклон отвешивать!
И вдруг во мне озорная радость зажглась: а почему бы нет?
И ты, голубчик, и все из пишущей вашей братии не то что по нескольку раз на дню должны Владимиру-то Ивановичу до земли кланяться – вы к его драгоценным для русского сердца книжкам на коленях должны ползти!
Вот ты и станешь помаленьку должок ему отдавать. Если не за всех, то хотя бы за некоторых.
Хоть за себя.
В день, когда начал эти записки, отдавать дань благодарности великому знатоку и почитателю родного языка пришлось мне особенно усердно. Слово «газырь» у него не значилось, хотя ещё в молодости Казак Луганский, как сам он себя назвал, не только слышал о газырях – не раз, наверное, видел на груди у хлебосольных грузинских князей, давно сменивших неторопливый тифлисский быт на суету столичных салонов, на черкесках джигитов из Кабарды, дальние набеги которых, ещё недавно вольные и молниеносно-стремительные, к тому времени уже нередко оканчивались строгими парадами в рядах конницы «урысов» либо даже унылым сидением рядом с ними за соседним столом в канцелярии какого-нибудь государственного ведомства. А служившие на Кавказе русские офицеры, до конца жизни сделавшиеся поклонниками горской экзотики?..
Сперва я решил было, что в ту пору слово «газыри» могли писать, да и произносить, несколько иначе, скорее всего – «хозыри», и принялся листать четвёртый том, однако и тут я сперва разочаровался. Вот Даль: «Хозырь, м. квк., колоша, штанинка, штиблет, камаша, поножи».
Оставалось искать на «к», и тут я вот что нашёл: «Козырь, м., игральная карта той масти, которая по правилам игры считается старшею и бьёт остальные масти. Заряды, патроны, трубки, цевки, нашитые на черкеске».
«Конечно! – подумал я. – Так было – так есть: в мире, в котором нынче живём, «заряды и патроны» наверняка долго ещё будут оставаться козырями».
Четвёртый том, с «хозырями», всё ещё лежал на столе, я снова скользнул по нему взглядом и на черкесский манер хмыкнул: ым!.. Что ж, мол? И то верно. У кого-то ведь он и в «колоше», в «штанинке», значит, припрятан: надёжный козырь, данный самой природою.
Может, и правда всё в мире держится на двух козырях – в «штанинке» да на груди? На двух этих «патронах»?
Неожиданно мне пришло в голову, что несколько лет назад – теперь уж, считай, десяток! – готовясь к разговору со мной… ох, первым атаманом Московского землячества казаков, Дима Быков, мало кому известный в то время журналист, тоже наверняка листал словарь Даля. Может, именно «з а р я д ы» на столь непримиримый по отношению ко всему казачеству тон его тогда и настроили?
А было вот что. По телефону он первым делом мягко, уважительным и сердечным тоном сказал, что давно знает меня по книжкам, и как бы между прочим, вскользь две-три строчки из одного довольно известного тогда, бывшего на слуху рассказа моего процитировал – ну как тут даже суровому сердцу не растаять? Потом попросил о встрече, и я в полушутливой своей манере ответил: куда, мол, денешься? Само название еженедельника, в котором Дима работает, – «Собеседник» – как бы лишает права на отказ. Ведь какое прилагательное перед ним в строку просится? Умный, мол, «Собеседник». Добрый. Заинтересованный… жду!
Смугловатый, с быстрыми глазами Дима сменил в своём «панасонике» две или три кассеты – так мы тогда у меня дома разговорились. Прощаясь, я попросил его: непременно, мол, покажите мне, что получится. А то какую статью о казаках нынче ни возьми – всюду путаница. Так не хочется, чтобы и нас с вами в очередном вранье либо в некомпетентности обвинили!
Дима заверил, что непременно мне позвонит, но вот пролетели и две недели, и три… Чутьё подсказывало, что после прошедшего недавно первого Большого круга, на котором создан был Союз казаков России, «Собеседник» наверняка поспешит с публикацией. И я решил позвонить в редакцию сам.
Материал готов, да, сказал Дима, должен выйти в завтрашнем номере.
Пришлось мне срочно идти в редакцию, благо до неё от моего дома на Бутырской улице – всего ничего, одна остановка на троллейбусе, пять-семь минут пешочком. Взял у Димы гранки, присел на диван. Беседа называлась «Желание быть казаком, или КРАСНОЕ, БЕЛОЕ, ЧЁРНОЕ». Последние, набранные крупно слова выделены были не только шрифтом, но и тремя соответствующими им яркими красками… Чего только под этим, с точки зрения Димы, конечно же, символическим названием не было!
Тут же мне стало ясно, что коротенькие отрывки из нашей пространной и очень дружелюбной беседы служили всего лишь иллюстрацией к его домашним заготовкам: жёстким и очень точно нацеленным. До зелёной тоски стало ясно, что я опять пропустил удар… а ведь какой симпатичный паренёк, какой милый да вежливый: хоть за пазуху, казалось, сажай!
Послесловие Димы к нашей «беседе» мне придётся привести целиком:
«Спасибо вам, Г. Л., за разговор, который я публикую без изменений и без своих комментариев. Но одну вещь я прокомментировать должен – на благо самой идее казачьего круга. В ДК завода «Серп и молот» я пробирался бочком, и всё ж и меня, и корреспондента «Родины» пару раз окликнули бритоголовые мрачные люди: откуда, мол, братки?
«Памятка русскому человеку» – это что, Г. Л. Это – лобовая книжонка, для русского человека весьма оскорбительная – авторы его за кретина держат. Интересно другое: воинская атрибутика большинства участников. Боевые газыри, казачья форма, а главное – и наша, теперешняя. Преобладание военных. Само по себе, в свете воинских традиций казачества, оно только радует. А рядом – продажа листка с цитатой из Военной энциклопедии 1912 года издания: статья «ЕВРЕИ». Суть в том, что Е. уклоняются от военной службы, сдаются в плен к неприятелю, физически мало годны к защите Отечества… Короче, с точки зрения военной Е. никуда не годятся.
Эх, раззудись, плечо, размахнись, рука!.. Не стоило бы полемизировать со всем этим кипящим квасом, с лист-ками «Информации к размышлению», с обличениями Е., да только, не глядя на солидные цены продукции, её охотно покупали участники круга.
И ещё. Так уж совпало, что директиву о расказачивании подписал Свердлов, о казачестве дурно говорил Троцкий, Кубань разорял Каганович, и все они были Е. Другое дело, что директивы их выполняли те самые русские люди, которым предназначена памятка. И ещё как выполняли! – не могли же все они быть Е. И местные власти, много усердствуя, предавали, по сути дела, своих. Это не снимает вины ни с одного из людей, причастных к расказачиванию, к величайшей трагедии и казаков, и России в целом. А вторая попытка расказачивания предпринимается теперь. Ибо желание гулять на чужой свадьбе, исподволь превращая её в тризну, некоторым присуще не меньше, чем желание казаком быть».
Всё это – о вездесущих пролазах, о шустрых ребятишках из «Памяти», которые, тогда во всяком случае, имели манеру появляться со своим товаром – брошюрками да плакатами – где и когда угодно. Я их тогда в «Серпе и молоте» не заметил, не до того было. Но о любителях «на чужой свадьбе погулять» сказал Диме: стилистика, само собою, моя. И вот теперь «моим же салом», как говорится, меня же и «по мусалам»? Поставил Дима «памятников» казакам в пристяжку, поставил. Как бы сказали в моей Отрадной: п р и п л ё л. Но тут уж ничего не поделаешь: в авторском послесловии хозяин – барин!
Пришлось мне держать марку – заговорил лишь о явных несуразностях: «Тут есть фраза о «боевых газырях». Звучит примерно как «пусковая установка» на дежурстве. Одно неловкое движение или какая ошибка, сбой, и тут же – роковой выстрел. А между тем… хотите на этот счёт – сказочку?»
Я ведь по натуре по своей – добровольный массовик-затейник. Просветитель-бессребреник. Столько лет уже при этой мало кому понятной по нашим временам и совсем не престижной должности состою. Как говорит мой дружок и соратник Серёжа Гавриляченко, не только хороший, с крепкой рукой и метким глазом художник, но и склонный к «любомудрию», как говорили встарь, к философии да к истории знаток народного творчества, во мне «сильно анонимное начало»… куда теперь от него?
Стоя посреди кабинета, взялся рассказывать им, нескольким паренькам да девицам – надежде, может быть, нынешней журналистики – старую адыгейскую сказку о том, как джигит при полном, значит, параде заметил на тропинке у себя под ногами крошечного муравья, тащившего рисовое – «сарацинское», как раньше называли, – зёрнышко, подставил ему палец, пересадил на свою ладонь и спрашивает: куда, мол, ты это тащишь? «Домой, – отвечает муравей. – На пропитание!» – «Ну и на сколько тебе его хватит?» – джигит спрашивает. «Если только одному мне, – отвечает муравьишка, – на год ровно я едой обеспечен». – «На целый год?! – джигит переспрашивает. – А что, если я проверю?»
Вынул из рядка на груди газырь, снял колпачок и определил внутрь муравьишку с его ношей.
Два года прошло, и однажды вдруг джигит спохватился: как там его маленький пленник? Поди, давно помер!
Снова снял колпачок, чтобы вытряхнуть муравьишкин прах, значит, а муравей на ладони вот он – не только живёхонек, но ещё и половинку зёрнышка в лапках держит. Джигит строго так и говорит: «Ты обманул меня, муравей!» – «Да почему же? – удивился муравей. – Вовсе нет». – «Но ведь половина зёрнышка цела ещё!» – корит его джигит. А муравей ему: «Сказать правду? Когда ты взял меня к себе на ладонь, я глянул на тебя и подумал: этот разодетый бездельник редко в свои газыри заглядывает! Забудет обо мне, и останусь я там сидеть неизвестно сколько. И на всякий случай я разделил зерно на четыре части – две из них ты сейчас видишь!»
– Понимаете, братцы мои? – я им пытался втолковать.– Даже в те далёкие времена, когда они не были украшением, а применялись ещё по прямому назначению, даже тогда нельзя было с полным основанием на это сказать:
б о е в ы е. А нынче? Это ведь, Дима, звучит в статье как «газыри Калашникова», предположим, разве не так?
Но боевые газыри конструкции Дмитрия Быкова так-таки появились на страницах проницательного, чрезвычайно тонкого и умного «Собеседника»… Видать, нужны были. Позарез!
Это с лёгкой руки Димы Быкова, не только известного нынче публициста, но и довольно мастеровитого поэта, стихи которого нет-нет да и появляются в «Новом мире», сподобился ваш покорный слуга, грешный, попасть теперь в пространный интернетовский файл с суровым, как приговор прокурора, названием «Национализм. Экстремизм. Ксенофобия».
Под первым номером!
Возглавил список…
Ну да ведь для нашего брата, для литератора, всё – в дом, всё – в дом.
Разве мало я потом размышлял, почему это Дима сперва был ласков и обаятелен, а после – ну как будто бы его подменили!.. Частенько вспоминал я и о «боевых газырях», и о муравьишке с крошечным зёрнышком «сарацинского пшена», так долго продержавшемся в тёмном газыре на груди у забывчивого джигита… Откуда же ещё эти мои нижеследующие записки, совсем коротенькие и чуть подлинней, которые я решил скатывать в трубочку и определять на хранение не куда-нибудь, а именно в газыри, благо этого добра теперь пруд пруди: жестяные, костяные, деревянные, пластмассовые… А бездельников-то, которые с неприступным видом их носят, бездельников!
Напрасно Дима Быков так переживал и так суетился: в эти-то газыри весь казачий пар и вышел – ну как в свисток. Разве только мне вот они для настоящего-то дела и пригодятся… Так что, если кто вдруг случайно найдёт в газырях, взятых у доверчивых сыновей моих напрокат, «на выход», да так и оставленных у себя, бесстыдно зажиленных, эти записочки – вы уж первого-то своего атамана, который так и несёт крест записного антисемита, не судите!
Ну а если среди записочек станут иной раз попадаться такие, что газырь с ними и впрямь можно будет именовать боевым, – что ж!
По нашим-то временам, когда в результате глубоких демократических перемен и неукоснительного соблюдения свобод и прав человека чуть ли не у каждого сознательного, исповедующего общечеловеческие ценности гражданина хранится дома хотя бы гранатомёт «муха», а при себе под мышкой старенький «тэтэ» либо завалящая лимонка в кармане, без газырей-то, сами понимаете, боевых – и в самом деле никак!

«Взвейтесь, соколы, орлами!..»

В Кобякове, дома у Жоры, поворчал я в очередной раз на сынов: гоняются, мол, за всеми этими «казачьими» книжками, за газетами, за кассетами для магнитофона и «видика», тратят деньги, а толку-то, толку, если они не делают главного – к самим себе не прислушиваются, к голосам предков, которые внимательному и чуткому сердцу становятся различимы, к зову крови… ну и всё в том же духе.
Прошло какое-то совсем малое время, и я, подбадривая внука, обронил:
– Взвейтесь, соколы, орлами!.. Знаешь, Глебка, такую песню?
Серёжа, старший, как будто вспомнил:
– Да!.. Прочитал недавно. Знаешь, батя, историю этой песни?
Я не знал.
– Ну наши ведь солдатики всегда были соколами. На равнине, в степи, какая птица считалась самой стремительной? Сокол! – взялся Сергей рассказывать. – А когда пришли на Кавказ, там другое дело, там хозяин – орёл! И нашим предстояло не только сравняться с орлами – подняться выше… ну нельзя было горцам уступать! И вот эта песня и призывала собраться, расправить крылья…
Ну не молодец ли, и правда? Утёр, значит, нос отцу.
Но он не то что не подал вида – у него даже мысли об этом, уверен, не появилось, он даже не сложил всё это – недавнее моё ворчание и то знание, которым он с нами со всеми поделился, настолько Сергей, несмотря на свои сорок два, бесхитростен…
А я всё вспоминал потом эту «строевую»: когда работали с Михаилом Тимофеевичем Калашниковым над его книжкой «От чужого порога до Спасских ворот», одну главу так и назвали – «Взвейтесь, соколы, орлами!». Сперва он вообще-то сопротивлялся обилию рассказов о конструкторах-оружейниках в его рукописи, предшественниках либо современниках. Не знаю, проявлялась ли тут ревность или ­какая-­то неясная мне до сих пор забота о главенстве собственного образа, который мог оказаться как бы в тени… С кем уж он там советовался, куда уносил для консультации написанные мною странички… сейчас вот я впервые подумал: а вдруг – к «сосватавшей» меня коллеге Зое Алексеевне Богомоловой, писательнице и литературоведу, оренбургской казачке, которая живёт этажом выше Калашникова… вот был бы номер, как говорится! Но нет, нет, Зоя Алексеевна – человек тонкий и всё понимающий, а от замечаний главного советника конструктора «по литературе и искусству» веяло такой канцелярской скукой! Однажды я сказал ему: «Михаил Тимофеич! А может, тот, кто все эти замечания делает, взял бы да сам и написал?» – «Нет-нет, вы продолжайте, продолжайте!» – «разрешил» конструктор.
Что касается этой песни.
– Что это в нашей книжке так много имён? – упрекнул он меня однажды. – Мы ведь с вами не телефонный справочник составляем!
Видимо, этот «главный советник» так и сказал ему: мол, телефонный справочник получается!
Но почему – не «Справочник оружейника»? Заодно? Почему – не «История русского оружия»? Как всякий родившийся на Кавказе, я старался – я-я!..
И старался, само собой, возвысить тем самым конструктора: разве доброе слово о других не возвышает? Тем более что многие из них, ой, многие так или иначе Калашникову поспешествовали.
К царскому генералу Владимиру Григорьевичу Фёдорову это не относилось, во времени они с Михаилом Тимофеевичем разошлись, но ведь Фёдоров был – сама история! Из его книжки «Поиски оружия» – о том, как в начале «германской» (как мы стали называть потом на простонародный манер эту войну, которую тогда ещё русское офицерство называло Великой) ему выпало закупать винтовки и патроны за рубежом, в странах не очень дружественных, а после в прифронтовой полосе пришлось обустраивать мастерские-«лазареты» для ремонта оружия.
Позволю себе процитировать то, что вошло потом в книжку Калашникова «из Фёдорова»:
«Помню, однажды я вышел из мастерской и направился к этапному коменданту, чтобы попросить у него лошадь для поездки на передовые позиции. Навстречу мне попалась маршевая рота, которая шла к нашей мастерской за винтовками. Раздалась обычная команда прапорщика:
– Смирно, равнение направо!
Я внимательно рассматривал проходивших мимо солдат, их лица, выправку, одежду и остался не удовлетворён их видом. Лица солдат – понурые, недовольные; шинели сидели на них мешком, фигуры сутулились, равнение по рядам отсутствовало, многие шли не в ногу. Маршевая рота не была похожа на воинскую часть и напоминала толпу людей, наскоро одетых в военную форму.
Через час я выехал верхом от этапного коменданта на позиции. Впереди меня двигалась какая-то часть. Залихватская, бодрая песня неслась по рядам. Замыкающий унтер-офицер, услышав топот лошади и увидев полковника, хотел было скомандовать «смирно». Но я отмахнул ему и поехал шагом рядом.

Взвейтесь, соколы, орлами,
Полно горе горевать.
То ли дело под шатрами
В поле лагерем стоять! –

заливались солдатские голоса.
Лица стрелков были бодрые, весёлые, шаг широкий, часть шла в ногу, слышался ровный хруст снега, начинающего уже подтаивать на февральском солнце.
Я поравнялся с офицером и изумился: это был тот же прапорщик, который вёл маршевую роту к нам в мастерскую. И солдаты были те же. И тот же длинный правофланговый, отбивающий теперь мерный шаг в первом ряду роты. Но что случилось с командой? Как произошло такое быстрое превращение понурой толпы в молодецкую роту?
Причина ясна! Теперь на плече у каждого солдата была винтовка, теперь из безоружного он превратился в бойца. И войсковую часть не узнать! Я с удовольствием смотрел на бодро шагающие ряды…
Эта картина, однако, заставила меня подумать и о другом. Я видел теперь, какое значение имеет снабжение оружием, как оружие преображает человека».
Ну разбивка, само собою, уже моя. Так горячо любимая мной разбивочка.
А дальше идёт уже «калашниковский» текст, словно объясняющий то, ради чего я и взялся за работу, от которой сперва открещивался:
«Не для того ли и мы создавали наше прочное и надёжное оружие, чтобы над Родиной звучали победные марши и песни уверенного в себе солдата?!
Взвейтесь, соколы, орлами!
Полно, и правда, горе горевать. Будем работать!»
«Полно… горе горевать» – слова из любимой нами, всеми Немченками, песни «Полно вам, снежочки, на талой земле лежать…».
Полно, братцы, и действительно – полно!